- Хэппи бёздей, блин! Снова тихий смех. Чувствую, как подвигается ближе. Сначала его ладонь накрывает мою кисть с пижамой, потом ползёт вверх поруке и доходит до кромки скрывающей меня ткани. Тянет, аккуратно освобождая голову. Забирает пижаму и, прикладывая к себе, интересуется моим мнением: - Ну как, идёт? - Очень. Ты неотразим, - пытаюсь иронизировать, но осознание того, что я говорю с ним совсем без одежды, не даёт выдержать нужный тон. Жар смущения распространяется по всему телу, делая его непривычно чувствительным. Лёша забирает мою ладонь и подносит к лицу. - Спасибо, Сова, обещаю беречь, - прикасается к пальцам губами, - и раз я неотразим… Не отпуская мою руку, ме-е-е-едленно стягивает простынь ниже. Пульс заходится в истерике, но позволяю. Ещё ниже. Грубая ткань сладкой болью проходится по напряжённым точкам, вызывая спазмы внизу живота. Судорожно дышу, еле сдерживая стоны, потому что в это время его влажные губы творят полный произвол с моими пальцами. Со мной он по-другому целуется… - Нет, так не пойдёт, - встаёт к окну и опускает римскую штору, оставляя нас в кромешной тьме, без неровных вспышек. Не успеваю обрадоваться, как он нависает надо мной. Поцелует? Хочу, чтобы поцеловал так, как только что пальцы… Наклоняется ближе и… - Ащщщщ, - втягиваю воздух сквозь зубы, получая ожог, когда ледяные цепочки опускаются на горящую грудь. Чувствуется так остро, что меня выгибает и наши тела соприкасаются. Его ещё влажное, прохладное и пылающее моё. - …, …, …! - хрипло матерится, сбивчиво выдыхая в подушку рядом с моей головой, - я совсем не за этим... Будто помимо воли просовывает широкие ладони мне под лопатки и обнимает, чтобы сделать контакт плотнее. Отчаянно шепчет то ли мне, то ли себе: - Две минутки… - и с тихим стоном накрывает всем телом. Лёша пахнет невероятно - сильно дождём и совсем капельку цитрусом и лавандой. Обнимаю в ответ, проводя раскалёнными ладонями по твёрдым мышцам спины и плеч, глажу затылок, дурея от ощущений. Оба дрожим, захлёбываясь воздухом и друг другом. Он мне необходим, чтобы остудить горячую кожу, но зажигается сам. Теперь мы одной температуры. И, кажется, пульс у нас тоже один на двоих. Чувствую его бедром через джинсы и простыню, нахожу губами на крепкой шее, трогаю на запястье, сдвинув браслеты, он бешеным секундомером отсчитывает две минуты нашего безумного удовольствия. Лёша старается держаться, но всё равно срывается на поцелуи. Куда достанет - шея, ключицы и дальше… Щекочет отросшей чёлкой и что-то нашёптывает, только я слишком оглушена новым опытом, чтобы разобрать хоть слово. Потом переспрошу, а сейчас жадно отслеживаю путь его губ к моим. Если встретятся, он точно забудет о времени. Запускаю обе руки в светлые волосы и притягиваю к себе. Внутри всё сладко сжимается в предчувствии поцелуя. Он склоняется надо мной и… раздаётся щелчок выключателя гирлянды. Всё вокруг озаряется тёплым светом. Можно я умру прямо сейчас? Дыхание перехватывает, словно окатили ледяным душем. Мёртвой хваткой обнимаю Лёшу за шею, не давая ему отстраниться ни на миллиметр, пока не выключит. Вот, оказывается, куда он тянулся, гад. Именинник не торопится освобождаться, делает пару попыток для приличия - вдруг передумаю, но нет. К тому же мне всё ещё дико приятно к нему прижиматься. - Птиц, - хрипло зовёт меня, поглаживая по сомкнутым рукам, - пожалуйста, не забирай у меня самую лучшую часть подарка? Меня по макушку заливает смущением. В его голосе просьба, и ласка, и столько желания, что я сдаюсь. Адски страшно, но так хочется ещё восхищённого шёпота. Ослабляю хватку, позволяя убрать мои руки и закрываю глаза, переставая дышать. Он не отстраняется сразу. Одной рукой упираясь в диван, большим пальцем второй Лёша гладит мне брови, спинку носа, задерживается на губах, мягко сминая нижнюю, чтобы мимолётно окунуться во влагу. Мышцы его живота чувствительно реагируют на эти движения. Обхватываю палец губами и прикусываю - месть за гирлянду. Дёргается с мучительным стоном. - Бессовестная! - шепчет, возбуждённо смеясь. Открываю глаза, сразу встречаясь с тёмно-синим взглядом, в нём тоже всполохи молний на грозовом небе, как за окном. - Можно? - берётся за край простыни. Закусив нижнюю губу, неуверенно киваю. Простыня полностью покидает моё тело, оставляя мелкую дрожь и волны мурашек. Опускаю ресницы и вновь поднимаю. Желание видеть его в этот момент пересиливает стеснение. Лёша выпрямляется, садясь на колени. Медленно ведёт взглядом от подбородка и ниже. Вижу по венке на шее, как ускоряется пульс, как нервно дёргается кадык и окончательно темнеют глаза. - Очень, - прочищает горло, сглатывает, - очень красивая Сова… Лихорадочно выдыхаю, наблюдая, как он едва притрагиваясь, обводит бледные следы от купальника на моей смуглой коже, вызывая новые волны мурашек. Низ живота прошивают спазм за спазмом. Сжимаю колени. Его грудь с ворохом цепочек расширяется от частых вдохов, пальцы подрагивают, будто он получает микроразряды тока. Шёпотом несколько раз повторяет: - Очень красивая… Я нравлюсь Алексею Нечаеву. Настолько, что он с длинным “чё-е-ерт…” отворачивается в сторону, закрывает глаза и трёт переносицу рукой с розовыми отметинами от кустов шиповника. Думает? Тоже решается? Ерошит чёлку и возвращается, больше не отказывая себе в прикосновениях. День рождения у него, а подарок получаю я. Нежный, как его губы, горячий, как ладони с длинными пальцами, обжигающий и сладкий, как его дыхание со вкусом клубничного чупа-чупса. Потрясающий. Мне так хорошо, что больше совсем нестрашно сказать ему самое важное: - Я тебя люблю. Моё первое в жизни признание случается само собой, естественно, без стеснения. Когда мы немного отдышались, вдруг оказалось, что ливень стих и только лёгкий дождь тихонько выстукивает колыбельную по стенам и крыше.