Среди французских придворных, присутствовавших на переговорах, была сестра Людовика Констанция, вдова сына короля Стефана Эсташа, и она пришла навестить Алиенору, пока мужчины общались в другом месте. Она стала совсем взрослой, и в линии ее скул и манере держаться угадывался сильный взгляд ее матери. У нее были такие же светлые волосы, как у Людовика, и тонкий длинный нос. Она приветствовала Алиенору с осторожной вежливостью. – Я с сожалением узнала, что твоя мать умерла, – сказала Алиенора. – Она была благородной и решительной дамой, да упокоится она с миром. – Надеюсь, я ее не посрамлю, – ответила Констанция. Ее голос был тихим, но в нем чувствовалась скрытая сила, и это тоже напомнило Алиеноре об Аделаиде. – Вы делаете ей честь. – Алиенора старалась говорить искренне. Констанция наклонила голову, принимая комплимент. – Я скоро снова сочетаюсь браком, – сообщила она. Алиенора сразу насторожилась, зная, что жених будет иметь большое значение для французских интересов. – Поздравляю. Могу я спросить с кем? Констанция бросила на Алиенору расчетливый взгляд. – С графом Тулузским. Алиенора замолчала. Вот почему Людовик согласился на переговоры. Он мог отказаться от своих притязаний на Аквитанию, но, заключив союз с Тулузой, будет оказывать давление на ее границы с двух сторон и сохранит свое влияние на юге. Он прекрасно знал, что целью Алиеноры было присоединение Тулузы к ее территориям. Выдав сестру замуж за графа, король Франции обеспечит потомкам присутствие на юге, если Констанция родит детей. – Я желаю вам добра, – сказала Алиенора, стараясь сохранить нейтральный тон. В самом деле, она не желала Констанции зла, потому что, в конце концов, та была всего лишь пешкой, а Алиенора в своей жизни познала достаточно трудностей, вызванных чужой волей. Тем не менее сердце у нее сжалось. – Тулуза принадлежит Аквитании, – сказала Алиенора Генриху, когда они остались одни в походном шатре. Сумерки окрасили небо в пурпурные и голубые тона. Она прихлопнула комара, пискнувшего у ее уха. – Я не допущу, чтобы Людовик наложил на нее руки с помощью сестры. – Тебе не отменить этот брак, – сказал Генрих. – Я согласен, что это неприятно, но, как правитель, он обязан найти способ компенсировать потерю Аквитании. Алиенора нахмурилась. Это была правда, но от этого она не становилась более приятной. Генрих улегся на дорожную кровать и заложил руки за голову. – В своем «паломничестве» в Компостелу он делает больше, чем поклоняется святому Иакову и выдает замуж Констанцию. Он также планирует брак с Кастильским королевским домом для себя – со старшей дочерью короля Альфонса. Она уставилась на него. – Он сам тебе сказал? – С улыбкой на устах. – Генрих произнес это, скорчив гримасу, но в то же время невозмутимо. – Невесте тринадцать лет. Ему повезет, если она сможет родить ему ребенка. Что бы ни случилось, у нас еще есть время, прежде чем у него появится наследник. Даже если у него и будет ребенок, каков шанс, что именно мальчик? – А Констанция? Генрих пожал плечами: – Там тоже есть время. Мы всегда можем соединить нашу собственную династию с этой и взять Тулузу брачным союзом в следующем поколении. Алиеноре такие рассуждения показались довольно легкомысленными. Должно быть, что-то отразилось на ее лице, потому что Генрих добавил: – Я планирую не только на завтра, но и на десять лет вперед и даже больше. Конечно, мы должны следить за ситуацией, но главное, что Людовик отказался от притязаний на Аквитанию. Что касается Тулузы, то я подумаю о военной кампании в ближайшем будущем. – Он одарил ее сонной улыбкой и сменил тему. – Я сказал ему, что ты снова беременна. Никогда не видел, чтобы мужчина пытался улыбаться, глотая уксус. – Он похлопал по кровати, подзывая ее сесть рядом. – Неважно, какие у него планы, у нас все равно есть все преимущества, любовь моя, а у него – ни одного. – Мы должны убедиться, что так будет и впредь, – сказала она, присоединяясь к нему. – Людовику часто не везет в том, что происходит с ним изо дня в день, но он всегда выкручивается. – Я его изучил, – уверенно произнес Генрих. – Не бойся. А вот я для него загадка. – Он снял крестик-подвеску с шеи и повесил его над ее плоским животом. Они вместе наблюдали, как он плавно раскачивается вверх-вниз и начинает набирать обороты. – Еще один мальчик, – сказал он и улыбнулся. В первый вечер их возвращения в Руан Генрих притих, и глаза его то и дело слипались, когда они навестили его мать в аббатстве Бек, чтобы рассказать ей о встрече в Верноне и сообщить новость о беременности Алиеноры. Алиенора и сама устала после долгой поездки, но не придала этому значения. Императрица с лихвой восполняла пробелы в разговоре, рассказывая обо всем, начиная с того, как правильно носить горностаевую мантию, и заканчивая обычными жалобами на то, насколько неумелым королем был Стефан. Она также жаловалась, что император Генрих Германский попросил ее вернуть реликвии, драгоценности и регалии, которые она привезла домой в Нормандию, овдовев. – Они мои, – заявила она с гневным блеском в глазах. – И перейдут к моим сыновьям. – Она повернулась к Генриху: – Он требует даже корону, которую ты наденешь на коронацию, но он ее не получит. Ни единого кусочка золота, ни одного драгоценного камня из оправы. – Конечно, не получит, – сказал Генрих, но без обычной иронии или смакования. Он поднялся на ноги и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку. – Мама, давай договорим утром. Удивление в ее взгляде сменилось беспокойством. – Что-то не так? – Ничего, мама. – Генрих пренебрежительно махнул рукой, словно отгоняя муху. – Я уже говорил тебе, что устал, вот и все. Даже мне иногда нужно спать. Это вызвало суровую улыбку на ее губах, но не изгнало тревогу из глаз. – Отдыхай, – сказала она. – И да благословит Господь твой сон. – Ты уверен, что здоров? – спросила Алиенора, когда они прибыли во дворец. – Конечно, да, – огрызнулся он. – Господь Всемогущий, почему женщины всегда так суетятся? Я устал, вот и все, а моя мать замучает и святого. Не следуй ее примеру! Алиенора вздернула подбородок. – Если женщины суетятся, то лишь потому, что именно нам всегда приходится убирать за вами и разбирать завалы, но ты все понятно объяснил. Я больше не буду спрашивать. Они улеглись в постель, раздраженные друг другом. Генрих уснул почти сразу, но это была беспокойная дрема, в которой он стонал, метался и ворочался. Рано утром он проснулся, жалуясь на боль в горле и говоря, что замерз, хотя на ощупь его кожа была горячей, как уголь. Ночная свеча догорела до огарка, Алиенора на ощупь натянула сорочку и, спотыкаясь, направилась к двери, чтобы позвать слуг. Из-за спины донесся громкий звук – Генриха рвало. – Герцог болен, – сказала она слугам. – Принесите свежее постельное белье и теплую воду. Она поспешно одевалась, пока слуги разбирали и заменяли испачканное постельное белье. Генрих сидел перед догорающими углями камина, закутавшись в плащ, и дрожал. Алиенора опустилась рядом с ним на колени, взяла его руки в свои и почувствовала обжигающее биение его пульса. Даже в полумраке свечей она видела, что его глаза остекленели. – Говоришь, женщины вечно зря суетятся? – спросила она. – Ничего страшного, – ответил он, его голос был низким и хриплым. – Простуда. К утру я буду в порядке. Но к утру он был в бреду и с трудом дышал. Его горло так распухло и воспалилось, что он едва мог проглотить снадобья, которые давали ему лекари. Ему пустили кровь, чтобы удалить избыток тепла из крови, но это ни к чему не привело. Алиенора осталась у постели, настаивая на том, чтобы самой обтирать его тело, и капала мед и воду в его открытый рот. Ему подложили под голову несколько подушек, чтобы облегчить дыхание, но каждый вдох давался ему с трудом. Она видела, как его диафрагма втягивается и вытягивается, образуя впадины под грудной клеткой, которые повторяли форму изображения Христа на распятии, висевшем на стене. Едва рассвело, из Бека приехала императрица. Стало по-осеннему холодно, и она вошла в комнату, неся с собой запах дождя и дыма. – Генрих? – Она поспешила к кровати, и, когда она посмотрела на своего старшего сына, ее лицо в страхе застыло. – Как это может быть? Как это могло случиться? – Она бросила почти обвиняющий взгляд на Алиенору. – Должно быть, надышался дурным воздухом при французском дворе, – сказала Алиенора и прикусила губу. Воздух французского двора оказался очень вреден и для его отца. Она боялась, как бы он не умер. Будет еще больше конфликтов и войн, и она и ее дети окажутся в их центре. Придется снова выходить замуж, иначе ее постоянно будут осаждать честолюбивые женихи. – Только не мой золотой мальчик! – воскликнула Матильда. – Не теперь. – Она окинула слуг острым взглядом, отмечая, кто на месте и что делается. – Он не умрет. – Она оттолкнула с дороги одного из слуг и прижала руку ко лбу Генриха. Сын застонал и отпрянул. – Весь в огне, – сказала она. – Его нужно переодеть и охладить его кровь. – Это уже сделано, госпожа моя матушка, – ответила Алиенора. – Значит, сделайте это снова, пока не получится. Поите его свежей родниковой водой, сварите кашу и убедитесь, что ее сначала попробует кто-то другой. – Она прищелкнула языком, как бы говоря о некомпетентности всех остальных, и Алиенора напомнила себе, что должна сдерживаться, потому что они с Матильдой были на одной стороне, и если будут спорить, то станут слабее, когда нужно объединиться. В течение следующего часа императрица металась по покоям, отдавая приказы, бросая обвинения без разбора, и вела себя как бешеная мегера. Но вот она на мгновение остановилась, провела дрожащей рукой по глазам, и гневное негодование Алиеноры растаяло, ибо под всей этой громогласностью и яростью она увидела и узнала безысходный ужас. Алиенора и императрица по очереди бдели у постели Генриха, обтирая его бьющееся в лихорадке тело, меняя рубашки и постельное белье, подливая ему в рот воду. Лихорадка пожирала его плоть, а тело его сотрясалось, как будто колотящееся сердце собиралось вырваться из груди. Капелланы и священники приходили и уходили, но всегда оставались рядом. По всему Руану возносились молитвы за тяжелобольного молодого герцога Нормандии. Когда императрица не находилась у его постели, она стояла на коленях перед алтарем в Беке, умоляя Бога сохранить жизнь сыну. Она разбила колени о твердые каменные плиты, но ничего не замечала и не жаловалась. Когда наступил вечер третьего дня, Алиенора сидела рядом с мужем. Он все еще жил, но лучше ему не становилось. Она взяла его руку, загорелую от летнего солнца, но более бледную на запястье и покрытую бледно-золотистыми веснушками, над которыми мерцали тонкие позолоченные волоски. – Разве ты построишь свою империю и оставишь свой след, лежа здесь вот так? – спросила она его. – Как ты увидишь, что твои сыновья вырастут высокими и сильными? Как ты родишь дочерей, если уйдешь сейчас? Она не поняла, услышал ли он ее, но его грудь дрогнула. – Ты станешь почти королем, – с горечью сказала она, – а это хуже, чем вообще никаким. Даже Стефан превзошел тебя… даже Людовик. – Ее голос дрожал. Через мгновение она высвободила свою руку из его и подошла к сундуку, стоявшему у изножья кровати. Она открыла его и достала пурпурный шелковый сверток с мечом его прапрадеда. Осторожно развернув тонкую ткань, Алиенора достала ножны и обнажила клинок. Сталь тускло блестела, холодная, как зимнее утро. Она поднесла меч к кровати и вложила в руку мужа, обхватив пальцами шелковый переплет на рукояти. – Это твое, – сказала она. – Возьми его и действуй, потому что если ты этого не сделаешь, то он заржавеет в руках других, менее достойных. Взяв его другую руку, она прижала ее к своему чреву, в котором росла новая жизнь. Потом склонила голову и помолилась. Она проснулась через несколько часов, когда рассвет пробился сквозь ставни, его серый свет коснулся меча и зажег на лезвии стальной блеск. Во рту у нее пересохло, а глаза были горячими и липкими. Рука Генриха остыла, и на одно ужасное мгновение ей показалось, что его душа улетела из тела в ночь. Его глаза были открыты и смотрели на нее. – Почти король, – прохрипел он. – Что это за оскорбление? Алиенора охнула, дыхание покинуло ее, словно вырванное из груди невидимой силой. Она коснулась его щеки, и та оказалась теплой. – Самое худшее, – произнесла она с дрожью в голосе, сделав еще один вдох. – Надеюсь, мне никогда не придется так называть тебя. – Она поднесла к его губам кубок с вином. – Пить хочешь? Он сделал неуклюжий глоток, пролив жидкость себе на грудь. Она вытерла ее салфеткой. Его сердце больше не билось о грудную клетку, а кожа была прохладной на ощупь в тех местах, где она была открыта воздуху. Она подтянула одеяло повыше.