– Что будешь делать в свободные дни? – спрашивает Рокси. – Ну, завтра и во вторник я собираюсь расслабиться и убедиться, что я на сто процентов выучила список, но со следующего понедельника Джеймс будет учить меня готовить. – Я стараюсь не слишком широко улыбаться. – О-о-о, ты научишься, – подбадривает Рокси. – Хотя честно говоря, я чувствую, что пока не заслужила ни одного выходного, – жалуюсь я. И это странно, но впервые в жизни я действительно так себя чувствую. – Уверена, что ты, как обычно, уткнешься носом в блокнот, – поддразнивает она, пока я быстро засовываю его обратно в карман джинсов. – А как еще все запомнить? – Я становлюсь немного ершистой. – Знаешь, существует более десяти тысяч вин. Только в этом ресторане их почти сто тридцать. – О, прости. – Она прикусывает губу. – Глупость сказала. Извини. – Перестань извиняться. Ты не сделала ничего плохого, – вздыхаю я. – Извини. Я смеюсь над ней. Она чертовски наивная. – Как думаешь, что нужно, чтобы быть хорошим сомелье? – спрашиваю я как можно более непринужденно. Она смотрит на меня, а потом на стеллаж с вином позади меня: – Думаю, хороший сомелье должен уметь рекомендовать вина, которые подходят к каждому блюду. Может быть, несколько вариантов? Парочку необычных для авантюрных гостей. Не нужно прикидывать, сколько человек может потратить, по его виду. Нужно направлять людей к тому спектру цен, который их устраивает. – Она делает паузу, глядя в пол. – Вот это очень хорошо у тебя получается. У меня внутри все теплеет от этого комплимента. Это правда, что я стараюсь дать людям возможность почувствовать себя комфортно, но не потому, что я хорошо знаю свою работу, а скорее потому, что я понимаю, каково это – чувствовать себя запуганной. – Ну, это отстойно – ощущать себя бедным, – отвечаю я. – Это даже хуже, чем быть бедным на самом деле. Никто из тех, кто приходит сюда, не беден по-настоящему. – Как у тебя получается так хорошо разбираться в людях? – Что ты имеешь в виду? – У тебя есть какая-то интуиция. У Ирен она тоже есть. Например, ты видела, как она предсказывает гостей? Как-нибудь попроси ее. – Рокси берет в руки телефон и кладет книгу по инвентаризации обратно на полку. – Предсказывает гостей? – Когда люди приходят, она предсказывает с точностью до десяти фунтов, сколько они потратят. Сколько они выпьют. Откуда они. Почему они ужинают здесь. Это невероятно. Билл пытается продать клиентам побольше, но ему это почти никогда не удается. – Это впечатляет. – Ты уверена, что завтра не будешь ничего делать? – снова спрашивает она, и я вижу, что она хочет что-то предложить. – Да. Мне нужно прийти в себя. Перевести дух. – Тебе стоит покататься на лошадях. Ты уже познакомилась с Бреттом? – Да, он лечил мою растянутую лодыжку, – отвечаю я, следуя за ней по лестнице на кухню. – Он очень милый. Я не могла поверить, когда мне сказали, что он сидел в тюрьме. – Да ладно! За что? – Это было, когда ему было лет восемнадцать: он ограбил магазин в Глазго. Ну то есть так говорят. – Боже правый. – Не бойся. Он самый милый человек, которого я знаю. Как и большинство сотрудников, он получил работу в нашей таверне «Последний Шанс». Так говорит Анис. – Почему? – Потому что большинство работников в бегах или оказались в жизненном тупике. Ирен собирает пропащих людей. – Ты тоже пропащая? – Пока нет, – ухмыляется она. – Серьезно, иди кататься! Попроси Бретта покатать тебя на лошади. Там есть потрясающая тропинка прямо вдоль озера. У него должно быть свободное время. – Черт, нет. Я слишком боюсь, – отвечаю я. – Не бойся. Он посадит тебя на старенькую лошадку, и все будет хорошо. Давай! – Она улыбается. – Обещаю, тебе понравится. – Хорошо, Рокси, – соглашаюсь я, чтобы ее порадовать. Потом она уходит. Почти бегом спускается с холма к коттеджам. Солнце после обеда светит сильнее, даже немного греет. Я стягиваю с себя плащ и перекидываю его через плечо, пока земля под ногами становится все более мокрой и грязной. Я достаю телефон, и там сообщение от Тима. «В Лондоне дерьмово. Деймо не пьет на этой неделе, а «Розу и Корону» закрыли из-за новой железнодорожной ветки». Тим как Тим: ему нечего делать в Лондоне, когда его любимый паб закрыт. Если бы я была там, мы бы вместе стонали по этому поводу и побрели бы в «Маркет Портер», пытаясь обойтись некачественным светлым элем по туристическим ценам для Тима и прогорклым спритцером из белого вина для меня. Хотя я скучаю по рынкам в Боро. Наше с Хизер любимое место. Прогуливаться по городу в субботу утром было здорово, но больше всего мы любили ходить туда после работы в пятницу вечером. Хизер знала сотрудников нескольких ресторанов, так что всегда было где примоститься и напиться. Тим, правда, ходил только в «Розу и корону». И непременно в конце концов делал что-нибудь уморительное, например, купался голым в Темзе, где его фотографировали туристы, которые случайно забрели южнее Тауэрского моста и с удивлением узнавали, что не все англичане похожи на персонажей «Аббатства Даунтон» или «Мэри Поппинс». Я спускаюсь вниз и прихожу к, по-видимому, основательно заросшему огороду: это огороженный прямоугольник на склоне с полудюжиной насыпей, соединенных маленькими проторенными дорожками. Две лошади лениво едят траву за конюшней, и я едва могу разглядеть верхнюю часть одного из коттеджей. Я решаю идти дальше по берегу. Долина соединяется с поймой реки выше по течению от того места, где я начала прогулку с Джеймсом в прошлый раз, поэтому я знаю, что там есть тропинка, по которой я могу пойти. Я продираюсь через кусты высотой по пояс и выхожу на тропинку. Решаю идти в противоположном направлении, вниз по течению, чтобы посмотреть, где она кончается. Я знаю, что здесь есть озеро, но пока его не видела. Тропа тщательно расчищена для туристов. Затем она резко поворачивает вниз, но корни деревьев образовали естественные ступеньки, и я легко спускаюсь. Когда деревья впереди начинают редеть, каменистая речка превращается в широкий поток, рассекающий гальку лентами и мчащийся к слиянию с массой прохладной темно-синей воды впереди. Я набираю скорость, выбегаю на берег и пораженно ахаю. Перед моими глазами открывается прекрасное озеро, темное и дикое, со всех сторон возвышаются голые серо-зеленые холмы. Ветер легкими порывами обдувает мне лодыжки и поднимается вверх по телу. Над головой по небу медленно проплывают серо-белые облака, заслоняя солнце. На мгновение становится прохладнее. Я замечаю большой плоский камень справа от себя и решаю присесть и полюбоваться видом. В этой красоте есть что-то такое, что вытаскивает из глубин лучшее, на что мы способны. На мгновение я чувствую абсолютный покой. Мысленно я возвращаюсь в Лондон и сижу на пирсе в Уоппинге у паба «Проспект Уитби» с Хизер, глядя на Темзу. Ей только что исполнилось восемнадцать лет, и она наконец-то получила наследство, которое оставил ей отец. Это был странный, противоречивый момент. Она хотела выпить и поговорить об отце. Это был один из тех несвязных разговоров, в которых мне трудно было по-настоящему сочувствовать. Я не могла представить, как теряю отца, но я также не могла и подумать, что меня это по-настоящему волнует. Как можно переживать из-за потери человека, который верит – по-настоящему верит, – что 5G и Билл Гейтс – величайшая угроза для человечества, после вакцин, конечно. Но для Хизер это было, словно она потеряла своего прекрасного принца. Потеряла все. После сердечного приступа у отца Хизер осталась жить в Плимуте с мачехой, которая была неплохой женщиной, но не очень умела воспитывать детей и довольно открыто возмущалась тем, что ей оставили чужую дочь. Поскольку у нас обеих не было комендантского часа или правил, как у других детей, мы стали совершенно неразлучны. Потом в тринадцать лет ее отправили в пансион, и наша дружба ненадолго прервалась. Помню, в тот первый год Хизер вернулась с розовыми ногтями, и я безжалостно дразнила ее, пока она не сняла лак. А потом я почувствовала себя виноватой и украла у мамы деньги, чтобы купить розового лака и накрасить ногти нам обеим. Хизер помогла мне понять родителей. Папу понять было легко, он был пьяницей. Но мама сбивала с толку. Дело было не только в ее одержимости теориями заговора; она жила в реальности, отличной от той, которую я видела перед собой, и это заставляло меня чувствовать себя… нетвердо стоящей на ногах. – Твоя мама сказала учительнице, что это ты виновата, что снова опоздала, потому что она не хочет, чтобы вызвали социальную службу, – говорила мне подруга. Я никогда точно не знала, что могут сделать социальные службы, но это всегда звучало бесконечно страшнее, чем иметь отца, который иногда был очень пьян. Кроме того, у меня ведь была крыша над головой. Еда на столе. Меня не бросили. И когда Хизер брала свои табели успеваемости домой и прикрепляла их к холодильнику, а мачеха их выкидывала, я праздновала ее успехи вместе с ней. Мы были семьей. Только мы вдвоем, и мы заполняли пробелы в жизни друг друга где только могли. Неважно, как сильно менялась ее жизнь и каких успехов она добивалась, она всегда возвращалась ко мне. И неудивительно. Я никуда девалась: ни в прямом, ни в переносном смысле. Я думаю, это Хизер должна была приехать сюда. Это могло бы помочь ей найти связь с матерью, и я не понимаю, почему она так резко отказалась от этой работы. Неужели причина только в Кристиане? Это не похоже на нее. Что я упустила? Я бросаю камень в воду, и он издает тяжелый, музыкальный звук, прежде чем погрузиться в невидимую глубину. Я сожалею, думая, что забрала этот опыт у Хизер. Обычно создается ощущение, что поддержка нужна только мне: в конце концов, это у меня ужасные родители. Но Хизер одинока в другом смысле. Я вспоминаю наш разговор у нее дома больше месяца назад, когда я видела, как она рассказывала мне о Кристиане. Ее лицо выражало робкую надежду, что этот парень сможет дать ей ту безусловную любовь, которой ей так не хватало. Я не вмешивалась, потому что всякий раз, когда я пыталась сделать это в прошлом, Хизер отстранялась и уходила в себя, и я приняла решение всегда поддерживать ее. Таким образом, что бы ни случилось, она знает, что всегда сможет вернуться ко мне. Так, по-моему, должен поступать родитель. Я размышляю о том, чтобы позвонить ей, но понимаю, что сейчас не могу слышать ее голос. Стряхнув с себя эти мысли, я поднимаюсь, снимаю грязные кроссовки, закатываю брюки и на цыпочках подхожу к кромке воды, стоя на таком расстоянии, чтобы вода слегка омывала мне ноги. – Это место не подходит для ныряния, – слышится сзади. Это Билл. – Привет! – говорю я, немного недовольная тем, что меня прервали. – Я не успел поблагодарить тебя, – он смотрит на горизонт за озером, – за тот день. – Не стоит об этом. – Я не желаю это обсуждать. Я уже знаю, что он скажет: «Прости меня…» – Прости меня, – произносит он. – Билл. Это не имеет значения. – Я бросаю на него равнодушный взгляд. – Ты учишься на глазах, – роняет он через некоторое время.