— Никак нет, синьор комиссар, поскольку не было указания относительно чтобы снять крышку. Но если вы прикажете снять, я сниму. Все равно это без толку. — Почему? — Гроб-то не пустует. — Откуда ты знаешь? — Знаю, поскольку крестьянин, каковой является владельцем участка, где находится вышеозначенный гроб, и какового зовут Аннибале Лококо, сын Джузеппе, а находится он тут подле меня, он-то как раз крышку приподнимал и видел, что гроб занят. — Кем занят? — Трупом покойничка, синьор комиссар. Выходит, дело-то вовсе не пустяковое, как полагал Фацио. — Ладно, жди, скоро буду. Чертыхаясь, сел в машину и двинулся в путь. Гроб был из самых простых, для бедняков, деревянный, даже лаком не покрыт. Из-под сдвинутой крышки торчал белый лоскут. Монтальбано наклонился и присмотрелся. Взялся за ткань указательным и большим пальцем правой руки и потянул. Показался вышитый вензель с переплетенными буквами Б и А. Аннибале Лококо, сухопарый, дочерна загоревший, лет пятидесяти, сидел у изножья гроба с ружьем на плече, дымя тосканской сигарой. В шаге от него навытяжку стоял Катарелла, от выпавшей ему чести — проводить расследование вместе с самим комиссаром! — он напрочь лишился дара речи. Вокруг — унылый пейзаж: камней больше, чем земли, редкие чахлые деревца, страдающие от тысячелетнего безводья, торчащие пучками высоченные метелки дикого сорго. В километре виднелась одинокая лачуга — возможно, она-то и дала название предместью [2]. Недалеко от гроба, в пыли, которая когда-то была землей, четко виднелись следы покрышек грузовика и двух пар мужских ботинок. — Это ваша земля? — спросил Монтальбано у Лококо. — Земля? Какая земля? — удивленно отозвался Лококо. — Та, где мы находимся. — Ах, эта. По-вашему, это земля? — Что тут растет? Прежде чем ответить, крестьянин снова посмотрел на комиссара, снял кепку, поскреб в затылке, вынул изо рта сигару, презрительно сплюнул и снова сунул сигару в рот. — Ничего. Что тут вырастишь? Ни хрена ж не взойдет. Как есть проклятая земля. Я сюда охотиться приезжаю. Зайцев тут тьма. — Гроб обнаружили вы? — Ага. — Когда? — Утром, время было полседьмого. И сразу позвонил вам с мобильного. — А вчера вечером вы сюда заезжали? — Нет, я тут дня три не был. — Значит, вам неизвестно, когда был оставлен гроб. — Именно. — Вы заглянули внутрь? — Конечно. А вы бы не стали? Любопытство разобрало. Вижу, крышка не привинчена, ну и приподнял. Там труп, в саван спеленут. — А признайтесь, вы ведь отвернули саван, чтобы увидеть лицо? — Ага. — Мужчина или женщина? — Мужчина. — Узнали? — Никогда прежде не видал. — Можете предположить, по какой причине его оставили у вас в поле? — Будь мне такое под силу, я бы романы писал. Похоже, говорит искренне. — Хорошо. Прошу вас встать. Катарелла, подними крышку. Катарелла опустился на колени рядом с гробом и слегка приподнял крышку. Резко отвернулся, сморщившись. — Ям фетет [3], — обратился он к комиссару. Монтальбано в ужасе отпрянул. Так это правда! Он не ослышался! Катарелла говорит на латыни! — Что ты сказал? — Я говорю, воняет уже. Ну нет! На этот раз он все отлично расслышал! Ошибки быть не может. — Да ты меня за дурака держишь! — взревел комиссар, сам чуть не оглохнув от звука собственного голоса. Вдали отозвалась лаем собака. Катарелла бросил крышку и выпрямился, красный как рак. — Я? Вас? Да как вы могли такое удумать? Чтоб я, да чтоб такое себе позволил… Не в силах продолжать, он обхватил голову руками и в отчаянии заголосил: — О, ме мизерум! О, ме инфелицем! [4] У Монтальбано потемнело в глазах, вне себя он бросился на Катареллу, схватил за горло и стал трясти, словно грушевое дерево со спелыми плодами. — Мала темпора куррунт! [5] — философски заметил Лококо, дымя сигарой. Монтальбано остолбенел. Теперь и Лококо решил побаловаться латынью? Неужто комиссар перенесся назад во времени и не заметил этого? А почему тогда все одеты по-современному? Ни тебе туники, ни тебе тоги? С грохотом упала крышка. Из гроба медленно поднимался покойник в саване. — Монтальбано, где ваше уважение к усопшим?! — гневно возопил труп, снимая покровы с лица. Батюшки, да это же сам «господин начальник» Бонетти-Альдериги! Монтальбано долго лежал, размышляя о приснившемся. Сон запал ему в душу. Не потому, что покойником оказался Бонетти-Альдериги, и не потому, что Катарелла и Лококо болтали на латыни, а потому, что сон был предательски похож на явь, а последовательность событий в нем строго соответствовала логике. Каждая деталь, каждая мелочь лишь усиливали ощущение реальности происходящего, когда граница между сном и явью становится слишком тонкой, практически неуловимой. Хорошо еще, конец получился фантастическим, а то сон мог оказаться одним из таких, что вспоминаешь спустя некоторое время и не можешь сказать, приснилось тебе все это или произошло в действительности. Все, что ему приснилось, не имело с действительностью ничего общего, включая визит министра. И наступивший день был, увы, не выходным, а рабочим. Как и все остальные. Комиссар встал и открыл окно.