Популярный национальный герой двух Балканских войн, завершивший полное освобождение болгарского народа от османского ига и объединивший две части Болгарии в одно единое государство, как никто лучше соответствовал потаенным замыслам Слащева. Вот уже второй месяц генерал вел тайные переговоры с офицерами болгарских частей с помощью ночных парламентеров с той стороны. Все эти действия носили сугубо секретный характер и были тайной не только для противника, но и для западных союзников. Слащев не хотел раньше времени раскрывать свои карты. Этой ночью со стороны противника перебежал унтер-офицер болгарских войск Стоян Раков, и Слащев хотел получить самые последние сведения из стана врага. Радко-Дмитриев быстро переводил слова унтер-офицера, но Слащеву и так был понятен общий смысл того, что торопливо говорил перебежчик. – Каково настроение среди солдат твоего полка? Довольны ли они своей службой и верят ли в скорую победу? – Шутить изволите, господин генерал, о какой победе вы говорите? Турок побили, немцев бьют, австрийцев бьют. Солдаты чуть ли не открыто проклинают царя Фердинанда за его союз с кайзером, заключенный против воли нашего народа. Вам ли этого не знать, господин генерал, – льстиво молвил Раков Дмитриеву, но тот только нахмурил брови, и унтер моментально подобрался, испугавшись возможного гнева генерала. – Что же вы не выступите против царя, раз так он сильно вам не люб? Винтовки у вас есть, патроны тоже, так поверните штыки назад – и вперед, на Софию. Ну, что молчишь? Унтер испуганно облизал разом пересохшие губы и затравленно переводил испуганный взгляд с одного генерала на другого, не зная, что им ответить. Застигнутый врасплох подобным вопросом Дмитриева, унтер всем своим видом показывал, что в подобных дебрях высокой политики он никогда не хаживал. – Много ли немцев в вашем полку? – перевел разговор Слащев в более привычное для унтера русло общения. – Мало, мало, господин генерал, – с радостью ответил тот, ощутив свою возможность быть полезным для столь высоких господ, – в начале года они были в каждом батальоне, роте и даже во взводах, а когда вы их летом даванули, всех как метелкой вычистило. Осталось несколько офицеров в дивизиях, да в нашем полку майор Фогель задержался, только, боюсь, ненадолго. – Это почему? – Уж очень на него злые наши солдаты. Он приказал засечь до смерти двоих солдат за кражу продуктов с полкового склада. Фогель настоял на своем приказе, хотя полковник Богумилов был против этого. – А что, сильно голодает ваш полк, что солдаты вынуждены воровать себе еду? – Что полк, господин генерал, вся дивизия и армия недоедает. С июня месяца наши пайки урезали чуть ли не вполовину, сказали, сейчас лето, сами добывайте себе пропитание. Крестьяне, как только проведали про это дело, так начали срочно переселяться прочь отсюда. Радко и Слащев понимающе переглянулись: перебежчик полностью подтверждал ранее полученные сведения о лишениях в рядах болгарского воинства. – Значит, ты к нам перебежал ради тарелки супа? Хорош воин, что свою родину за похлебку продает! – гневно бросил Дмитриев, упершись гневным взглядом в лицо Ракова. – Никак нет, господин генерал! – твердо ответил унтер и ретиво вскочил со стула. – Надоело мне воевать за несправедливое дело и неправильного царя. Вот и решил отойти от него, не один я такой. Раков знал, что говорил. Не он один, действительно, являлся пред светлые очи героя Болгарии с первого момента его появлении на фронте. Весть о его прибытии моментально перелетела через линию фронта и надолго увязла в умах простых солдат и офицеров. – Расскажи, что пишут из дома, давно весточку получал? – более миролюбиво произнес Дмитриев, взмахом руки приказав собеседнику сесть обратно на табурет. – Давно, господин генерал, еще в мае. Пишут, что очень трудно жить, власти заставляют сдавать весь урожай в город, оставляя едва-едва на пропитание и для нового сева. А все, что вывозят в город, немедленно отправляют эшелонами в Германию. Сестра сама видела, как людей от вагонов немецкая охрана штыками отгоняла, когда туда сахарную свеклу грузили, – с тоской в голосе говорил Раков. – Значит, во всем виноват царь Фердинанд, говоришь? – спросил Дмитриев унтера, и тот вновь вскочил. – Так точно, господин генерал, он – немчура проклятый, через него все наши беды. – А сбросить его духу не хватает? – Так точно, не хватает. Не нашего ума такое дело вершить. Дмитриев посмотрел на вытянувшегося перед ним в струнку унтера и с хитрецой спросил: – Ну а со мной ты и твои солдаты пойдут свергать царя? Унтер радостно осклабился и, не задумываясь ни секунды, четко и ясно отрапортовал: – Так точно, ваше высокопревосходительство, пойдем. Радко внимательно посмотрел в лицо допрашиваемого, а затем сказал: – Ладно, иди, Раков, сейчас тебя накормят, но помни: слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. Когда унтера увели, Слащев неторопливо подошел к карте, разостланной на столе, и сказал своему собеседнику: – Значит, не любят братушки своего царя, ой не любят, если он их голодом морит. – Да за что любить этого аспида, Яков Александрович, был бы еще свой да глупый, так ведь этого чужака из Берлина прислали на нашу голову, – с негодованием ответил Дмитриев. – И что в нем нашего, славянского? Ладно, Бог даст, выбросим обратно. Дмитриев помолчал некоторое время, а затем продолжил: – Все, что говорил Раков, полная правда. Немцев в дивизиях осталось очень мало, в основном только помощники командиров дивизий. Тырновский полк, находящийся в резерве, полностью свободен от немцев, и его офицеры готовы поддержать нас, как только будет прорван фронт. Такое же положение дел и в Бургаском и Козолуповском полках. Их командиры не хотят воевать и готовы повернуть свое оружие против Фердинанда, если будет наш успех на фронте. – Да, если будет успех, – повторил Слащев, – и не просто успех, а развал фронта. В этой ситуации наш основной противник – австрийский корпус Франка. Если мы свяжем его ударами с фронта и выйдем в тыл, то его можно будет исключить из дальнейшего расклада. Македонская армия фельдмаршала Кевессгази и албанская генерала Пфлянцер-Балтина не успеют прийти им на помощь, если болгарские части сдержат свое слово. – Поддержат, обязательно поддержат! – горячо заверил Слащева Дмитриев. – Мои люди недавно вернулись с той стороны. Все готово. Собеседник кивнул головой, а затем осторожно спросил: – А что будет потом, когда падет Фердинанд? Скорее всего, подобно нашему царю Николаю, он отречется в пользу своего молодого сына Бориса. Ты готов поменять одного немца на другого, который вряд ли забудет свержение с престола своего отца? По задумчивому лицу Дмитриева было видно, что подобные мысли давно терзали его голову, но он не решался их высказать. – Поддержит ли меня генерал Корнилов, если я предложу свою персону в верховные правители Болгарии? – Думаю, обязательно поддержит, друже генерал. – Так ты выясни это поточнее. – Не волнуйся, обязательно уточню, сегодня же отправлю шифровку. Узнав все, что ему было необходимо, Дмитриев склонился над картой и задумчиво произнес, озирая поля будущих сражений: – Значит, нам с тобой, Яков Александрович, будет нужна только победа, и ничего другого. Так долго задумываемое и вынашиваемое наступление началось 30 августа. В течение 24 часов артиллерия союзников, которая имела некоторое численное превосходство, обрабатывала передовой край вражеской обороны по всему периметру фронта, где предстояло наступление. Англо-греческие войска на следующее утро первыми атаковали позиции австрийцев под Монастырем, но к исходу дня смогли занять лишь первую оборонительную полосу глубиной около одного километра. Далее австрийцы Франка их не пустили, о чем командующий радостно доложил в Вену генералу Штрауссенбургу. Совершенно по-другому проходило наступление в районе Ветреник – Скол. Русская бригада и сербы вначале вели вялую перестрелку, а затем после обеда внезапно атаковали вражеские позиции. Это было неожиданно для болгар и их германских советников, которые полностью были уверены, что все происходящее здесь носит чисто демонстративный характер. Несмотря на яростный огонь из неподавленных пулеметных точек, атакующие пехотные цепи все же смогли достичь линии первых окопов и забросать противника гранатами и дымовыми шашками. После этого последовали решительный штурм позиций и быстрое продвижение вглубь вражеской территории. К удивлению наступающих солдат, болгары оказывали вялое сопротивление, предпочитая либо отходить с позиций в тыл, либо сдаваться в плен. Преследуя отходящие силы противника, русские и сербы без особых помех заняли вторую линию оборонительных позиций и вышли в глубокий тыл. Наступали по бокам франко-итальянские дивизии, продвижение было не столь сильным, но это было обусловлено не столько сопротивлением болгар, сколько плохой подготовкой атакующих частей, большую часть которых составляли негры, которые плохо понимали отдаваемые французскими офицерами команды. Каково же было удивление Слащева и Дмитриева, когда рано утром 1 сентября к ним явились парламентеры двух болгарских полков, объявившие об их готовности сложить оружие перед первым героем Болгарии. Обрадованный столь стремительным поворотом дела, Слащев приказал Дмитриеву принять командование полками, а сам силами двух сербских дивизий и русской бригады срочно ударил в тыл австрийцам, продолжающим отбивать лобовые атаки греков. Появление русских войск было как нельзя кстати для атакующих в третий раз монастырские позиции войск генерала д’Эспере. Австрийцы не хотели покидать столь удобные для обороны позиции, прижимая атакующую пехоту противника плотным заградительным огнем из пулеметов. Франк яростно отражал атаки с двух сторон, твердо веря в помощь со стороны болгарского резерва, но так ее и не получил. Узнав о русском прорыве, болгары либо убивали своих германских советников и сторонников царя Фердинанда и спешили перейти на сторону Дмитриева, либо спешно отходили вглубь Македонии к ставке фельдмаршала Кевессгаза. Видя столь бедственное положение своих сил, австрийский генерал предпочел отступить, пока за его спиной не сомкнулись русские клещи, а кроме этого, Франка очень обеспокоил факт участившейся сдачи в плен солдат его корпуса, подобно ненадежным болгарам. При этом сдавались не только словенцы и боснийцы, но даже венгры, всегда находившиеся в привилегированном положении, подобно самим австрийцам. К 3 сентября фронт окончательно рухнул, и войска Слащева, нанося веерообразные удары, устремились в наступление. В течение двенадцати дней шло упорное преследование противника, который стремительно отступал в центре, в результате чего образовался огромный треугольник по линии Струма – Куманово – Ускюб – Китчево – озеро Охрида. Позабыв обо всем, Слащев гнал и гнал вперед свой ударный русско-сербский корпус, не забывая при этом об опасности на флангах. Д’Эспере постоянно напоминал ему о возможном ударе Албанской армии Пфланцер-Балтин. Слащев сознательно шел на риск, считая, что австрийский генерал не решится атаковать, напуганный столь широкомасштабным развалом фронта. Как показали дальнейшие события, Слащев оказался полностью прав, Пфланцер-Балтин сначала промедлил с нанесением флангового контрудара, а затем, по мере разрастания событий, не рискнул на самостоятельные действия, дожидаясь приказа из Вены. Генералу было приказано оставаться на месте и нанести удар во фланг Слащеву одномоментно с наступлением Македонской армии Кевессгаза, который должен был ударить в лоб наступающему противнику. По своему замыслу план Штрауссенбурга был очень даже неплох, учитывая остающееся численное превосходство войск Центральных государств над силами союзников. Но весь расчет его строился на пассивности Слащева, которой генерал после столь удачного прорыва нисколько не собирался предаваться. Наоборот, у Якова Александровича были далеко идущие планы, о наличии которых он не преминул известить господ союзников. Пока Пфланцер терпеливо дожидался приказа из Вены, Слащев совершил молниеносный бросок и сам атаковал австрийские части, расположенные под Ускюбом. Узнав от встречных македонцев месторасположение главных сил противника и взяв их в проводники, он вместе с передовыми частями совершил ночной марш-бросок и утром 16 сентября напал на австрийцев. Срочно перебрасываемые из тыла части армии Кевессгаза не имели между собой четкой связи и поэтому были вынуждены драться в отрыве друг от друга, надеясь только на свои силы. Македонские крестьяне точно указали солдатам Слащева нахождение главного штаба фельдмаршала, и потому атакующие били точно в цель. Еще как следует не проснувшиеся австрийцы не смогли оказать нападавшим достойного сопротивления и трусливо бежали, бросив на произвол судьбы своего командира. Разгоряченные боем сербы моментально уничтожили роту охранения фельдмаршала и ворвались в дом, где он остановился. Австрийский фельдмаршал очень отличился своими строгостями по отношению к сербскому мирному населению при взятии Белграда, причисляя их к военным преступникам, и поэтому ему вряд ли стоило рассчитывать на милость со стороны атакующих. Поэтому, когда в горнице еще шла отчаянная борьба между сербами и офицерами штаба фельдмаршала, сам Кевессгаза, в лучших традициях австрийской армии, пустил себе пулю в лоб, что, впрочем, не спасло его от мести со стороны сербов. Едва им только стало ясно, что старый мучитель ускользнул от справедливого наказания, сербы выволокли на улицу еще теплое тело и, подняв его штыками высоко над своими головами, двинулись вдоль улицы. Кто-то из солдат заметил, что у покойного плохо застегнуты в спешке надетые штаны, и немедленно сдернул их с тела, чем вызвал громкий взрыв хохота и неприличных восклицаний. Чем дальше двигалась радостная толпа сербов, тем больше издевательств претерпевало тело несчастного австрийца. Его кололи штыками, били прикладами, рубили саблями, а один молодец продемонстрировал свою меткость стрельбы из револьвера, отстрелив у трупа поочередно уши. Когда прибыл сам Слащев, от австрийского фельдмаршала остался окровавленный кусок мяса, обряженный в яркие лоскуты парадного мундира. Больших трудов генералу стоило уговорить сербов оставить тело погибшего и приготовиться к отражению атаки идущего на выручку своему командиру хорватского полка. Услышав о надвигающейся опасности, сербы поспешно заняли круговую оборону, зная, что хорваты хорошо дерутся, и пока ожидалось приближение врага, Слащев приказал спешно отправить тело в тыл, подальше от дальнейших надругательств. Лишенные общего руководства австрийские части Македонской армии стали спешно отступать вглубь Сербии, больше напоминая толпу вооруженных бандитов и дезертиров, чем регулярные войска императора Карла Австрийского. Всего под Ускюбом в плен было взято свыше 80 тысяч человек, а около 20 тысяч дезертировало. Едва только весть о разгроме Македонской армии стала известна командиру Албанской армии со всеми ужасающими подробностями, он, решив не дожидаться наступления со стороны д’Эспере, начал стремительный отвод войск, сначала к Дурресу, а затем и вовсе очистил Албанию, отведя войска к черногорийской Цетинье. Генерал очень опасался обвинения в трусости, но вместо этого получил благодарность самого императора за мудрое сохранение австрийской армии.