— Я — нет, но чувствую, тебе есть что сказать. — Послушай, Ливия, дело в том, что днем я буду занят, ни минутки свободной. Сможем поговорить только вечерами. Но я буду не в той кондиции, чтобы… — Чтобы сказать, что разлюбил меня? — Ну что ты такое говоришь, я буду усталым, нервным… — Я поняла, не трать слова. — В каком смысле? — Не приеду, раз ты не хочешь. — Господи боже мой, Ливия, я не говорил, что не хочу, я честно предупредил, что не смогу… — …или не захочу… И тут началась перепалка. Продлилась она меньше четверти часа; Монтальбано к концу разговора весь взмок. Зато в результате у него прорезался зверский аппетит. Он нашел в холодильнике холодный рис с морепродуктами. В духовке — кольца кальмаров и жареные креветки, осталось лишь разогреть. Он включил духовку, накрыл на веранде. Пока ужинал, старался держать на расстоянии мысли и о Ливии, и о Мариан. А то весь аппетит разом пропадет. Наоборот, сосредоточился на попытке Спозито отвлечь его от мысли, что тунисцы бежали, потому что человек с сеновала узнал его. Что-то за этим кроется. Может быть, у Спозито сложилось свое мнение об этом человеке? И есть догадки, кто он? И он боится, что Монтальбано, узнав, может плохо отреагировать? Комиссар долго размышлял, но так и не пришел к ответу. Волей-неволей мысли постоянно возвращались к его собственному положению. Ясно одно: Ливия предложила ему отличную возможность поговорить лицом к лицу, а он отступил. Если бы Мариан узнала, что он отказался все прояснить с Ливией, наверняка назвала бы его трусом. Почему же на него накатывает эта неуверенность? Разве у него не случались в последние годы другие истории с женщинами, разве он не чувствовал себя столь же неспособным принять решение? Впрочем, если подумать, это не совсем точно. О тех историях он просто не рассказывал Ливии, и все. Почему же теперь он чувствовал, что не может поступить подобным образом с Мариан? Но не лучше ли, прежде чем говорить с Ливией, сперва серьезно поговорить с самим собой, лично и персонально? В ответ он взял бутылку и плеснул в стакан немного виски. Задел локтем стеклянную пепельницу, чудом поймал на лету, прежде чем она бы раскололась об пол. Пепельницу эту купила ему Ливия, и… И в это мгновение он понял, что никогда не сможет свободно рассуждать сам с собой в доме, где за многие годы, проведенные вместе, присутствие Ливии ощущалось в каждом уголке. В ванной висели ее халаты, в тумбочке лежали ее тапочки, два ящика комода были набиты ее бельем и блузками, полгардероба занято ее одеждой… Стакан, из которого он пил, купила она, и тарелки, и приборы… Новый диван, занавески, простыни, вешалку, коврик у двери… Нет, в этом доме, пропитанном Ливией, он никогда не сможет принять свободное решение. Надо взять сутки отгула и уехать подальше из Маринеллы. Но сразу не получится. Нельзя же бросить на полпути оба расследования. Он пошел в постель. Перед тем как заснуть, он припомнил одного исторического деятеля, которого проходили в школе. Кажется, это был римский консул, звали его Квинт Фабий Максим по прозвищу Кунктатор, Медлитель. Комиссар его переплюнул. Было семь утра, когда его разбудил телефон. — Синьор комиссар, прошу прощения и разумения, час-то ранний, утрешний, но мне Фацио велел, чтобы я не смотрел, что так рано, и позвонил вам, чтобы подготовиться. — Подготовиться к чему? — Подготовиться — значит сполоснуться и одеться. — Почему? — Потому что за вами едет Галло, постольку поскольку звонили сообщить, что нашлася горелая машина, а внутри — мертвый покойник. Полчаса — и он готов. Допил последнюю чашку кофе — звонок в дверь. — Зачем тебя прислали? Могли просто сказать адрес, я бы сам доехал на машине. — Комиссар, вы бы туда ни за что не добрались. Такая глухомань, у черта на куличках. — Где? — В предместье Казуцца. Он слегка встревожился. Неужели сон становится явью? Когда прибыли, Монтальбано увидел, что пейзаж в точности такой, какой ему приснился, только на месте гроба стоял обгоревший автомобиль. Крестьянин выглядел иначе, вернее, это был не крестьянин, а прилично одетый молодой человек лет тридцати, сметливого вида. Рядом с ним стоял скутер. На месте Катареллы — Фацио. В воздухе стоял запах металлической и пластиковой гари и обгорелой плоти. — Близко не подходите, от нее еще жар идет, — предупредил Фацио. Труп сидел на водительском месте — черное обугленное бревно. — Известил конный клуб? — спросил комиссар у Фацио. — Уже готово. На этот раз излюбленная фразочка Фацио его не напрягла. Он обратился к молодому человеку. — Это вы звонили? — Да. — Как ваше имя? — Сальваторе Инграссиа. — А как вы… — Я живу вон в том доме. Указал на дом. Единственный в округе. — Работаю в поселковой рыбной лавке и по дороге на работу всегда здесь проезжаю. — В котором часу вы вчера вернулись домой? — Не позднее девяти. — Вы живете один? — Нет, со своей девушкой. — И машины не было.