Верхушка была срублена не топором по частям, а словно бы деревьям снесли башку одним точным и четким ударом: крона каждого дерева, целехонькая, лежала на земле в десятке метров от своего ствола. Что тут могло произойти? Комиссара разобрало любопытство, и он подошел к ближайшему обезглавленному дереву. Срез был ровным, словно действовали скальпелем. Но даже встав на цыпочки, он не мог толком ничего разглядеть. Тогда комиссар прошел десять шагов и осмотрел верхушку дерева — падая, та опрокинулась. Нет, не мощный клинок одним махом сшиб дерево, а нечто огненное — ясно виднелись темно-коричневые следы жженой древесины. И вдруг он понял. Развернувшись, понесся к дому и на углу едва не врезался в Фацио — тот выбежал звать комиссара. — Что там? — спросил Фацио. — Что там? — спросил Монтальбано. — Мы нашли… — начал Фацио. — Я нашел… — одновременно с ним начал комиссар. Оба запнулись. — Будем спрягать глагол «найти» целиком? — спросил Монтальбано. — Говорите сперва вы, — сказал Фацио. — Я нашел за домом деревья, их укоротили чем-то вроде гранатомета или ракетницы. — Ни хрена себе, — сказал Фацио. — А ты что хотел сказать? — Мы нашли шесть листков «Островного вестника» в масляных разводах. — На что спорим, это оружейная смазка? — предложил Монтальбано. — Никогда не спорю, если уверен, что проиграю. — Там было оружие, и они решили его испытать, стреляя по деревьям, зуб даю, — сказал комиссар. — А теперь что будем делать? — спросил Фацио. — Давай зови всех. — И куда пойдем? — Поищем осколки под деревьями. До часу дня они шарили в траве и пыли. Когда нашли с килограмм осколков, комиссар сказал, что этого довольно и можно возвращаться. Они отвезли Интелизано домой, наказав никуда не уезжать и ни с кем не говорить об этом деле, а потом поехали в комиссариат. — Как договоримся? — спросил Фацио. — Занеси ко мне в кабинет осколки и газетные листы и скажи Мими, что мы с ним увидимся в четыре. А я сажусь в машину и еду обедать. Дай-ка мне свой мобильный. Было уже полтретьего, и он боялся, что Энцо закроет заведение. От голода сводило кишки. — Если я приеду минут через сорок пять, покормишь обедом? — Закрыто у нас! — Монтальбано это! Отчаянный вой подыхающего от голода пса. — Простите, синьор комиссар, не признал. Приезжайте, когда пожелаете — для вас всегда открыто. На парковке комиссариата Монтальбано направился было к своей машине, но его окликнули. — Синьор комиссар, вам звонят! Хорошо, что он успел предупредить Энцо. Зашел в каморку к Катарелле. — Синьор комиссар, тут на проводе одна синьора, хотя, по мне, никакая она не синьора, а спрашивает вас, лично-персонально. — Она назвала себя? — Не пожелала, синьор комиссар. Я потому и говорю — никакая она не синьора. — Поясни-ка. — Синьор комиссар, я ей — как вас зовут, а эта личность давай хамить. — Как — хамить? — А вот так. Говорит: баран! Мариан! Он вырвал из рук трубку, нажал на кнопку коммутатора и так зыркнул на Катареллу, что тот пулей вылетел из каморки. Хотел ответить, но голос куда-то делся. — Гхы?.. Все, что он смог издать. — Привет, комиссар, я в аэропорту, скоро вылет. Сказала, что позвоню вечером, но не удержалась, так захотелось услышать твой голос. Голос! Да он двух звуков выдавить не может. — Хотя бы пожелай мне удачно слетать. — У-у-удачно с-с-слетать, — еле выговорил он, ощущая себя дефективным от рождения. — Я поняла. Ты не один, неудобно говорить. Пока, хочу тебя. Монтальбано повесил трубку и схватился руками за голову. Не будь рядом Катареллы, он бы расплакался от стыда. 5 С письменного стола корреспонденцию перевалили без разбора на диванчик, чтобы освободить место для осколков и газетных листов, разложенных в два мешка: джутовый — для осколков, прозрачный пластиковый — для листов. Монтальбано запер дверь кабинета на ключ, запретил Катарелле отвлекать его звонками, что бы ни случилось, и сел посовещаться с Ауджелло и Фацио. А поскольку ни один из них не открывал рта, комиссар решил их подбодрить. — Говорите вы, — сказал он. Он поздно обедал, из-за голода не сумел вовремя остановиться, а потом пришлось сократить прогулку по молу — некогда было, так что теперь он чувствовал себя немного несобранным, несмотря на три выпитых порции кофе. Не то чтобы тяжесть в голове, скорее наоборот, просто говорить не хотелось. — Я, — начал Ауджелло, — думаю, что они еще воспользуются лачугой. Предлагаю выставить охрану, не на круглые сутки, но пусть кто-нибудь из наших заглядывает туда почаще, особенно ночью. — А я уверен, что они больше не будут пользоваться этой лачугой, — сказал Фацио. — Почему же? — Прежде всего потому, что такие импровизированные арсеналы используют разово, а потом бросают, а кроме того, потому, что Интелизано спросил у тех двух тунисцев, которые работают у него в поле, не знают ли они чего про дверь. В общем, тунисцев тем самым поставили в известность, что Интелизано обнаружил склад.