– Предлагай. Поговори со своим Высшим. Пусть подключается. Если он сумеет найти компромисс, мой Высший согласится. – А если нет? Милана молчала. – Ненавижу их всех! – сказал я искренне. – Как было просто и хорошо раньше: Инсеки, Продавцы, Измененные… – Мой Высший дает тебе ровно сутки. И предлагает затем встретиться где-нибудь в безлюдном месте. Максимально безлюдном. На тот случай, если ты не придумаешь выхода. – Понятно, – кивнул я. Милана поднялась. – Все, мне надо уходить. Встретимся через сутки, Максим. – Как сообщить, где буду? – Высший тебя найдет. – Она слабо улыбнулась. – Придумай что-нибудь, а? Нетронутый чай так и остался на столе. …По крайней мере, у меня впереди были целые сутки. День, ночь и утро лета. Целая вечность, если подойти с умом. Я так и вышел из дома в плаще. Хотя московская погода нынче так переменчива, что дневной зной мог быстро смениться грозой. Отсутствие Луны виновато. Посмотрев в небо, на Лунное кольцо, я подумал, что любой Высший способен слепить наш несчастный спутник обратно. Наверное, и я могу. Вот только то, что во мне, – молчит, пробуждаясь лишь для странных нелогичных поступков. Ну зачем я пытался выбросить из нашего мира Высшего вместе с Миланой и Дариной? И с самим собой, уж если на то пошло? Я брел куда-то в сторону Арбата, но не по Никитскому или Мерзляковскому переулкам, что имело бы хоть какой-то смысл, а через дворы, забирая в сторону Садового, ныряя в те неприметные калитки и проходы, что знают лишь местные. И бормотал, разговаривая сам с собой, точнее – с тем, кто из меня когда-то вырастет: – Ну чего ты хочешь? Что ты затеял? Я не стану драться с Миланой, когда в ней Высший. И ты проиграешь. Меня убьют, и ты умрешь. Ясно? Ну хоть поговори со мной, чужой Высший не брезговал! Но он, разумеется, молчал. – Я тебя буду звать Супермакс, – продолжал я. – Знаешь, почему? Это смешно звучит. Стыдно быть Супермаксом. Это имя для пса-супергероя. Никакого ответа. Но я не сдавался. И когда вышел к памятнику писателю Бунину на Поварской, остановился и очень внимательно огляделся. А может, я не зря так иду? Может быть, мой молчаливый Супермакс меня ведет… привел сюда? Надеяться на то, что поэтический бомж Андрей, в нашей реальности вырвавшийся из личности Прежнего, окажется именно здесь, не стоило. Он ведь ходит между памятниками поэтам, а Бунин писатель. Я точно знаю, я читал сборник его рассказов «Темные аллеи», когда учился в седьмом классе. Может, он и стихи писал? В старину все писатели не только прозу сочиняли, но и стихи. Наверное, подразумевалось, что если умеешь складывать слова, то уж рифму как-нибудь к ним прикрутишь. Ну или это у них считалось чем-то обязательным, как для любого музыканта – немного наигрывать на пианино. Но бомжа Андрея тут не было. Однако я заподозрил, что и впрямь иду не куда глаза глядят, а с какой-то целью. Чуть дальше по Борисоглебскому должен быть еще какой-то памятник, то ли Ахматовой, то ли Цветаевой, я их вечно путаю. Я ускорил шаг и через пару минут оказался возле памятника женщине, которая сидела в задумчивости, склонив голову на руки. Точно, Цветаева. Напротив, оказывается, был ее дом-музей. Даже как-то неудобно, что всю жизнь рядом прожил, а не запомнил. Но Андрея тут тоже не оказалось. Стояли две некрасивые тощие девушки, взявшиеся за руки, у гранитного подножья памятника лежал букетик красных роз. Я подождал немного, но девушки явно не собирались куда-то двигаться. Пришлось их побеспокоить. – Привет, – сказал я. – Вы тут не видели странного человека? Немолодой, одет, скорее всего, как попало. Может, даже на бомжа похож. Одна из девушек посмотрела на меня и фыркнула: – Не видели. Зря пикапишь. – Да я не… – Махнув рукой, я отошел в сторону. Наверное, это были какие-то фанатичные поклонницы поэтессы, а я их отвлек. Пикапить… было бы кого… И все-таки я же не зря сюда шел. И не зря, наверное, еще в квартире подумал о единственном человеке, который, хоть и безумен, но может что-то разумное посоветовать. – Не хочешь говорить, так и не надо, – пробормотал я, чувствуя, что девицы косятся на меня. – Но мне нужно найти Андрея. Либо я сейчас пойду, куда глаза глядят. Побегу! Либо ты поможешь… Кажется, я моргнул. Потому что мир вокруг изменился, а как это произошло, я не заметил. Над головой собирались тучи, накрапывал мелкий дождик. Тихо, очень тихо. Только откуда-то доносился легкий гул машин, поблизости шла трасса. Вокруг – высокие деревья. И очень, очень много старых надгробий – покосившихся, со стертыми буквами, почти все без оградок. Меня занесло на кладбище! Но хотя бы я убедился, что мой Высший слушает меня. И даже как-то реагирует. Что же это значит? Андрей умер, его похоронили? Да непохоже, что тут часто хоронят… А судя по группе людей в сторонке, стоящих рядом с тихо говорящей женщиной, по виду типичным экскурсоводом, кладбище непростое. Я пошел между могилами, невольно читая имена. Многие казались смутно знакомыми. Какое-то кладбище писателей? И тут я увидел Андрея. Бомж сидел на корточках перед одним из надгробий, водил в воздухе рукой, будто дирижируя. Окликнуть его я не рискнул, кричать на кладбище как-то неправильно, поэтому пошел быстрым шагом. Дорожки между могилами местами здорово заросли, кое-где пробивались корни деревьев. Ну, в общем, толпы посетителей сюда не ходили, наверное, кладбище где-то на отшибе или за городом. Я подошел к Андрею и остановился. На памятнике из серого камня было только имя «Арсений Тарковский» и даты жизни. Андрей что-то бормотал, я прислушался: Предчувствиям не верю, и примет Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда Я не бегу. На свете смерти нет: Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо Бояться смерти ни в семнадцать лет, Ни в семьдесят. Есть только явь и свет, Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете. Мы все уже на берегу морском, И я из тех, кто выбирает сети, Когда идет бессмертье косяком…[11] Андрей замолчал. Скосил на меня глаза. Неожиданно светло улыбнулся и замахал руками в воздухе. – Максим! Максим! Друг мой, ты вернулся из странствий! – Да. – Я невольно улыбнулся в ответ. – Хорошо, что я вас нашел. Андрей кивнул и торжественно произнес: