В его глазах вспыхнул упрямый блеск, сказавший ей, что спорами она ничего не добьется. – Когда мы приедем в Рим, нам еще нужно будет аннулировать брак, – сказала она. Людовик пожал плечами. – Если папа согласен, то пусть так и будет. – Он говорил равнодушно, но на скулах выступили желваки. Она знала, что Сугерий советовал ему не соглашаться на аннулирование брака. Люди говорили, что мужчина, который не может удержать жену или родить наследников, – плохой воин и слабый правитель; а когда монарх не отличается мужественностью и над собой не властен, страдает государство. В пользу Алиеноры, однако, сыграл тот факт, что Людовик отнесся к совету Сугерия неоднозначно. Расставание с Алиенорой все же означало начало новой жизни, а чтобы компенсировать потерю Аквитании, Людовик мог найти новую королеву с хорошим приданым и родословной. Когда он ушел, Алиенора взяла перо и пергамент и написала Жоффруа де Ранкону. До Аквитании письма шли несколько месяцев и столько же в обратном направлении, и она должна была быть уверена, что в ее письмах нет ничего, что могло бы ее выдать. То же самое касалось и его. Жоффруа присылал отчеты, которые, на первый взгляд, были не более чем словами верного вассала, обсуждающего дела со своей сеньорой, но они оба умели читать между строк. Она рассказала ему о потере ребенка, и он был опечален. Он делал все возможное, чтобы удержать Аквитанию на плаву без нее, но Сугерий и вмешательство французов стали для него испытанием. Он часто думал о ней и молился о ее возвращении и положительном исходе дела в Риме. К своему последнему письму он приложил брошь с эмалевым изображением орла с распростертыми крыльями. Она носила ее каждый день и сейчас прикоснулась к ней, прежде чем обмакнуть перо в чернильницу из бараньего рога с темными чернилами и написать, что она будет дома к тому времени, когда следующий урожай наполнит амбары, и с Божьей помощью будет свободна. 33 Средиземное море, май 1149 года Алиенора смотрела на солнечные блики, сверкавшие на морских волнах, пока сицилийская галера прокладывала белые борозды по сапфировой воде. Сильный ветер наполнял паруса, и они быстро продвигались к намеченной цели – Калабрии. Повар жарил на палубе свежевыловленные сардины и готовился подать их с горячими лепешками, приправленными чесноком и тимьяном. Прищурившись, Алиенора разглядела другие суда французского флота. Корабль Людовика, естественно, был самым большим, и на верхушке его мачты развевался голубой с золотом вымпел с королевскими лилиями. Ее собственный корабль, над которым реяли и лилии, и аквитанский орел, был меньше, но она радовалась, что не плывет с Людовиком. Находиться в его обществе стало для нее невыносимо. Они шли морем уже четыре дня, и пройдет еще две недели, прежде чем они достигнут Калабрии, которой правил их союзник – король Сицилии Рожер. А затем из Калабрии они направятся в Рим, где ее ждет благословенное облегчение – аннулирование брака. Повар выложил сардины на блюдо и посыпал зеленью. Оруженосец подал блюдо Алиеноре, и она как раз откусила первый аппетитный кусочек, когда до них донеслись крики с одного из других судов и звуки рога. Она быстро прожевала и проглотила. – Что случилось? Матросы стали кричать что-то друг другу и поспешно подтягивать паруса, пытаясь набрать скорость. Повар схватил кувшин с водой и залил огонь. – Греки, мадам, – коротко пояснил он. Алиенора, охваченная тревогой, отодвинула еду в сторону. Греки находились в состоянии войны с сицилийцами, а поскольку Людовик объявил себя союзником Сицилии и их корабли принадлежали королю Рожеру, они тоже стали мишенью. Император Мануил Комнин обещал награду любому капитану, который захватит короля и королеву Франции и доставит их к нему в Константинополь. Алиенора отошла в сторону, пока команда натягивала парус. Они находились на внешнем краю конвоя и, несмотря на усилия матросов, отставали вместе с еще одним судном. Остальные, вместо того чтобы повернуть и приготовиться к бою, налегли на весла и удирали изо всех сил. Затаив дыхание, она смотрела, как надвигаются враги. У греков было больше весел, и они так быстро сокращали разрыв, что ничего нельзя было поделать. Греческие корабли сверкали бронзовой обшивкой на носах, выполненной в форме вытянутых звериных рыл. Когда механизм приводился в действие, трубка на конце морды вспыхивала смертоносным греческим огнем. – Я лучше брошусь за борт, чем вернусь в Константинополь, – сказала Алиенора Сальдебрейлю, который стоял рядом с ней, положив руку на эфес меча. – Госпожа, этого не потребуется. Помощь придет. – Хорошо бы. – На мгновение она закрыла лицо руками. Она снова была бессильна, не могла предпринять ничего, чтобы предотвратить происходящее. Греки вскоре разгромили меньшую галеру, вынудив их сдаться. Греческий капитан был в восторге, и, хотя он обращался к Алиеноре с почтением, она чувствовала его самодовольное удовлетворение, когда он «приветствовал» их на борту своего судна. – Король Франции заставит вас заплатить за это, – сказала Алиенора. Она чувствовала себя будто шипящая кошка, загнанная в угол большой собакой. Он очень развеселился, когда ему перевели ее слова. – О нет, – сказал он с ухмылкой. – Король заплатит мне! – И похлопал по мешочку с монетами у себя на бедре, чтобы пояснить смысл сказанного. Алиенора удалилась в палубную каюту, предоставленную в ее распоряжение. Некоторые члены команды с камбуза были взяты в плен и заперты в кандалах. Других оставили на борту их собственного корабля, сняв мачту и выбросив за борт все весла, кроме шести. Меч у Сальдебрейля отобрали, однако он успел спрятать короткий кинжал в голенище сапога. Имущество Алиеноры стало добычей греческого капитана. Прекрасное зеркало в оправе из слоновой кости и гребень, подаренные Мелисендой, исчезли в его багаже, как и малиновый шелковый далматик, расшитый золотыми орлами. – Сыновья шлюх, – пробормотал Сальдебрейль. – Вот уснут, и я перережу им глотки. – И не думай! – прошипела Алиенора. – Тебя поймают, и нам будет только хуже. Я не могу позволить себе потерять тебя вдобавок ко всему остальному. Отмечай, кто что берет, чтобы вернуть это позже. – Я кастрирую того, кто забрал мой меч, – пробормотал Сальдебрейль, и его темные глаза сверкнули. Они сидели в угрюмой тишине, когда раздался очередной крик, и вдруг греки подняли паруса и бросились к скамьям. Корабль содрогнулся, когда гребцы налегли на весла, продвигая его вперед длинными взмахами, набирая обороты с каждым рывком. Алиенора встала и прикрыла глаза от солнца. Их преследовали, и если греки с легкостью настигли ее галеру, то и они, в свою очередь, стали чьей-то добычей. Сальдебрейль встал рядом с ней. – Интересный поворот, – сказал он. – Большая рыба проглатывает маленькую, а потом кит проглатывает всех. Она подняла на него глаза. – Мы хотим, чтобы нас проглотил кит? – Да, если этот кит сицилийский. – Он прищурился и тихо сказал: – Двадцать бирем[26] по сто весел в каждой, и у них есть греческий огонь. На этом корабле всего шестьдесят весел, и матросы сегодня уже выдержали один бой. Нас настигнут еще до захода солнца. Греческий капитан велел приковать рыцарей Алиеноры кандалами к бортам корабля, а для охраны приставил солдата. – Будет о чем поведать внукам, если доживу до того времени, когда на свет появится их отец, – сказал Сальдебрейль, бряцая железным браслетом. – Идут мне украшения, мадам? – Молчи, дурак, – огрызнулась она. – Значит, не идут. – Он усмехнулся. – В таком случае нужно поскорее от них избавиться. Алиенора встретила его взгляд, а затем посмотрела на небольшую выпуклость в верхней части его сапога. Сицилийские биремы настигли греческие корабли, когда солнце начало опускаться к горизонту. Поднялся вечерний ветер, усилив волны, а из-за спин преследователей набежали тучи, угрожая летним штормом. Их корабль, не сумев обогнать преследователей, повернул к бою. Алиенора поджала губы, глядя, как греческая галера барахтается на воде. Команда на носу готовила греческий огонь, чтобы извергнуть его из бронзового рыла на подступающего врага, и Алиенора вдохнула чужеродный запах: маслянистый, жирный, сдавливающий грудь. Две группы кораблей сблизились друг с другом, и из латунных труб вырвались струи пламени. Среди хаоса приказов корабли бешено маневрировали парусами, чтобы не попасть под смертоносные фонтаны огня. Паруса превратились в пылающие лохмотья красного и золотого цвета в тон небу. Люди живыми факелами прыгали в море, где и горели, пока неугасимый греческий огонь распространялся по воде подобно закату. Веревки из виноградной лозы зацепились за борт их корабля, и команда бросилась отбиваться от абордажников мечами, дубинами и топорами. Сальдебрейль дотянулся до сапога, выхватил нож и быстрым движением вонзил его в бедро солдата, наблюдавшего за ними. Когда тот с криком упал, Сальдебрейль дернул его к себе, вытащил нож и добил. Затем он схватил топор стражника, сбил им цепь и встал перед Алиенорой, чтобы защитить ее, хотя в итоге это оказалось ненужным. Битва между греками и сицилийцами была кровавой и жестокой, но закончилась быстро. Алиенора перешла на новый корабль, когда остатки греческой флотилии были либо уничтожены, либо перешли в руки сицилийцев. От дневного света остались лишь тусклая красная полоса на горизонте да многочисленные маленькие огоньки на воде, словно упавшие звезды, освещающие тела и плотики. Сицилийский капитан, крепко сложенный смуглый мужчина средних лет, с почтением проводил Алиенору и ее свиту в палубную каюту на корме судна. – Мы преследуем этих волков уже несколько дней, госпожа, – сказал он, – и следим за вашим флотом. – Жаль, что вы не догнали нас на несколько часов раньше, – ответила Алиенора, – но я все равно благодарю вас. – Она увидела, что он с ожиданием смотрит на багаж, который его люди перенесли с греческого корабля. – Конечно, вы будете вознаграждены. – Лучше было расплатиться добровольно, чем смотреть, как снова кто-то будет рыться в ее вещах, да и с командой лучше поддерживать хорошие отношения. Все они были пиратами в той или иной степени, и она чувствовала себя так, словно ее снова взяли в плен. Капитан благодарно поклонился. – Мадам, служить королеве Франции – большая честь, но я принимаю ваше щедрое предложение. Алиенора подняла брови. Она не говорила, что будет щедрой. Уже совсем стемнело, а под посвежевшим ветром корабль брыкался, как резвая лошадь. Она услышала, как матросы перекрикиваются, закрепляя такелаж, и скрыла улыбку. Пройти через все это только для того, чтобы попасть в шторм и погибнуть, было бы величайшей иронией судьбы. Стоя на мысе, Людовик смотрел на море в спокойный ясный день поздней весны. Сицилийское солнце грело его шею, а бриз доносил запах тимьяна и соли. – Я не знаю, жива она или мертва, – сказал он Тьерри де Галерану. – Вестей нет, а прошло уже много недель. Если бы она попала в плен к грекам, я уже знал бы об этом. Они бы прислали мне злорадные письма. – Он прикусил ноготь большого пальца, изгрызенный до крови. – Значит, ее судьба сложилась иначе, сир, – ответил де Галеран. Людовик помрачнел. – Прошлой ночью мне приснилось, что она пришла ко мне, утопленница, вся блестящая от травы, и обвинила меня в своей гибели, собираясь задушить. Тьерри скривил губы. – Это всего лишь дурной сон, сир. Вы должны молить Бога о помощи и мире. – Я должен был вернуться за ней, когда греки напали. – Она бы вернулась ради вас? – спросил Тьерри. – Дело не в этом, – нетерпеливо ответил Людовик. – Мы не знаем, что с ней стало. Если бы я был уверен, что сон – вещий и она мертва и утонула, я мог бы оплакать ее и снова жениться, как только вернусь во Францию, и управлять Аквитанией от имени нашей дочери. Вместо этого – тишина, и что мне с этим делать? Сколько мне еще ждать? Тамплиер положил руку на плечо Людовика сочувственным, интимным и одновременно предостерегающим жестом. – Вам следует подготовиться к отъезду, и, если королева не вернется к тому времени, когда вы будете готовы, считайте, что ее больше нет. Людовик поджал губы. Хотя временами он ненавидел Алиенору, бывали моменты, когда всплывали воспоминания об их первых днях и беспокоили его. Ему нужно было рассечь эти узы, но, когда дело дошло до последнего взмаха мечом, он не смог этого сделать. А если она и в самом деле погибла в море, этот грех будет на нем до самой могилы, что бы ни говорил Тьерри.