29 августа на южном фланге польского участка Восточного фронта был взят Люблин в результате мощного удара конного корпуса генерала Крымова. Вновь прорыв немецких позиций был осуществлен вдоль железнодорожных путей в тесном сочетании действий бронепоездов. Создав мощный огневой кулак, русские проломили немецкую оборону, которая из-за неразберихи в тылу и нехватки у немецкой промышленности сырья для снарядов испытывала сильный артиллерийский голод. Бой на позициях длился около часа, немецкие части не выдержали атак противника и спешно стали отходить в сторону Ивангорода. И здесь впервые за все время войны среди частей рейхсвера была зафиксирована массовая сдача солдат и офицеров в плен. За один день сдалась 21 тысяча человек, а через два дня их число достигло 34 тысяч. Утомленные непрерывными боями немцы с облегчением складывали оружие, едва русские предлагали им сдаться. Конечно, большинство этих пленных составляли пожилые резервисты и молодые юнцы, призванные на фронт прямо со школьной скамьи, однако вместе с ними были и те, кто провел в окопах не один год, что наглядно говорило об усталости армии. На следующий день аналогичная ситуация произошла под Седлецом, важным стратегическим пунктом на пути к Варшаве. Русские едва только атаковали расположение имперских дивизий, как они незамедлительно начали отход на запад, совершенно не пытаясь остановить наступление противника, как это было год назад. Какие-то подавленность и обреченность сквозили в действиях некогда блистательных частей рейхсвера на фоне мощного наступления русских частей по всем фронтам. Россия удивительно блистала своим воистину сказочным преображением из смертельно больного человека в сильного богатыря. Русские части подавляли своего противника буквально во всем, начиная от огромного количества снарядов, пушек и пулеметов до появления новых видов вооружения, таких, как тачанки и бронепоезда. Огромные людские ресурсы позволяли русским армиям непрерывно наступать на всем протяжении огромной линии Восточного фронта, не останавливаясь и не увязая в позиционной войне. Падение Седлица окончательно убедило Людендорфа, что на данный момент он уже ничего не сможет сделать и самым лучшим выходом для немецких войск является отступление к линии приграничных русских крепостей на Нарве и Висле, подобно тому, как это сделали австрийцы, отойдя к карпатским перевалам. Эти выводы фельдмаршал выдал Гинденбургу и кайзеру 31 августа в виде красиво оформленного плана по стратегическому заманиванию врага вглубь Польши с возможностью нанесения флангового удара со стороны Пруссии и Венгрии, подобно свинцзянскому и горлицкому ударам 15-го года. Когда именно состоятся эти удары во фланг, Людендорф скромно умолчал, туманно определив срок как «скорое будущее». Слушавшие его Вильгельм и Гинденбург также воздержались от уточнений, хорошо понимая всю зыбкость ближайших прогнозов. Оставшись один на один с Людендорфом, старый фельдмаршал хмуро подытожил нынешнее положение страны следующими словами: «Если мы не можем выиграть эту войну, то мы должны достойно ее проиграть. Вот только весь вопрос – кому и с какими потерями». Кроме ощутимых успехов Западного фронта в завершении этого летнего наступления порадовали своими победами и соседние фронты. Перед командующим Северным фронтом генерал-майором Кутеповым стояла сложная задача. После взятия Ковно его войска, плавно выжимая германские войска из Прибалтики, приближались к Либаве. Немцы оказывали вялое сопротивление, и было ясно, что падение этого порта на Балтике – дело времени. Кутепов ничуть не сомневался, что, опасаясь угрозы окружения, немцы уйдут из Курляндии в Восточную Пруссию, чтобы под защитой мазурских укреплений нанести долгожданное поражение русской армии, подобно поражению 14-го года. Весь вопрос заключался в находящихся на ремонте в Либаве германских кораблях, двух линкорах и одном крейсере. Получив серьезные повреждения в сражении под Свеаборгом, корабли кайзера проходили спешный ремонт и, по данным разведки, собирались покинуть негостеприимный порт как можно скорее в связи с русским наступлением на Курляндию. Со дня на день должен был прийти морской конвой, под прикрытием которого поврежденные суда будут переведены в Данциг для продолжения ремонта. Упустить столь жирный кусок Ставка Верховного главнокомандования никак не хотела, и поэтому спешно разрабатывались различные варианты по уничтожению вражеских кораблей. Балтийский флот, серьезно пострадавший от предыдущего боя, никак не мог выделить сильный кулак в виде своих линкоров для атаки на Либаву. Его командующий вице-адмирал Щастный только разводил руками, объясняя Корнилову невозможность выхода в море кораблей и одновременно напирая на необходимость уничтожения столь легкой добычи, как серьезно поврежденные суда противника. Оригинальный выход из столь трудного положения предложил другой адмирал, недавний герой Балтики Михаил Беренс. По достоинству оценив применение против вражеских кораблей кумулятивных торпед, он вначале предложил повторить воздушную атаку на корабли противника, однако его идея была отвергнута как малореальная. Рейд Либавы был хорошо защищен от нападения с моря, и атака торпедами на маленьком участке акватории была действительно рискованным делом. Получив отказ Корнилова, Беренс не успокоился и вскоре предложил другой вариант, атака кораблей со стороны суши. Адмирал вспомнил, что кроме торпед конструктор Григорьев предлагал флоту также кумулятивные бомбы малого веса, что подходило для этого случая. Бомбардировщик «Илья Муромец» как раз мог поднять более тонны груза и сбросить бомбы на вражеские корабли. Главковерху эта идея очень понравилась, и он приказал Кутепову спешно найти подходящее летное поле для вылета бомбардировщиков. Все готовилось в страшной спешке, но 27 августа три бомбардировщика звена штабс-капитана Сафонова вылетели на задание. Чтобы избавить самолеты от возможной встречи с летательными аппаратами противника, вылет был назначен на темное время суток, с утра. Нагруженные остроконечными бомбами нового образца, русские самолеты уверенно набирали высоту в черном небе. Летчики морского отряда прекрасно разбирались в очертаниях кораблей и с одного взгляда могли назвать класс и примерное название увиденного ими сверху силуэта. Беренс специально настоял на поручении этой операции именно морским авиаторам, что значительно повышало шансы правильного выполнения боевой задачи. Беренс не сомневался, что сухопутные собратья по крылу ничуть не хуже его летчиков смогут долететь до цели и сбросить бомбы, но вся особенность заключалось в том, что бомбить нужно было только наиболее уязвимые участки кораблей. Кумулятивные бомбы могли повредить или уничтожить вражеские линкоры только при попадании в район носовых и кормовых башен или цистерн с топливом. Оба линкора имели модификацию силовой установки в виде турбинных двигателей и поэтому ходили на нефти. Поэтому морскому летчику было легче разобраться в те короткие минуты выхода на цель, чем другим летчикам, не имевшим опыта бомбежки кораблей. Солнце уже ярко светило, когда перед самолетами показалась Либава. Их появление в районе порта вызвало сильное волнение, поскольку зенитных установок там не было. Гулко и протяжно завыли корабельные сирены, извещая экипажи о появления врага. «Байер» и «Фридрих Великий» стояли на внутреннем рейде, тогда как «Гинденбург» был пришвартован к пирсу и на нем велись интенсивные ремонтные работы. Данные разведки полностью подтвердились: корабли готовились к выходу в море, и летчики появились как раз вовремя. Каждый самолет имел заранее выбранную цель, и поэтому Сафонов сразу устремился к темной махине «Гинденбурга». Расчеты зенитных орудий уже шарили по небу своими прицелами, ожидая, когда самолет Сафонова спустится ниже, чтобы произвести прицельное бомбометание. Однако русский летчик смелым маневром спутал все карты. Высмотрев с высоты очертание носовой орудийной башни, Сафонов резко перевел свою машину в пике и с огромной скоростью устремился на цель. Немецкие моряки только ахнули от ужаса, посчитав, что сумасшедший русский пилот решился таранить корабль своим самолетом, и стали спешно разбегаться. Зенитчики безостановочно палили по самолету Сафонова, но их снаряды проходили в стороне от пикирующей машины. Лихорадочно высчитывая высоту и одновременно ловя в перекрестье прицела носовую башню, на высоте ста метров летчик сбросил часть бомб на корабль и стал выводить самолет из пике. Маленькие остроносые снаряды градом посыпались на крышу носовой орудийной башни, мощными струями огня прожигая броню и врываясь внутрь. Также несколько бомб упало на палубу вблизи башни, выбрасывая свои смертоносные струи внутрь корабля. Какое попадание из них оказалось удачным, трудно было определить, но уже с первого захода на цель Сафонов добился нужного результата. От попадания кумулятивных бомб внутри крейсера начался пожар, во время которого взорвался весь боевой запас носовых башен. Огромный «Гинденбург» подбросило вверх, словно черную лягушку, после чего он рухнул в воду и стал стремительно тонуть. Вместо носовых башен у крейсера зияла огромная воронка, через которую внутрь врывалось море, жадно поглощая свою добычу. За считанные минуты вода покрыла бак, капитанский мостик, заглотила шкафут и плавно переползла на корму. Вскоре только трубы крейсера выдавали его присутствие в этой акватории порта. Действия двух других самолетов были менее удачными. Второй бомбардировщик поручика Бондарева не совсем точно произвел бомбометание по «Фридриху», и только часть бомб попала на крышу одной из носовых орудийных башен, вызвав небольшой пожар внутри неё. К счастью для корабля, как раз в этой башне не было боезапаса, и пожар не нанес большого вреда кораблю. Бондарев вновь вывел свою машину на пикирование, вновь бомбил носовую часть линкора, и снова без особого результата. Пламя широким столбом вырывалась из-под носовой брони корабля, что-то горело в районе орудийной палубы, но нужного результата летчик не достиг. Кроме этого, снаряд попал в один из моторов «Ильи Муромца», и Бондарев был вынужден срочно уводить машину в сторону моря, подальше от зениток линкора. Отбивая атаку машины Бондарева, немцы совершенно упустили из виду аэроплан Сафронова, который, заметив удачный результат своей работы, уже, подобно соколу, кружил над акваторией порта в поисках новой добычи. На борту его биплана еще оставался неизрасходованный запас бомб, и после короткого раздумья летчик решил атаковать неуязвимый для русских бомб «Фридрих». Самолет снова вошел в крутое пике, опять обманул немецких зенитчиков и с минимальной высоты произвел бомбометание. На этот раз Сафонов решил атаковать не орудийные башни, а топливные цистерны корабля. Попав под бомбежку, линкор уже развел пары и тихо двигался в открытое море, намереваясь покинуть порт. Сброшенные Сафоновым бомбы вновь удачно легли на цель, десятки маленьких языков пламени буквально пробуравили тело корабля, вгрызаясь в его внутренности. От мощного взрыва тяжелый линкор так сильно качнуло, что тот потерял остойчивость, опрокинулся на левый борт и перевернулся вверх килем. Все это произошло столь стремительно, что из всей команды линкора на поверхность выплыли всего пять человек. Остальные 942 человека разделили участь своего корабля. Линкору «Байеру» повезло гораздо больше: бомбардировщик поручика Самойлова дважды проводил бомбометание, храбро атакуя морскую громадину в стремительном пике, но судьба хранила этот корабль. Все, чего смог добиться Самойлов, это сильнейший пожар в двух машинных отделениях корабля. Флагман III эскадры имперских линкоров лишился хода и ярко пылал в течение трех с половиной часов, пока не был с трудом потушен совместными усилиями экипажа линкора и подошедших к нему на помощь команд других кораблей. За это время внутри «Байера» выгорело почти все, что могло гореть, но боезапас остался в неприкосновенности. Когда поздно вечером многострадальный линкор был доставлен в Данциг, черная закопченная посудина мало чем напоминала германский флагман «Байер», гордость кайзера Вильгельма. Все русские самолеты благополучно сели на аэродром, и радостная весть об уничтожении двух крупных кораблей врага немедленно полетела в Могилев. За проявленное мужество Сафонов был награжден Георгием 4-й степени и повышен в звание капитана. Бондарев и Самойлов были удостоены орденов Владимира 3-й степени с мечами. Контр-адмиралу Беренсу Корнилов выразил личную благодарность за настойчивость в решение боевых задач флота. Кайзер Вильгельм воспринял уничтожение двух своих кораблей как личное оскорбление и приказал считать капитана Сафонова своим личным врагом, и отныне при сдаче в плен ему грозил немедленный расстрел. Ужасное настроение монарха даже не развеял спуск на воду нового линейного крейсера империи, получившего имя «Макензен». Кайзер прекрасно понимал, что это только хорошая мина при плохой игре. Его любимый флот попал в черную полосу. В Галиции Антон Иванович Деникин также добился ощутимого успеха к концу лета. 31 августа был взят Перемышль, главная опора австрийцев в Галиции. Со взятием этой крепости в историю русского оружия была вписана не совсем почетная страница, однако стратегическая обстановка требовала этого. Планируя остановить врага на подступах к Карпатам, Штрауссенбург решил повторить сидение австрийских войск в крепости, как это было в 14-м году. Тогда Перемышль надолго сковал наступательную инициативу противника, притянув к себе 11-ю русскую армию, не дав ей возможности перейти карпатские перевалы до выпадения в горах снега. Поэтому Штрауссенбург для обороны крепости выделил венгерские части, считавшиеся самыми лучшими из всего того, что осталось в распоряжении австрийцев. В Перемышль вошли 110 тысяч человек, основу которых составляли чисто венгерские и хорватские части, считавшиеся австрийским полевым штабом наиболее боеспособными частями среди всех остальных войск империи. Деникин прекрасно понимал, что осада такой крепости, как Перемышль, может затянуться не на один месяц, что обязательно скажется на темпах продвижения сил фронта к карпатским перевалам. Сила натиска русских дивизий по вполне понятным причинам с каждым днем ослабевала, и Деникин не хотел, чтобы стены Перемышля стали тем порожком, на котором войска его фронта могли споткнуться и не взять перевалы до наступления зимы. Потому после непродолжительных размышлений и совещания с генералом Дроздовским был вынужден обратиться к Корнилову с не совсем обычной просьбой о применении против фортов Перемышля химического оружия, запасы которого еще оставались в армейских арсеналах. Замысел командующего Юго-Западным фронтом был полностью поддержан Духониным, сказавшим, что он готов взять на свои плечи всю ответственность перед историей. Едва только разрешение главковерха было получено, как в тот же день из арсеналов Киева и Одессы началось спешное отправление спецэшелонов с артиллерийскими снарядами, содержащими ядовитые газы. Конечно, мера была жестокая и непопулярная, но, как это бывает на войне, очень необходимая. Поэтому утром 29 августа все русские осадные и полевые орудия обрушили свой смертоносный удар по восточным фортам осажденной крепости. До этого русская армия никогда не применяла на суше столь изощренное оружие, и появление его на поле боя стало страшным сюрпризом для противника. Два часа шел непрерывный обстрел австрийских позиций, за время которого пострадало около двух тысяч осажденных. Вначале были обстреляны только передовые линии обороны фортов, прикрывающие подходы к ним. Тяжелый газ быстро заполнял все окопы, траншеи и блиндажи, отравляя всех людей, находившихся там. Наглотавшись ядовитого газа, венгры с ужасом выбегали наружу в поисках спасения и разбегались куда попало, совершенно не отдавая отчета в своих действиях. Многие люди с посиневшими от удушья лицами катались по земле в страшных муках, и ничто не могло им помочь облегчить страдания. После того как предполье было очищено от живой силы противника, артиллеристы перенесли огонь на два передовых форта Седлисского участка обороны Перемышля. Видя трагическую судьбу своих товарищей, многие из солдат, сидящих в укреплениях, пытались соорудить маски для защиты своих дыхательных путей из подручных средств, но все было напрасно. Ядовитый газ, густым облаком проникавший в потерны и казематы фортов, если и задерживался на наскоро смоченных водой повязках, то свободно проникал внутрь человеческого организма через глаза и поры кожи на открытых участках тела. С каждым разрывом снаряда ядовитый газ все прочнее и прочнее заливал все закоулки фортов, буквально выдавливая наружу его защитников. Когда солдаты Псковского полка, одетые в противогазы, неожиданно атаковали форты, со стороны его защитников они не встретили никого сопротивления. Позабыв обо всем, венгры в страхе покинули свои укрепления, отойдя на другие форты Перемышля, спасая свои жизни от страшного оружия врага. На другой день обстрел русскими Седлисских позиций был возобновлен, и длился он уже около трех с половиной часов. Русские канониры усиленно бомбардировали химическими снарядами оставшиеся не покоренными три форта восточной обороны Перемышля. Едва артобстрел прекратился, как незамедлительно последовала новая атака русской пехоты. Успевшие раздобыть на складах противогазы и вовремя надеть их австрийские солдаты просто не услышали звуков приближающегося врага и были захвачены врасплох. Приблизившиеся к траншеям и амбразурам капониров фортовых укреплений русские пехотинцы первых цепей сначала забросали гранатами сидевших в укрытиях венгров и хорватов, а затем атаковали в штыки всех уцелевших солдат противника. После короткого и очень яростного сражения форты пали, и участь крепости была решена, несмотря на то что в руках австрийцев еще оставались западные форты Перемышля. Потери среди его гарнизона в этот день составили менее тысячи погибших и более трех с половиной тысяч отравившихся ядовитыми газами. Вид умирающих и пораженных людей, в большом количестве скопившихся в госпиталях, а также два дня беспрерывных обстрелов химическими снарядами так сильно подействовали, что, когда 31 августа к коменданту Перемышля генерал-лейтенанту Дьюлоши прибыли русские парламентеры с предложением о сдаче, он не долго размышлял. Для очистки совести Дьюлоши собрал офицерский совет и объявил о предложении противника, грозившего на следующий день забросать отравляющими снарядами всю крепость. К огромному удивлению генерала, подавляющее большинство офицеров гарнизона предпочло сдачу героической смерти во имя австрийского императора Карла. Это решение было быстро оформлено, и во второй половине дня из ворот Перемышля в русский тыл устремилась огромная колонна дружно маршировавших в плен австрийских солдат, их тоже поразила «усталость войны». Столь быстрое разрешение проблемы осады Перемышля позволило Деникину сразу перебросить к карпатским перевалам кавалеристов Келлера, которые на плечах отступающего врага смогли захватить очень важный Лупковский перевал, открывавший прямой путь на венгерскую равнину. Известие о захвате перевала русскими вызвало жуткую панику в Вене. Напуганные стремительным продвижением русской кавалерии, австрийцы стали спешно укреплять Будапешт для отражения возможного прорыва врага ко второй столице двуединой империи. Пока шли ожесточенные бои с противником, не менее напряженные сражения происходили между самими союзниками на дипломатическом фронте. Главной причиной, ставшей поводом для острого разногласия между странами Антанты, оказалась Польша. Едва только к власти в России пришел Керенский, как свободолюбивая Англия немедленно подняла вопрос о предоставлении после войны независимости полякам, чьи земли с середины XVIII века были разделены между Россией, Австрией и Германией. Демократический болтун с легкостью согласился на эти требования, демонстрируя Западу новый стиль мышления русского руководства и полный отказ от прежней политики царского режима, чья основа была подкреплена штыками гвардии и нагайками казаков. Подобные действия Туманного Альбиона немедленно поддержали Франция, также опасавшаяся усиления России в послевоенном мире, и США, чей президент намеревался играть свою особую роль в развитии европейской истории. Придя к власти и спешно реформируя армию и страну, Верховный правитель дальновидно не стал поднимать этот вопрос, сосредоточив все внимание союзников на победе над общим врагом, временно отодвинув вопрос о поляках в тень как вполне второстепенный. Проведя ряд успешных наступательных операций на фронте и подходя к польским землям, Корнилов решил, что настал очень благоприятный момент для возвращения к этому вопросу. Теперь статус его страны резко изменился, и из послушного полудохлого медведя Россия превратилась в полноправного партнера по союзу, на чьи широкие плечи легли основные тяготы войны. В начале августа русский посол в Париже известил президента Франции о желании генерала Корнилова внести ясность в небольшое недоразумение, касающееся территориальной целостности российских границ. Если господин Клемансо считает незыблемыми довоенные европейские границы Российской империи, то тогда следует считать признание польского правительства на территории Франции политическим курьезом и недоразумением. Если же нет, то тогда русское правительство не считает нужным заниматься освобождением польских земель от германских войск, поскольку Россия и так уже понесла огромные людские потери в этой войне, и генералу Корнилову дорог каждый его солдат. В этом случае Ставка Верховного Главнокомандования оставляет за собой право прекратить наступление в Польше и, создав крепкую оборону, перейти к сражению с Австрией за Галицию. Лондон сознательно не был поставлен перед этим фактом, поскольку непризнанное польское правительство находилось в Париже, и именно Париж остро нуждался в помощи русского парового катка. Кроме этого, Корнилов сознательно исходил из принципа «Сказанное одному сказано для всех», автоматически распространяя свой меморандум и на другого союзника по Антанте. Получив столь недвусмысленный щелчок по носу, союзники вначале громко и чувственно возмущались, но затем, когда пар выдохся, а страсти улеглись, было мудро решено подождать с ответом, который полностью зависел от успеха русского оружия. Если войска Корнилова завязнут в позиционной борьбе за «сторожку лесника», то вся эта русская наглость не стоит и минуты драгоценного времени союзников. А вот если армии Верховного правителя добьются успеха, то тогда стоит напрячь воображение для достойного ответа. Одновременно с этим Клемансо и Черчилль стали энергично форсировать события для скорейшего увеличения численности американских экспедиционных сил в Европе как реального противовеса русскому союзнику. Общая численность американских солдат на начало августа составляла 378 тысяч человек, и в основном они находились на второстепенных участках фронта. Першинг заверил союзников, что в этот месяц на континент должно прибыть очередное подкрепление в количестве 70–80 тысяч американских пехотинцев вместе с четырьмя артиллерийскими бригадами. В следующем месяце планировалось увеличить численность прибывающих войск до 100–120 тысяч. Это было все, что генерал мог твердо гарантировать европейцам от имени президента Вильсона на данный момент. Союзники одобрительно кивали головами и выражали неподдельную радость от слов своего заокеанского союзника и борца за демократию, но когда Першинг ушел, особой радости на лицах европейцев не было, и на это были свои серьезные причины. Они прекрасно помнили, как не далее чем в мае американцы твердо гарантировали непрерывную поставку своих войск и что из этого получилось. Как бы сладко ни пел американский соловей, его интересы всегда будут на первом месте, если что-либо пойдет не так, как задумывалось. Кроме этого, напуганные недавними непрерывными немецкими наступлениями союзники впадали в стойкую нервозность при одной только мысли, что, получив относительную свободу рук на востоке, немцы повторят попытку вновь отыграться на западе. Черчилль и Клемансо хорошо понимали абсолютную невозможность со стороны Фоша гарантировать неприступность союзной обороны перед новым немецким наступлением. В этом случае вновь придется обращаться за помощью к Корнилову, и неизвестно, что потребует он на этот раз. Одним словом, союзники с огромным вниманием следили за успехами своего восточного соседа, который одновременно и оттягивал на себя рвущихся к Парижу немцев, и создавал новые проблемы западным цивилизаторам. К огромному разочарованию Черчилля, Господь не услышал его молитв, и русские вышли к планируемым рубежам в рекордно короткие сроки, и вместе с тем они оказались отнюдь не обескровленными и обессиленными, как того хотелось британскому премьеру. Союзники по своему великодушию тянули время, но у Корнилова была прекрасная память на все то, что касалось интересов Родины, и потому 22 августа представитель России в штабе Фоша генерал-майор Рябцев известил союзников о намерениях Ставки завершить наступление русских войск и об их переходе к обороне. На все недоуменные вопросы генерал невинно отвечал, что русские и рады бы продолжить гнать германского супостата до самого Берлина и даже закончить проклятую войну в этом году, да вот всему этому мешает невесть откуда взявшийся какой-то польский вопрос. Рябцев искреннее негодовал вместе со своими военными коллегами по поводу этой дипломатической глупости и нелепицы, не позволяющей славным защитникам страны получить в честь долгожданной победы вполне заслуженные новые награды, чины и почести и отправиться на мирный отдых. Генерал публично ставил сто к одному, что это происки треклятых дипломатов, сумевших втереться в доверие Верховного правителя и проводивших свои игры. Все было так, но, как военный, он не мог ослушаться приказа главковерха и извещал своих боевых товарищей о возможной угрозе нового немецкого наступления на Париж. Конечно, это, скорее всего, будет только агонизирующий бросок истомленной войной Германии, и русские союзники всегда помогут своим камрадам одернуть германскую гидру. Да и какое может быть широкомасштабное наступление в условиях осени, одно самоубийство. Так говорил Рябцев, и чем искренне он вещал, тем сильнее вставали дыбом волосы на генеральских загривках в предчувствии скорой беды. Наученные различным каверзам жизни и сами неоднократно подкладывавшие гадости союзникам, они видели коварный подвох в любом слове и действии русского представителя. Все это закончилось тем, что Фош немедленно явился к президенту и, кипя от возмущения, поинтересовался, где это находится страна Польша, из-за которой французский народ будет вынужден еще целый год класть на полях сражения своих солдат. Не думает ли господин президент о тех последствиях, что могут возникнуть у Франции в связи с сокращением численности ее народа. Услышав подобные речи из уст военного, Клемансо закипел ничуть не меньше самого Фоша, произнеся слова, что военным пристало только воевать, а решать за них будет он, президент, и никто иной. В ответ генералиссимус встал во весь рост, позвякивая многочисленными орденами, и, гордо вскинув голову, с достоинством спросил, когда господин президент сможет принять его отставку. Как ни кипел злостью Клемансо, но он сразу сбавил обороты своего гнева, великолепно понимая, что французские избиратели никогда не простят ему отставки национального героя, спасшего Париж от врага в столь трудный для страны момент. Прожженный политикан Клемансо сразу представил, что скажет прессе Фош в ответ на вопрос о его уходе с поста командующего. Поэтому, спрятав клыки и втянув тигриный хвост, Клемансо изобразил на своем лице размышление государственного масштаба и пообещал генералиссимусу решить этот злосчастный вопрос в самое ближайшее время. Услышав эти слова, Фош склонил свою голову в знак понимания трудностей господина президента и, водрузив кепи, отбыл к Рябцеву с тайной надеждой в душе с помощью русского парового катка закончить войну в этом году. Идея скорого окончания войны также понравилась Клемансо и Черчиллю, которые после недолгого размышления пришли к выводу, что не стоит ставить на кон благосостояние своих стран, изрядно потрепанных этой ужасной войной, ради каких-то поляков, чья ценность несоизмерима с ценностями французских и британских интересов. Об этом решении на следующий день было торжественно объявлено русскому послу, получившему клятвенные уверения, что союзники полностью и целиком признают единство и неделимость территории бывшей Российской империи. Посол немедленно изъявил радость по поводу полного отсутствия разногласий между союзниками и ненавязчиво намекнул, что для полного подтверждения этого факта, возможно, следовало бы закрыть представительство независимого польского правительства в Париже, о чем он с радостью доложит генералу Корнилову сегодня же.