— А я местная! Родители перебрались в Милан, когда мне было два года, а брату Энрико — четыре. Энрико вернулся сюда через пару лет после защиты диплома, он владеет соляной шахтой близ Сикудианы. — А вы почему вернулись? — Энрико и его жена очень настаивали… У меня был тяжелый период после того, как муж… — У вас нет детей? — Нет. — Почему вы решили открыть галерею в Вигате? — Чтобы чем-нибудь себя занять. Между прочим, у меня неплохой опыт. Когда я была замужем, держала две небольшие галереи, одну в Милане, а другую — в Брешии. Вошли, озираясь, будто ожидали нападения, мужчина и женщина лет пятидесяти. — Сколько платить? — спросил с порога мужчина. — Вход свободный, — ответила Мариан. Мужчина шепнул что-то на ухо женщине. Та — ему. Потом он заявил: — До свидания. Парочка развернулась и вышла за дверь. Монтальбано и Мариан дружно расхохотались. Спустя полчаса комиссар тоже покинул галерею, условившись с Мариан, что завтра в восемь вечера заедет за ней и они поужинают вместе. Вечер был погожим, так что комиссар накрыл на стол на веранде и доел оставшуюся с обеда запеканку. Потом закурил и стал смотреть на море. Наверняка после утренней размолвки Ливия не перезвонит — будет хранить молчание не меньше суток, чтобы показать, насколько она обижена. Ни читать, ни смотреть телевизор ему не хотелось. А хотелось просто сидеть вот так и ни о чем не думать. Затея безнадежная, потому что мозг, не желая пребывать в праздности, начинает заваливать тебя сотнями тысяч мыслей, высверкивающими одна за другой, как огни фотовспышки. Сон про гроб. Инициалы Бонетти-Альдериги, вышитые на саване. Картина Донги. Катарелла с его латынью. Ливия, которая не узнала его по голосу. Картина Пиранделло. Мариан. Кстати, Мариан. Почему он сразу согласился, когда она предложила поужинать вместе? Лет двадцать назад он бы ответил иначе, наверняка бы отказался, да еще и съязвил бы. Может быть, трудно отказать такой красивой и элегантной женщине? Но разве он не отказывал женщинам намного красивее Мариан? Это означает лишь одно: в силу возраста его характер претерпел изменения. Истина заключалась в том, что теперь он все чаще ощущал груз одиночества, усталость от одиночества, горечь одиночества. Он отлично понимал, что порой засиживается на веранде за сигаретой и стаканом виски вовсе не от бессонницы, а потому что ему тягостна мысль о том, что придется ложиться спать одному. Хочется, чтобы под боком была Ливия, а если не Ливия, то сойдет и любая другая красивая женщина. Самое любопытное — в этом желании не было ничего сексуального, он хотел лишь ощутить рядом с собой тепло другого тела. Вспомнил название одного фильма, выражавшее как раз это самое желание: «Я только хотел полежать с ней рядом» [6]. По существу, и друзей, которых можно было бы назвать настоящими, у него не было. Таких, с которыми делятся сокровенным, которым рассказывают самые тайные мысли… Конечно, Фацио и Ауджелло можно считать друзьями, но и они не принадлежали к этой категории. В расстроенных чувствах комиссар уселся на веранде с бутылкой виски. Время от времени он погружался в дремоту, а потом — не проходило и четверти часа — снова просыпался. На душе было тоскливо, и ощущение, что он все в жизни делал неправильно, становилось все острее. Женись он в свое время на Ливии, тогда бы… Ради всего святого, лучше обойтись без сослагательного наклонения. Скажем начистоту: если бы он женился на Ливии, они бы разошлись спустя несколько лет супружеской жизни. В этом он был более чем уверен. Зная себя, он отлично понимал, что не наделен ни волей, ни способностью приноравливаться к другому человеку, даже любя — а Ливию он любил. Ничто, ни любовь, ни страсть, не обладают достаточной силой, чтобы заставить его и Ливию долго жить под одной крышей. Разве только… Разве только они бы усыновили Франсуа, как того хотела Ливия. Франсуа! С Франсуа вышел полный швах. Мальчик, конечно, тоже постарался, но основная вина лежит на них. В 1996 году им пришлось на время приютить сироту-тунисца лет десяти [7]. Они настолько к нему привязались, что Ливия предложила ему усыновить мальчика. Но он был не готов, и мальчика забрала к себе на ферму сестра Мими Ауджелло — там его приняли как родного сына. И, если оглянуться назад, думается, что это, возможно, было большой ошибкой. Они условились, что комиссар будет пересылать сестре Ауджелло чек на расходы. Монтальбано дал поручение банку, и тот много лет подряд отправлял деньги. Но по мере взросления характер Франсуа становился все более трудным. Он не слушался, дерзил, роптал, постоянно был не в духе, не желал учиться — притом что был очень умным. Первое время они с Ливией регулярно его навещали, потом, как часто случается, наведывались все реже, пока не перестали совсем. Да и мальчик тоже отказывался ехать в Вигату встречаться с Ливией, когда та приезжала из Боккадассе. Было очевидно, что Франсуа тяжело переживал свое положение и, возможно, весьма болезненно принял их отказ от усыновления, посчитав себя отвергнутым. Спустя несколько дней после того, как юноше исполнился двадцать один год, комиссар узнал от Мими Ауджелло, что Франсуа сбежал. Его искали повсюду, но он будто сквозь землю провалился. В итоге пришлось смириться. К чему ворошить прошлое? Что сломано — не поправишь. При мыслях о Франсуа у него комок подступил к горлу. Чтобы избавиться от него, осушил четверть стакана виски. При первых лучах солнца на горизонте показался величавый трехмачтовик, направлявшийся в сторону порта. И комиссар решил лечь поспать. Проснувшись, Монтальбано понял, что настроение у него хуже некуда. Встал и открыл окно. Что и требовалось доказать: небо полностью заволокло мрачными серыми тучами. На пороге его окликнул Катарелла. — Простите, синьор комиссар, там вас один господин дожидает. — Что ему нужно? — Желает заявить о вооруженном нападении. — А что, Ауджелло нету? — Звонил, сказал, что припозднится. — А Фацио? — Фацио отъехал в предместье Казуцца. — Еще один гроб нашли? Катарелла недоуменно взглянул на Монтальбано. — Никак нет, синьор комиссар, там двое охотников переругались, вот один из двоих, не знаю, который, первый или второй, в другого и пальни, а тот, другой, не знаю, второй или первый, ему ногу-то и задело. — Ладно. Как, ты сказал, его зовут, этого господина? — Я толком не запомнил, синьор комиссар. То ли Ди Мария, то ли Ди Магдалина, вроде как. — Меня зовут Ди Марта, Сальваторе Ди Марта, — вмешался хорошо одетый пятидесятилетний господин, абсолютно лысый и идеально выбритый. Марфа, Мария и Магдалина, набожные женщины с Голгофы. Катарелла, как всегда, ошибся, но на этот раз промазал совсем немного. — Проходите, синьор Ди Марта, слушаю вас. — Я хочу заявить о вооруженном нападении.