– Когда человек определенного склада вынужден существенно ограничивать себя в финансовом плане, первым делом он оставляет семью и только потом уже клуб. Это, кстати, напомнило мне, что сегодня днем я выплатил мистеру Фарреллу двадцать долларов. Запиши это, пожалуйста. Еще можешь отметить в списке тех, кто поставил свои инициалы под меморандумом, и подшить копии. И занеси, что у нас появился еще один вкладчик, мисс Эвелин Хиббард. Я договорился с ней этим утром. Сумма – три тысячи долларов. – Он вздохнул. – Ввиду изменившихся обстоятельств я значительно урезал те десять тысяч, что она предлагала в субботу. Нечто подобное я и ожидал. Я занес в книгу расходов запись о Фаррелле, однако список доставать не стал. Мне хотелось как следует прочистить горло, но я прекрасно знал, что это не сработает, поэтому просто сглотнул. Потом убрал расходную книгу и повернулся к Вулфу: – Поймите, сэр, я вовсе не обвиняю вас, что вы пытаетесь меня надуть. Я знаю, вы просто забыли об этом. Он открыл глаза и уставился на меня: – Арчи, ты опять говоришь загадками. Что на этот раз? – Нет, сэр. Все предельно открыто. Вы просто забыли, что мисс Эвелин Хиббард – мой клиент. Мой. По вашему предложению я заезжал к ней в субботу. Вы не смогли взяться за ее дело, потому что у вас на уме было другое. Помните, сэр? В связи с чем любое соглашение, на которое она могла бы пойти, конечно же, должно было заключаться только с моего согласия и рекомендации. Вулф все так же сидел, раскрыв глаза. Он прошептал: – Вздор! Детские трюки! И не пытайся настаивать. Я вздохнул, стараясь как можно правдоподобнее изобразить его собственный вздох. – Мне самому неловко. Правда. Но это единственное честное дело, что мне остается, – защищать своего клиента. Конечно же, вы понимаете всю этичность сего, не мне вам объяснять… Он перебил меня: – Нет! По мне, именно ты уклоняешься от объяснений. И сколько бы ты посоветовал заплатить своей клиентке? – Тысячу баксов. – Вздор! В свете ее изначального предложения… – Ладно-ладно. Не буду торговаться. Сойдемся на двух тысячах. И ни цента больше. Я настаиваю. Вулф прикрыл глаза: – Договорились, черт бы тебя побрал! Запиши это. А теперь доставай блокнот. Завтра утром… Глава 9 Ранним утром в среду, когда я сидел на кухне с «Таймс», хотя и не особенно обращая на нее внимание, так как мысли мои были заняты планированием дня, и уже приканчивал вторую чашку кофе, из путешествия к входной двери вернулся Фриц и объявил, что со мной хочет повидаться Фред Даркин. Единственное, когда я не переношу, что меня отвлекают, – это два последних благотворных глотка утреннего кофе, так что я лишь кивнул и даже не подумал поторопиться. Когда я зашел в кабинет, Фред уже сидел там и хмурился на свою шляпу на полу, где она оказалась в результате его безуспешной попытки закинуть ее на спинку моего кресла. Ему это никогда не удавалось. Я поднял шляпу, вручил ему и объявил: – Ставлю доллар, что тебе не удастся это и с десяти попыток. Он покачал своей большой ирландской башкой: – Нет времени. Я работаю. Просто ждал, пока ты наковыряешься в зубах. Могу я повидаться с Вулфом? – Черт, ты же отлично знаешь, что нет! До одиннадцати часов мистер Ниро Вулф – садовод. – Угу. Это особый случай. – Недостаточно особый для этого. Выкладывай начальнику штаба. Что, хромоногий поднял дымовую завесу? Почему не следишь за ним? – Я сменяю Джонни в девять. К тому времени буду на месте. – Даркин взял свой головной убор за поля, прищурился на спинку кресла, снова метнул шляпу и промазал на целую милю. Он крякнул от досады. – Слушай, Арчи, это провал. – Что еще случилось? – Ну, вы поставили нас троих следить за ним двадцать четыре часа в сутки. Когда Вулф тратит так денежки, значит дело серьезное. Ему действительно нужен распорядок этого типа. Еще ты разрешил нам пользоваться такси когда угодно, ну и так далее. В общем, это провал. Чапин проживает в многоквартирном доме номер двести три на Перри-стрит, шесть этажей и лифт. Он живет на пятом. У дома есть большой задний двор с парой деревьев и кустарниками, а по весне он весь в тюльпанах. Лифтер сказал, аж три тысячи тюльпанов. Но смысл в том, что двор относится и еще к одному дому, выходящему на Одиннадцатую улицу и построенному тем же самым домовладельцем. И что из того? А то, что всякий, кто захочет, может выйти из дома на Перри-стрит через задний вход, а не через парадный. Для этого надо всего лишь пересечь двор, пройти по коридору – и ты на Одиннадцатой. Естественно, точно так же можно и вернуться, если есть желание. Поэтому, устроившись в табачной лавке на другой стороне Перри-стрит и не отрывая глаз от двести третьего дома, я вижу в этом столько же смысла, как если бы караулил у одного из туннельных выходов «Янки-стэдиума» женщину в темной шляпке. Не то чтобы меня сюда что-то пригнало, моя единственная беда – моя честность. Просто хотел повидаться с Вулфом и рассказать ему, за что он мне платит. – Мог бы и позвонить ему вчера вечером. – Не мог. Прошлым вечером я загулял. Это была моя первая работа за месяц. – Что-нибудь из денег на расходы осталось? – Хватит на пару дней. Я научился самоконтролю. – Ладно. – Я поднял его шляпу и положил на свой стол. – Ну и хорошую же картинку ты нарисовал. Да уж! Как мне представляется, единственный выход – поставить еще троих на Одиннадцатую улицу. Уж этого-то точно хватит, шесть хвостов на одного калеку и… – Подожди минутку, – махнул Фред на меня рукой. – Это еще не все. Другая неприятность в том, что регулировщик на углу собирается упечь нас в кутузку. За блокирование улицы. Нас слишком много на одного этого калеку. Один городской топтун, наверное, из убойного отдела, я не узнаю его, и другой, такой невысокий, в коричневой кепке и розовом галстуке, наверняка человек Бэскома. Его я тоже не знаю. Вот как тебе такое, например. Вчера днем перед парадным дома номер двести три остановилось такси, через минуту из здания проковылял Чапин со своей тростью и сел в него. Ты бы видел, какая там началась толкотня. Как на Пятой авеню перед собором Святого Патрика в час дня в воскресенье, вот только Перри-стрит немного узковата. Как раз подъезжало другое такси, я обогнал городского и запрыгнул в него, и ему пришлось пробежать полквартала, чтобы поймать следующее. Парень Бэскома сел в четвертое, которое, по-видимому, поджидало его. Я хотел было крикнуть Чапину, чтобы он подождал минутку, пока мы не выстроимся, но в этом не было необходимости. Все закончилось благополучно, его водитель двигался медленно, и никто из нас его не упустил. Он приехал в клуб «Гарвард», пробыл там пару часов, потом остановился на Мэдисон-авеню у дома двести сорок восемь, а затем вернулся домой. И все мы следовали за ним. Как на духу, Арчи. Все трое, но я был первым. – М-да… Звучит здорово. – Так все и было. Я постоянно оглядывался, все ли с ними в порядке. Во время этой поездки мне в голову пришла идея. А почему бы нам не подружиться? Вы ставите еще одного человека, и он вместе с бэскомовским и городским детективами смог бы перекрыть Одиннадцатую улицу, а Перри-стрит удалось бы тогда немного разгрузить. Полагаю, сейчас они стоят по двенадцать часов, может, у них есть смена, не знаю. Как тебе идея? – Тухло. – Я встал и протянул ему шляпу. – Ничего хорошего, Фред. Отбой. Вулф не пользуется заимствованной слежкой. Возьму еще троих в «Метрополитен», и закроем Одиннадцатую улицу. Стыд и позор! Ведь я говорил тебе, что Вулф хочет накрыть его, как мышь банкой. Отправляйся назад работать и не вздумай упустить его. В той пробке, как ты ее описал, веселого мало, но все-таки старайся как можешь. Я свяжусь с Бэскомом, и, может, он отзовет свою ищейку. Я и не знал, что у него еще остались деньги на расходы. А теперь иди, у меня кое-какие поручения, которые не про тебя. – Мое время начинается в девять. – Все равно проваливай! А, ладно, одна попытка, всего одна. Четвертак против десяти центов. Он кивнул, поерзал в кресле, чтобы удобно устроиться, и запустил шляпу. Ему почти удалось это: шляпа провисела на спинке какую-то долю секунды и только потом упала. Даркин выудил из кармана десятицентовик, протянул мне и ушел. Сначала я подумал было побежать наверх к Вулфу и получить от него добро на перекрытие Одиннадцатой улицы, но времени было всего лишь двадцать минут девятого, а мне всегда становилось не по себе при виде Вулфа в постели, попивающего шоколад под этим балдахином из черного шелка, не говоря уже о том, что он непременно устроит скандал, поэтому я позвонил в агентство «Метрополитен» и предоставил им всю необходимую информацию, заказав лишь шестидолларовых агентов, потому что все равно это было для галочки. Я не представлял, зачем Чапину прибегать к каким-то ухищрениям вроде черного хода. Потом потратил минутку на размышления, кто же продолжает пользоваться услугами Бэскома, и решил позвонить ему в надежде, вдруг да расколется, однако никто не ответил. Из-за всего этого я немного выбился из собственного графика, поэтому поспешно надел шляпу и пальто и двинулся в гараж за «родстером». В своих блужданиях днем ранее я собрал кое-какие факты о деле Дрейера. Юджин Дрейер, галерист, был обнаружен мертвым в кабинете своей галереи на Мэдисон-авеню возле Пятьдесят шестой улицы утром двадцатого сентября, в четверг. Тело нашли трое полицейских, в их числе лейтенант, взломавшие дверь по ордеру. К тому времени Дрейер был мертв около двенадцати часов, причиной смерти послужило отравление нитроглицерином. После завершения расследования полиция объявила случай самоубийством, и коронер подтвердил данное заключение. Однако в следующий понедельник прибыло второе предостережение. Его получили все. В кабинете Вулфа находилось уже несколько его экземпляров, и в нем говорилось следующее: Два. Ты должен был убить меня! Два. Пусть не было обрыва, скал, что поджидали там внизу, Чтобы душа рассталась с телом; и без игривых волн, Чтобы слизнуть ее, очистить от грехов, Я поработать вместе дал лисице со змеей. Они нашли убийственное масло, сладковато-жгучее, Сокрытое в пилюлях, что растворяются легко. И я, Хозяин их, Нашел я время, безопасный путь к его устам, И сосчитал я: два. Один и два. Меж ними восемьдесят долгих дней. Но ждите терпеливо. Я не спешу, но действую наверняка. Три, и четыре, и пять, и шесть, и семь… Ты должен был убить меня! Вулф сказал, что это стихотворение лучше, чем первое, потому что короче и в нем есть две неплохие строчки. Я поверил ему на слово. Тут же разразился сущий ад. Они позабыли о грубых шутках и воззвали к копам и конторе окружного прокурора, чтобы те вернулись и схватили его. Самоубийство даже не рассматривалось. Когда я узнал подробности тех заморочек, что начались после второго стихотворения, то подумал: Майк Эйерс, пожалуй, был не так уж и не прав, предлагая переименовать Лигу искупления в Страусиную лигу. Единственными, кто как будто не схлопотал острый приступ дрожи в коленках, оказались доктор Бертон и хирург Леопольд Элкус. Хиббард перепугался так же, как и остальные, а то и больше, но по-прежнему выступал против привлечения полиции. Очевидно, он готов был дрожать в своей постели, хотя приготовился и к жертвоприношению. Элкус, конечно же, являлся непосредственным участником событий, но к этому я как раз подхожу. Моя встреча с Элкусом в ту среду была назначена на полдесятого, но я выехал заранее, потому что хотел остановиться у Пятьдесят шестой улицы и взглянуть на галерею Дрейера, где все произошло. Я прибыл на место незадолго до девяти. Теперь его занимала не галерея, а книжный магазин. Женщина среднего возраста с бородавкой над ухом оказалась весьма любезной и сказала, что, конечно же, я могу осмотреться, однако из этого мало что вышло, поскольку все изменилось. Комнатка справа, где вечером в ту среду проводилась встреча, а на следующее утро обнаружили тело, так и осталась кабинетом – со столом, пишущей машинкой и так далее, но множество стеллажей явственно были новыми. Я позвал женщину, и она зашла в кабинет. Я указал на дверцу в задней стене и поинтересовался: – Не могли бы вы сказать, это и есть тот шкаф, где мистер Юджин Дрейер хранил ингредиенты для смешивания коктейлей? Вид у нее был озадаченный. – Мистер Дрейер… О… Это человек… – Человек, который совершил самоубийство в этой комнате, да, мадам. Похоже, вы не знали об этом.