– Как чудесно видеть вас, Ферн, снова оказаться здесь! Что за воспоминания! О, Нико!.. – Она выпускает меня и поворачивается к нему. Он наклоняется и по-французски, трижды целует ее в обе щеки. – Отлично выглядите, Патриция! – Он радостно улыбается, она заметно смущена таким приемом. – Стефан! – Нико протягивает ему руку. – Неожиданный сюрприз! Я думал, вы дома, в Германии. Я почти незнакома со Стефаном, поэтому ограничиваюсь коротким рукопожатием, он приветственно кивает. – Идемте, зачем стоять на холодном ветру? – Я тяну за собой Патрицию, мы торопимся в гостиную. Там нас встречают приветственный хор голосов, объятия, представления. Цепочку встречающих замыкает Пирс. Келли и Патриция, обнимаясь, не удерживаются от слез. Патриция выглядит совершенно счастливой, но мне не терпится понять, каким образом ее водителем оказался Стефан. Неужели он – ее муж? Это сюрприз, и я надеюсь, что хороший. – Вот и вы! – Марго налетает на Патрицию, и все мы расступаемся. – Стефан?! Еще один сюрприз! Если бы я знала, то приготовила бы ваш любимый bouillabaisse. От меня все скрывают! Обед готов. Раздевайтесь, пора за стол! Мне невдомек, что происходит, но атмосфера веселая, все с радостью наполняют себе тарелки. Выбор блюд праздничный: мясное ассорти, картофельный салат с чесночным соусом айоли, салат табуле, гусь с черносливом и финиками. Коронный номер – «рождественское полено»: здесь Марго превзошла себя. Музыка включена негромко, но разговоры и смех сливаются в невнятный гул. Не уверена, что кто-то, кроме меня, в курсе, что Патриция замужем, поэтому эта тема не поднимается, но меня пожирает любопытство. Стефан объясняет, что он катался по Британии и завернул к Патриции. Она продает здесь свой коттедж, и он не смог не подбросить ее к нам. – Чего не сделаешь, чтобы заскочить во Францию! – добавляет он. – Надолго вы во Францию? – спрашивает его Келли. Он косится на Патрицию, и та спешит ответить: – На недельку. Мне надо покопаться в вещах и кое-что забрать с собой. Стефан любезно предложил обеспечить мне транспорт. Личных вещей будет немного, от силы пара коробок: не хочу продавать их вместе с коттеджем. Чудесно будет еще раз встретить там Рождество, все соседи один другого лучше. Расставание будет грустным, но все когда-то кончается. Разговор перепрыгивает с темы на тему. Патриция нескрытная, просто она – сама скромность. После еды, когда стол пустеет, Патриция просит меня пройтись с ней и показать недавние изменения. Когда мы одеваемся, она трогает за руку проходящего мимо нас Нико. – Вы не выйдете с нами, Нико? Он с готовностью улыбается: – Конечно, Патриция, только возьму пальто. Стефан что-то ей сует, она быстро кладет это в карман, потом берет меня под руку, и мы выходим. – Все хорошо, Патриция? – спрашиваю я на ходу. – Да. – Она озирается на приближающегося к нам Нико. – Прежде чем любоваться вашими чудесами, хочу сделать вам, Нико, небольшой подарок. Он в багажнике фургона, будьте так добры, помогите мне его достать. – Она вынимает из кармана и отдает Нико связку ключей, тот недоумевает. – Это знак признательности за неповторимый опыт, приобретенный мною здесь в тот момент жизни, когда мне больше всего требовалось общество сердечных людей. И конечно, за возможность встретить Стефана. Инстинкт меня не подвел: Фред, муж Патриции, похоже, ушел из жизни. Нико бросает на меня непонимающий взгляд, но Патриция уже уводит его от меня, и я только и успеваю, что покрутить головой – мол, лучше помалкивайте. Нико отпирает боковую дверцу фургона, отодвигает ее и отходит в сторону. Патриция предлагает ему залезть внутрь. – Там к столику прикреплен пакет, – объясняет она. – Он тяжеловат, Стефан позаботился, чтобы он пережил дорогу. Может быть, отнести его в шато? Нико вылезает, прижимая к груди объемистый пакет. Мы следуем за ним. Как я ни кошусь на Патрицию, понять пока что ничего невозможно. Я открываю для Нико тяжелую дубовую дверь, и мы идем по коридору в мастерскую. Нико осторожно ставит пакет к стене и начинает вскрывать. Распаковав подарок, он меняется в лице. Я недоуменно смотрю на Патрицию. – Последняя картина… – шепчет Нико. – Коллекция собрана. Я вижу, что он потрясен: об этом красноречиво свидетельствует его бледность. – Вы догадывались, что Нико делится со мной своими тайнами, но как вы узнали о картине, Патриция? – спрашиваю я. Я крепко ее обнимаю и прижимаю к себе. Она, не высвобождаясь, начинает рассказывать. Это совершенно волшебный момент, вряд ли она до конца понимает его волшебство. – Мой муж Фред купил ее мне много лет назад в маленькой галерее в Ковент-Гарден. Мы были в отпуске, увидели ее, и он заметил, как она меня впечатлила. Он сказал: произведение искусства – это капиталовложение, а не импульсивная покупка. Так он убедил меня купить наше первое полотно. Потом он покупал еще и еще, а пару лет назад мы приобрели картину Нико Галлегоса. Это было во время месячного путешествия по Испании. Нико устанавливает картину на подставку, мы подходим к ней вплотную. – Это наш сад в Испании осенью… – бормочет он, держась за подбородок. Я боюсь даже представить, какая буря чувств сейчас в нем бушует. – Как только эта картина пришла и мы ее распаковали, Фред догадался, что она принадлежит кисти того же художника, что эта. Подписи разные, но динамизм и мазки не позволяют ошибиться. Из обеих рвалась жизнь, от обеих щемило сердце. Нико вытягивает руки по швам и покорно смотрит на Патрицию. – Зная, что одна из подписей фальшивая, вы ничего не предприняли, – тихо говорит он. – Нам очень нравились обе картины. Перед смертью Фред захотел, чтобы я с вами познакомилась, потому я сюда и приехала. Мне требовался отдых после нескольких месяцев ухода за ним. Я занималась этим дома, одна. Задолго до этого человек, связавшийся с нами, сказал, что в покупке картины заинтересован сын Хосе, стремящийся собрать все отцовские картины. Нас, естественно, разобрало любопытство: мы-то были уверены, что у всех картин один и тот же автор. То, как Патриция произносит слово «любопытство», означает, что они с Фредом наводили справки и кое-что знали об отце Нико. – Нам была нужна правда или, если хотите, вся история целиком. Для нас это не могло повлиять ни на красоту, ни на ценность картины, но если бы вскрылась афера, это было бы страшное огорчение. Дело не в деньгах, а в репутации. Я перестаю дышать, Нико тоже, она продолжает: – Я поняла, что Нико расходует все, что у него есть, на базу отдыха. Он взял на себя ответственность за группу людей, которым нужен кров, объединил их. Мне открылась вся правда. Задавать вопросы было излишне. Я поняла на собственном опыте, чего вы достигли на базе и теперь в «Пристанище». Я вернулась к Фреду, полная оптимизма. Примите наш подарок, Нико. Такова была предсмертная воля Фреда. Мне немного грустно расставаться с этой картиной, но она принадлежит вам. Об этом никто ничего не знает, включая Стефана. Он думает, что я решила поблагодарить вас за оказанный мне прием: давайте держаться этой версии. Пусть это будет маленькой тайной нашей троицы, не выходящей за ее пределы. Мы со слезами обнимаемся, отдавая долг памяти Фреду. Мы с Нико переполнены благодарностью к двоим чудесным, бесконечно добрым, великодушным людям. Последний элемент головоломки встал на свое место. Мы с Патрицией обнимаем Нико, тихо всхлипывающего и сотрясающегося всем телом. Выходит, у судьбы все же был план. Мое сердце одновременно пусто и переполнено. Для Нико это завершение многолетних терзаний, и мне посчастливилось сыграть в этом какую-никакую роль. Я не смела даже мечтать об этом. Теперь, когда все кончилось, я не могу представить, как уеду отсюда, как вернусь к своей прежней жизни. Глубоко внутри меня меркнет свет, сердце как будто придавило глыбой льда. 26. Ревность или вина? – Привет, Эйден, ты можешь говорить? Я звоню без особой причины, просто день был полон волнений, и теперь, проводив Патрицию и Стефана, я чувствую опустошение и неприкаянность. Нико рано ушел к себе, в гостиной продолжается веселье, но мне не до веселья. Скоро полночь, в Мексике еще только смеркается. Я сижу в постели, в темной комнате нет другого освещения, кроме слабого света луны, сочащегося в окно. – Вполне. Я только что вернулся. Вечером будет пирушка. Неделька выдалась та еще… – У него усталый голос. – И у нас веселятся. Хотя мне не до пирушки. – Проблемы? В этот раз он разговаривает свободнее, даже с удовольствием; где бы он сейчас ни находился, впервые за долгое время он один. – Одна из первых приезжих, с которой я здесь поладила, заезжала сегодня к нам на обед по пути на юг. Ее муж болел, она отдыхала здесь неделю, с тех пор он скончался. Она сделала от его имени щедрый подарок, я ужасно тронута. В первую неделю после моего приезда, когда я еще не освоилась, она была ко мне очень добра. – Наверное, тебе досталось, я тогда этого не понимал… – Наверное, Эйден решил, что я жалуюсь. – Не в том дело. По доброте душевной она старалась облегчить мне жизнь. Я решила купить скамью вместо старой и гнилой, стоящей здесь у озера. Такую, что простоит годы. На ней будет табличка с именем ее мужа. Как тебе мысль? – Не надо меня спрашивать, сделай так, и все. Очень правильный поступок. – На это пойдет пара сотен фунтов. Помнится, ты беспокоился о наших средствах. – Я истратил здесь гораздо больше тебя, – говорит он со смехом. – Не знаю, что будет дальше, когда я продолжу путь. Так что трать спокойно, и пусть тебя не гложет чувство вины. – Это говорится почти снисходительным тоном. – Эйден, если бы там у тебя что-то случилось, ты бы со мной поделился, правда? Тяжелое молчание. Чем дольше оно длится, тем сильнее у меня болят уши. Как молчание может быть таким оглушительным? – Между прочим, я понятия не имею, что творится там у тебя. Ты сближаешься с людьми, строишь с ними отношения, как будто они – часть твоего будущего. Не осуждаю тебя, у меня здесь то же самое. Как ты считаешь, где мы должны провести черту?