Прибыв в Маринеллу, он первым делом удостоверился, что Аделина не оставила его без еды, несмотря на записку. Нашел в духовке картофельную запеканку с анчоусами. Не зная, как поступить, Аделина решила наготовить побольше, на случай, если ужинать будут двое. Только он закончил накрывать на стол на веранде, как зазвонил телефон. — Привет, комиссар. — Привет, Мариан. Как все прошло с Лариани? Ему не терпелось это выяснить. — Плохо. Монтальбано встревожился. Неужели этот козел пригласил ее домой, чтобы воспользоваться ситуацией? — Он к тебе приставал? — Ну что ты! Так бы я ему и позволила!.. Нет, все прошло плохо в том смысле, что он оказался упертым. Как я и предполагала, он показал мне всякую мелочь, а когда я попросила его не мелочиться, ответил, что, возможно, добудет для меня то, что я ищу, но ему нужно время, в том числе чтобы подумать. — Сколько времени? — Минимум два дня. — Кота за хвост решил потянуть. — Ну да. И это, увы, означает, что я не смогу вернуться в Вигату так скоро, как планировала. — Где ты сейчас? — Дома у родителей. Скоро будем ужинать. Да, слушай, вскоре после того, как я сюда вернулась, звонил Педичини с Корфу. Хотел узнать, как продвигаются дела с Лариани. Я ему сказала, что Лариани тянет волынку. Тогда он сказал одну вещь, которая поначалу показалась мне странной. — А именно? — Он советовал сказать ему, что меня особенно интересует что-нибудь кисти Паоло Антонио Барбьери. — Это еще кто? — Брат Гверчино. Мастер натюрморта. — А почему тебе это показалось странным? — Потому что, на мой взгляд, это слишком сужает круг поисков Лариани. — Иными словами, это все усложняет. — Или упрощает. — Почему? — Потому что я, естественно, тут же позвонила Лариани, сказала ему, что, если он собирается искать у других владельцев, то пусть спрашивает Барбьери, а он рассмеялся и ответил, что этой просьбы от меня и ждал. — Что это значит? — Я тоже не поняла. Но хватит уже говорить о моих делах. Можно я тебе кое в чем признаюсь? — Конечно. — Я так проголодалась! — Вроде ты сказала, что скоро будешь ужинать! Она засмеялась. — Сальво, ты правда дурачок или прикидываешься? Я проголодалась по тебе! А ты? Хоть он и был один, Монтальбано покраснел. — Само собой, — все, что он сумел сказать. Мариан снова засмеялась: — Господи, порой ты бываешь так… очаровательно неуклюж. Ну же, комиссар, наберись храбрости и скажи, что хочешь меня. Монтальбано прикрыл глаза, набрал сколько мог воздуха и нырнул. — Я… тебя… — начал он. И застрял. Конечно же, он ее желал, но сказать об этом у него не получалось. Слова бодро устремлялись ко рту, но губы оставались неподвижны, неспособны их выговорить. — Ну же, еще немного. Уже почти получилось, — сказала Мариан. — Начни лучше сначала. — Я… Без толку. Еще и горло до кучи пересохло — хуже, чем в Сахаре. — Меня зовут, пора идти ужинать, — сказала Мариан. — Такими темпами понадобится добрый час, чтобы ты это выговорил. Так что на сегодня ты спасен. Перезвоню перед сном, чтобы пожелать тебе спокойной ночи. Он положил трубку, дошел до веранды, и телефон зазвонил. Это была, конечно же, Ливия. — Прости, одну минутку. Сходил выпить стакан воды: — Вот он я. — Я звонила, но было занято. С кем ты говорил? — С Фацио. У него совралось само собой, необдуманно. Так что Ливия ничего не заподозрила. Повесив трубку, он подсчитал, что наврал ей уже не менее десятка раз. Можно ли и дальше продолжать в том же духе? Нет, никак нельзя. Каждый раз, когда врал, он буквально ощущал, как становится грязным, вот и теперь ему непременно следовало постоять под душем. Вот так мужчина! С одной стороны, как ни тянула из него слова лебедкой Мариан, он был совершенно неспособен сказать ей, что не только хочет, но чувствует, что любит, а с другой — ему недоставало храбрости поговорить открыто и честно с Ливией, признаться, что он чувствует, что больше ее не любит. После душа комиссару полегчало, и он сел ужинать. Умял половину от всего, потом убрал со стола. Хотел лечь спать пораньше — вставать надо было не позже шести, чтобы успеть к половине восьмого доехать до развилки на Арагону. Взял телефон и поставил в спальне, воткнув шнур в розетку рядом с тумбочкой. Не глядя протянул руку к книжной полке и взял первую попавшуюся книгу. Когда лег, обнаружил, что это книга Стендаля «О любви». Его так и подмывало рассмеяться. Открыл наугад. В первые разы, когда я испытал любовь, та странность, которая была мне свойственна, заставляла меня думать, что я не люблю. Я понимаю трусость… Почитал еще часок-другой, пока веки не стали слипаться. Зазвонил телефон. — Спокойной ночи, комиссар. — Я тоже, — смущенно ответил он. Мариан засмеялась. — Ты что, туго соображаешь? Это ты должен был ответить, когда я тебя спросила, хочешь ли и ты меня! Так значит, это «я тоже» сквозь зубы — ответ на предыдущий вопрос или означает «я тоже желаю тебе спокойной ночи»? — Второе из того, что ты сказала, — ответил Монтальбано, ощущая себя одновременно шутом и трусом. Но правильные слова никак не шли на язык.