«Я есть, и меня нет. Я лишь вероятность. Шредингеровский Высший. Квантовая пена на ткани бытия». – Как это? «Слишком сложно. То, что я говорю тебе, лишь аналогии». – Почему ты не можешь просто объяснить? Кто я, кто ты? Что за опасность грозит всему живому, если Милана победит?» «Если я скажу, возникнет парадокс. Слишком значительный даже для меня. Я исчезну, а может быть, исчезнет вся Вселенная». Я подумал. – Но ты вмешивался. «Защищая себя, а не помогая себе родиться». – Защищая… Наська думает, что ты защитник. Высший молчал. Тогда я собрался с духом и спросил: – Лихачев жив? «Ты мог бы отправить его на смерть?» – Нет! «Значит, он жив». – Верни его! «Вернул». – А все остальные? «Большая их часть не была достойными людьми». Да уж, хорош защитник… Я лежал и разговаривал с голосом в своей голове. Обычно такие вещи – повод для визита к врачу, но в моем случае все еще хуже. Как там спрашивал Андрей, «голос изнутри или снаружи»? В моем случае изнутри. Интересно, что хуже… – Мне всегда помогало поговорить с Андреем, – сказал я, размышляя. – Он как-то так читает стихи, что начинаешь понимать… Высший не ответил. – А в этот раз ничего не прочитал, – продолжил я. – Даже Агнию Барто… Хотя нет! Он же прочитал пару строчек! Этого, индуса… Тагора или Тахира… Я прошептал, слова вспомнились неожиданно легко: – О, всеединство разума, духа и бренной плоти! Тайна жизни, которая в вечном круговороте… Высший молчал. Сердце застучало в груди. Я сглотнул пересохшим ртом. И начал дальше читать стихи, которых никогда в жизни не слышал: От века не прерывается, исполненная огня, В небе игра волшебная звездных ночей и дня. Вселенная воплощает тревоги свои в океанах, В скалах крутых – суровость, нежность – в зорях багряных. Сплетенье существований, движущихся повсюду, Каждый в себе ощущает, как волшебство и чудо. Сквозь душу порой проносятся неведомых волн колебания, Каждый в себе вмещает вечное мироздание…[16] Высший молчал. Мне должно было стать легче? Я должен был понять, что и к чему? Да что «неведомых волн колебания», что «квантовая пена» – это лишь слова, они ничего не объясняют! – От века не прерывается исполненная огня, в небе игра волшебная… – произнес я. Высший молчал. – Я знаю, кто я такой, – прошептал я. – И кто такой ты. Будто что-то вздохнуло во мне: огромное, могущественное и одинокое. – Не бойся, – сказал я. – Теперь мы вместе. Мы справимся. Будет трудно, но справимся. Только… не смей больше никогда меня отключать! Ясно? «Договорились», – ответил Высший. Я встал. Глянул на скомканный плащ, увидел информационный канал, тянущийся в глубины космоса – к коллективному разуму Продавцов. Погрозил плащу пальцем. На том конце запаниковали. Плащ вздрогнул и попытался уползти под кровать. Я дотянулся, набросил его на плечи. Пусть смотрят. Я переместился на два этажа выше, в свою старую детскую, теперь отданную Наське. Она сидела на кровати при свете бра и, высунув язык, красила ногти на ногах ярко-алым лаком. При моем появлении Наська одновременно вытаращила глаза, попыталась спрятать пузырек с лаком и негодующим шепотом спросила: – Тебя стучаться не учили? Между прочим, это моя комната, а я – девочка! Вдруг я была неглиже? – Я же знал, что нет, – садясь на край кровати, ответил я. – У мамы лак сперла? Наська кивнула и с гордостью произнесла: – «Шанель»! Он засох, я его сама ацетоном развела… Ты сейчас Высший? – Раз уж появился из ниоткуда… – уклончиво ответил я. – Высший, – кивнула Наська. С гордостью сказала: – У меня подруга – Высшая, и брат – тоже Высший. Во мне обязательно прорежутся неслыханные таланты, вот увидишь… Ты защитник? – Ну… более-менее… – опять ушел я от ответа. – Колись! – потребовала Наська. – Не скажу. – Я сейчас позову ма… бабушку! – Не позовешь, тебе за лак попадет, – усмехнулся я. – Ацетоном все провоняла, где ты его вообще взяла? Окно открой! – Кто ты? Я загадочно улыбнулся, поцеловал ее в лоб. Сказал: – В любом случае ты помогла, спасибо. Ложись спать. И переместился очень, очень далеко от Медвежьего переулка, Москвы и вообще родной земли. Собственно говоря, земли здесь никакой не было.