* * * – Алло! – Это я, Ферн. Звоню на бегу, просто чтобы услышать твой голос. Все в порядке. Я прекрасно слышу Эйдена, но не верю ему. Он как-то странно себя ведет, поэтому я догадываюсь, что-то произошло – что-то, чем он не хочет со мной поделиться. – Это на тебя не похоже, дорогой. Зачем звонить, если не хочешь обсуждать свои неприятности? Я на него немного зла: обычно у нас нет друг от друга секретов. Чувствую, он уже жалеет, что позвонил, и начинаю тревожиться. Он молчит, сидит и даже не смотрит на меня, копается в бумагах сбоку от ноутбука. – Я получила длинное письмо по электронке от твоей матери, Ханна написала, что долго с тобой разговаривала. У тебя есть новости от Оуэна? – Да, от них обоих. Я даже заскучал по дому. Оба рассказывали, что ты отлично выглядишь и всем довольна. Похоже, Франция создана для тебя, а ты для нее. Что это, сожаление? Или подозрение? Без него мне полагалось горевать? У меня начинает дергаться уголок глаза, легкое раздражение перерастает в злость. – Знаешь, бывают моменты, когда я жалею, что все это затеял, – сознается он скороговоркой. – Извини, Ферн, у меня сегодня неудачный день, вот и все. Знаю, твои родители беспокоятся за Оуэна, его ведь впервые отправили за рубеж. Если бы мы были дома, ты бы их успо… Он резко прерывается. Меня подмывает посоветовать ему постелить постель и лечь спать, но это было бы резкостью. Знаю, моя злость иррациональна, я шокирована силой своей реакции, а все потому что не понимаю, почему бы просто не взять и не обсудить происходящее. Мой выбор – попробовать сменить тему. – Как твои планы насчет Таиланда? Есть новости? Он устало вздыхает. Возможно, ему приходится несладко, и я уже начинаю чувствовать себя виноватой. Скорее всего, он ежедневно сталкивается с суровой реальностью, недоступной моему пониманию. Он не отдыхает, а помогает общине, каждодневные проблемы которой легко могут выйти из-под контроля. Ситуация усугубляется, когда страдают дети; знаю, как это тяжело для Эйдена. Он принимает близко к сердцу все, чему становится свидетелем. – С этим все более-менее. Уже заказаны билеты. – Множественное число? Несколько пересадок или несколько пассажиров? – Отлично, – говорю я без всякой уверенности. – Знаешь, что я понял, Ферн? Ты всегда сглаживала для меня острые углы, подслащивала пилюлю. Когда все посыпалось, я всего нас лишил. Через год, когда твоя сестра погибла в ужасной аварии, я не знал, как быть, как поступить. Теперь я гадаю, чувствовала ли ты, когда мне не хватало силы воли. В обоих случаях я тебя подвел. У меня сжимается сердце, в горле стоит ком. Он копается в прошлом, роется в том, что мы годами избегали даже упоминать. Почему именно сейчас? – Главное, что мы оставили это позади, Эйден. С тех пор прошло уже восемь лет, зачем ты опять к этому возвращаешься? – Я не осуждаю его, но не понимаю выбор времени для такого разговора. – Я всегда делала только то, что считала правильным для нас обоих. Не твоя вина, что лопнул бизнес, – такое тогда было положение в экономике. Ты всегда делал все, что было в твоих силах, никто не вправе упрекнуть тебя в бездействии. Он выдерживает недолгую паузу и продолжает: – Надо было ценить твою преданность тогда, в нелегкие времена, чего уж теперь… Прости, что я этого не сделал. А сейчас, боюсь, мне пора бежать, долг зовет! Ханна сказала, что на базе отдыха у тебя по горло работы и что ты увлеклась рисованием… «Рисование»? Если бы ты нашел время меня расспросить, я бы все тебе рассказала, но ты не проявляешь должного интереса, знать бы почему… – Да, – подтверждаю я. – Все хорошо, так, как и должно быть. Снова невыносимая пауза, тянущаяся одну, вторую, третью секунду. – Ну что ж… До следующей субботы? Опять по Скайпу? – Да, еще поговорим. – Скучаю по тебе, милая, люблю тебя, – прочувственно произносит он. – И спасибо тебе. – За что? – За то, что ты поддерживаешь меня каждый день нашего супружества. Только сейчас я вспоминаю, какой сегодня день, и мысленно браню себя за забывчивость. – Поздравляю, дорогой. Люблю, скучаю. Разговор окончен. Я не могу поверить, что забыла о годовщине нашего брака. Ровно восемь лет назад мы сочетались браком на простой церемонии в местном бюро регистрации. На свадьбе было тридцать человек, потом мы поехали пировать в местный отель, а оттуда в дом, который ремонтировали почти год. Потом, после гибели моей сестры, четыре месяца мы ничего там не делали. То был первый день нашей совместной жизни, пусть ремонт и не был закончен, начало нашего будущего. До гибели Рейчел у меня было ощущение дюжины рождественских праздников, слившихся воедино: мы оба ликовали. Сразу после трагедии было не до торжеств: нам не хватало Рейчел, нас обуревал гнев, что рок отнял ее у нас. Разлучаясь, мы с Эйденом договорились не горевать о нашей временной разлуке в памятные для нас даты. Компенсацией должны были стать веселые многолюдные праздники в следующем году. Но мне стыдно, что я забыла про нашу годовщину. Сегодняшнее сентиментальное настроение Эйдена свидетельствует о том, что его что-то печалит. Возможно, он не выдержал трудностей, потому что раньше никогда не сталкивался с необходимостью самостоятельно справляться с бедами. Мне тяжело оттого, что я не могу обнять его и утешить. Я вздыхаю. Мне необходимо поговорить с Ханной о Нико. Не думаю, что она случайно обронила в разговоре с Эйденом что-то такое, что усугубило его тревогу. Я трогаю пальцем погасший экран, мне хочется вернуть на него мужа. Но что бы я ему сказала? Лучше написать сообщение. «Звони мне в любое время, когда я тебе понадоблюсь: и днем, и ночью. Всегда твоя Ф.». * * * – Прекрасно, Ферн! Вы сами довольны своим прогрессом? Нико появляется у меня за плечом и наблюдает, как я веду кистью снизу вверх. – Кажется, да. Я назову эту вещь «Уединение». Он продолжает изучать холст, так и сяк наклоняя голову, приближая лицо почти вплотную, чтобы рассмотреть мои мазки. – Удачное решение. Я думал о «Разлуке» или «Одиночестве», – тихо отвечает он. – Вы передали ощущение глубины, изобразив свет, исходящий из середины. Вот это – человек? – Он указывает на угадывающуюся посреди цветного пятна фигуру. – Да, душа. Слои краски – как вуаль, которую надо убрать, чтобы добраться до своей истинной сути. – Гм… – Он одобрительно кивает. Меня разбирает смех. – А с другой стороны, это может быть всего лишь желтым пятном, освещением стены, темой для обсуждения. Он покашливает: – Это привлекает внимание. Чем дольше смотришь туда, тем больше видишь. Умно! И непросто при таком ограниченном выборе тонов. Впечатляет! Мне трудно не гордиться его похвалой. Каждый мазок я делала с огромным удовольствием. Сам цвет поднимал мне настроение, хотя день выдался непростой. – Знаете, Ферн, видеть вас здесь, наблюдать, как вы поглощены работой, было полезно для меня самого. Давно я не следил за кем-то так долго. Это поучительный опыт, напоминание о моих ранних годах. Я полощу кисть в банке с чистой водой, вытираю ее тряпкой. – По-моему, это невесело – наблюдать за кем-то и постоянно бороться с желанием поправлять. Сейчас мне даже не верится, как многому я научилась за последние два месяца. – Вы хорошая ученица. Вы учитесь наблюдая. Важно, что вы впитываете то, что полезнее всего для вашего собственного стиля. Не бывает двух одинаковых художников, отсюда уникальность каждой картины. Вы уже заканчиваете? – спрашивает он, когда я погружаю в банку еще одну кисть. – Наверное. Хочу, чтобы высох этот фрагмент, потом добавлю немного белого отлива для иллюзии волны. Нико приподнимает бровь и отходит на два шага: – Встаньте здесь. Чем дальше я отхожу, тем лучше открывается перспектива. Эта душа попадает почти внутрь солнца, оно как будто ее поглотило, заключило в капсулу. Я делаю, как он предлагает, и убеждаюсь, что он прав. Теперь он поднимает обе брови: – Какая желтая желтизна! Между прочим, как вы отнесетесь к бокалу вина? – Я не против. Нико отлучатся в чулан за вином, а я выключаю почти весь свет и подхожу к стеклянным дверям. Ветер гнет голые ветви, жесткая и густая вечнозеленая растительность гораздо лучше выдерживает его напор. – Представляю, как холодно на ветру! – говорит Нико, протягивая мне полный бокал. – Да уж… Порой зима кажется бесконечной. Он садится на пол, приваливается спиной к стене. Я делаю то же самое и, сидя напротив него, тоже смотрю на сад, на тени, колеблющиеся вместе с кустарником. – Забавно, что ребенок видит совсем не то, что взрослый: он воображает чудищ, из которых состоит полная опасностей тьма, – говорю я. – Мне пришла та же мысль. Но мозг чудит, бывает, даже у взрослого. Однажды мы с отцом ходили вместе с местными жителями за трюфелями как раз такой ночью, как сейчас. Там трюфеля называют черными алмазами. Мы забрели в чащу с фонарями. – Не знала, что трюфели можно собирать зимой.