— Нет, до этого дело не дошло. Даже Дон Жуан бы не справился. Но надо рассказать все с самого начала, это любопытно. Утром, часов в девять, я засел в машине наблюдать за виллой Бонифачо, запасясь терпением. Она как полоумная вылетела из дома, вскочила в машину и понеслась в сторону Монтелузы. Я, само собой, двинул за ней. Бонифачо добралась до клиники Санта-Тереза, свернула в проулок и остановилась на парковке. Я — следом. А она тем временем вбежала в больницу. Когда я подошел к окну справочной, ее в холле уже не было. Тогда я предъявил удостоверение, и мне сказали, что Бонифачо узнавала, в какой палате лежит синьора Лоредана Ди Марта. Я был не в курсе, что она в больнице. Но не стал расспрашивать — не хотел терять время. На лифте поднялся на третий этаж, как мне было сказано. В коридоре услышал громкие голоса. Мужчина лет пятидесяти, наверняка Ди Марта, говорил: «Забудь про мою жену! Запрещаю тебе с ней видеться! Это все из-за тебя!» — а Бонифачо ему: «Отвали, козел!» Тогда Ди Марта схватил ее за плечи и приложил об стенку. К счастью, подоспели двое санитаров. Ди Марта вернулся в палату жены, Валерия направилась к лифтам. Я успел туда до нее. Так мы оказались в одной кабине. Она плакала, и я стал расспрашивать, не болеет ли у нее кто. Слово за слово, я довел ее до больничного кафе. На пороге она заупрямилась и хотела уйти. Тогда я убедил ее зайти посидеть в соседнем кафе, где были расставлены столики на тротуаре. Сидели мы почти два часа. — Ты орел, Мими. А позволь узнать, кем ты ей представился? — Адвокатом Диего Крома. Подумал, лучше назваться так же, как я в свое время представился Лоредане. — Она разоткровенничалась? — Нет, сказала, что плачет от злости, а не от горя, потому что муж лучшей подруги не пустил ее к ней, а когда я спросил, отчего так, ответила, что муж ревнует к их дружбе. И что жена очутилась в больнице из-за его побоев. — Назвала причину? — Все та же ревность. Но к мужчине. — И это все, чего ты добился за два часа? — Нет, я добился того, что завтра после обеда, часам к четырем я явлюсь к ней домой, потому что она желает поговорить со мной как с адвокатом. Тогда я стал рассказывать ей об одном деле, которое выдумал на ходу. — Что за дело? — Сложный уголовный казус, в котором я выгляжу циничным крючкотвором. — Зачем ты все это насочинял? — У меня сложилось впечатление, что Бонифачо не нужен порядочный адвокат. Он только приехал в Маринеллу и открыл стеклянную дверь на веранду, когда позвонила Мариан. — Привет, мой комиссар. Как ты? — Хорошо, а ты? — Сегодня был смертельно скучный день. — Почему? — Сидела и ждала звонка от Лариани. — И он позвонил? — Да, соизволил, часов в семь. Сказал, как будто нашел то, что мне нужно. — Вроде бы неплохая новость. — Погоди говорить. Еще он добавил, что картина находится не в Милане и что он сможет ее мне показать не раньше чем через три дня. И кое-что предложил. — Что? — Провести эти дни у него в шале в Швейцарии. И он меня убедил. Монтальбано почувствовал, что весь холодеет. — Ты согласилась? — Нет, глупенький. Он убедил меня, что и правда хорошо будет так занять время. — Не понимаю. — Сейчас объясню. Завтра сяду на самолет, прилечу в Вигату, побуду два дня с тобой и вернусь в Милан. Как тебе? При этих словах комиссара охватили двоякие чувства. С одной стороны, он готов был прыгать от радости, а с другой — ощущал себя не в своей тарелке. — Ничего не хочешь сказать? — Понимаешь, Ливия, я был бы счастлив, конечно. Но дело в том, что в эти дни я очень занят. Мы сможем видеться только вечерами, да и то не факт, что… Глухая тишина в трубке — будто их разъединили. — Алло! Алло! — забеспокоился он. Когда прерывали разговор, он чувствовал, будто ему внезапно что-то ампутировали. — Я все еще здесь, и меня зовут все так же, — отозвалась наконец Мариан голосом, который будто шел с дрейфующей льдины. Он ничего не понял. — Что значит, тебя зовут все так же? — Ты назвал меня Ливией! — Я?! — Да, ты! Монтальбано совершенно смутился. — Прости, — еле выдавил он. — И ты думаешь, все можно поправить, попросив прощения? Он не знал, что отвечать. — Ладно, я не приеду, не волнуйся, — сказала Мариан. — Я не велел тебе не приезжать, я объяснял, что… — Ладно-ладно, тема закрыта. Вечером вернусь поздно, иду на ужин к подруге, перезвоню завтра. Спокойной ночи, комиссар. «Спокойной ночи, комиссар» — сухо, без «мой». У него пропал аппетит. Пошел на веранду с бутылкой виски и сигаретами. Но едва сел, пришлось вставать — снова звонил телефон. Наверно, Ливия. Монтальбано, затверди-ка имя: Ли-ви-я! Смотри, снова не облажайся. Одного раза более чем достаточно. — Алло! — Прости за те слова, комиссар. Я вела себя как дура. — Я… — Нет, не говори. От твоих слов — одни беды. Хотела еще раз пожелать тебе доброй ночи. Доброй ночи, мой комиссар. До завтра. Снова повесил трубку, сделал шаг, и телефон зазвонил. — Алло! — Что это у тебя каждый вечер телефон занят? — А ты почему звонишь, когда занято? — Что за дурацкий вопрос? — Прости, я устал. Два расследования одновременно, и… — Понятно. Так сложились обстоятельства — долго объяснять, — у меня освободилось три дня. Что скажешь, если я приеду? Он остолбенел — не ожидал такого. С чего бы у них обеих вдруг столько свободного времени? — Как раз сможем спокойно поговорить, — продолжила Ливия. — О чем? — О нас. — О нас? Ты что-то хочешь сказать?