– О да. Его слуга сообщил ему какое-то время назад. Я нахожусь здесь, – он бросил взгляд на запястье, – полчаса. Чапин не выказал никаких признаков, что обратил внимание на мою ношу. Я наконец двинулся дальше, поставил ее на свой стол и пихнул к дальнему краю. Затем подошел к столу Вулфа и просмотрел утреннюю почту, краешком глаза отметив, что Чапин наслаждается своей книгой. Я убрал использованную промокашку и проверил ручку Вулфа. А потом разозлился, поскольку мне не улыбалось садиться за свой стол, ведь в таком случае я оказался бы спиной к Полу Чапину. Однако я пересилил себя и сел в свое кресло, достал из ящика какие-то отчеты по оранжереям и принялся просматривать их. Это оказалось чертовски забавным испытанием! Не знаю, что такого было в этом калеке, что так действовало мне на нервы. Может, он обладал гипнотическими возможностями. Мне и вправду пришлось стиснуть зубы, чтобы не оборачиваться и не смотреть на него, и пока я отчаянно пытался не принимать подобное состояние всерьез, в голове у меня только и мелькали всякие мысли: например, с собой ли у него револьвер, а если да, тот ли, у которого спилен боек. Я ощущал Пола Чапина за спиной гораздо сильнее, чем большинство тех людей, которых видел или даже держал в руках. Так я и листал учетный журнал, пока не явился Вулф. Множество раз я видел, как Вулф входит в кабинет, когда там его ожидает посетитель, а потому так и впился в него взглядом, чтобы узнать, изменит ли он своему обыкновению, чтобы произвести какое-то впечатление на калеку. Нет, не изменил. Он остановился в дверях и произнес: – Доброе утро, Арчи. – Затем обернулся к Чапину, и его туловище и голова с изяществом мамонта слегка отклонились от перпендикуляра. – Доброе утро, сэр. – Он прошествовал к своему столу, поставил орхидеи в вазу, уселся и просмотрел почту. Затем вызвал звонком Фрица, взял ручку и опробовал ее в блокноте, а когда явился Фриц, кивком велел принести пиво и наконец посмотрел на меня. – Повидался с мистером Райтом? Все прошло успешно? – Да, сэр. Дело в шляпе. – Хорошо. Будь так любезен, поставь кресло мистеру Чапину… Будьте так добры, сэр. И для вежливости, и для враждебности расстояние чересчур великовато. Устраивайтесь поближе. – Он открыл бутылку пива. Чапин поднялся, опираясь на трость, и проковылял к столу Он не обратил внимания ни на кресло, что я поставил для него, ни на меня самого. Он стоял, опершись о трость, – плоские щеки бледны, губы едва заметно шевелятся, словно у скаковой лошади, не слишком уверенной перед барьером, светлые глаза не отражают ни жизни, ни смерти – ни быстроты первой, ни остекленелости второй. Я сел за свой стол и запихал блокнот среди бумаг, приготовившись записывать, но делая при этом вид, будто занят чем-то другим, однако Вулф покачал головой: – Благодарю, Арчи, это не понадобится. – Нет нужды ни в вежливости, ни во враждебности, – произнес калека. – Я пришел за своим пакетом. – А! Ну конечно. Мог бы и догадаться. – Вулф был сама любезность. – Если не возражаете, мистер Чапин, могу я спросить, как вы узнали об этом? – Спросить можете. – Чапин улыбнулся. – Любая человеческая суета стоит воздаяния, не так ли, мистер Вулф? Я потребовал свой пакет там, где оставил его на хранение, и узнал, что его нет, а также с помощью какой хитрости его украли. Я поразмышлял, и мне стало очевидно, что наиболее вероятный вор – вы. Поверьте мне, это не лесть, я вправду пришел к вам первому. – Благодарю. Я действительно благодарен вам. – Вулф осушил стакан, откинулся на спинку кресла и устроился поудобнее. – Я считаюсь – это не должно нагнать на вас скуку, ведь слова есть орудия вашего ремесла, – так вот, я считаюсь с комической и трагической скудостью всех словарей. Возьмем, к примеру, способ, которым вы заполучили содержимое этой шкатулки, а я саму шкатулку и прочее. Оба действия по определению являлись кражей, и оба мы воры. Слова эти подразумевают порицание и презрение, и все же ни один из нас не признает, что он их заслуживает. Вот и все, что касается слов… Но конечно же, вам это известно, поскольку вы профессионал. – Вы сказали «содержимое». Вы открывали шкатулку? – Глубокоуважаемый сэр! Смогла ли сама Пандора устоять перед подобным искушением? – Вы взломали замок. – Нет. Он невредим. Он весьма прост и легко поддался. – И… вы открыли ее. Вы, вероятно… – Он осекся и какое-то время стоял молча. Голос изменил ему, однако на его лице я не заметил совершенно никакого выражения, даже негодования. Наконец он продолжил: – В таком случае… мне она не нужна. Видеть ее не хочу… Но ведь это нелепо. Конечно же нужна. Я должен ее получить. Вулф, смотревший на него из-под полуопущенных век, ничего не ответил. Молчание длилось несколько секунд, а затем Чапин неожиданно охрипшим голосом потребовал: – Черт вас подери, где она?! Вулф ткнул в него пальцем: – Мистер Чапин, сядьте. – Нет. – Очень хорошо. Вы не получите шкатулку. Я намерен сохранить ее у себя. На лице калеки так и не дрогнул ни один мускул. Он мне не нравился, но все же я восхищался им. Его светлые глаза, до этого не отрывавшиеся от Вулфа, теперь задвигались. Он взглянул в сторону, на кресло, которое я поставил для него, сжал кисть на рукояти трости, проковылял три шага и сел. Потом снова посмотрел на Вулфа: – Двадцать лет я прожил в жалости. Не знаю, чувствительный ли вы человек, равно как и не знаю, способны ли вы догадаться, что может сотворить подобная диета. Я презирал ее, но жил за счет нее, потому что голодный ест все, что может заполучить. Затем я обрел поддержку кое в чем другом. Я ощутил гордость за достижения, я ел хлеб, который сам зарабатывал, и выбросил трость, необходимую мне для ходьбы, – ту, что мне подарили, – и купил свою собственную. Мистер Вулф, я покончил с жалостью. Я наглотался ее до тошноты. И я был уверен, что, какую бы помощь мне ни оказали мои товарищи, по дурости и с отчаяния, это не будет вновь жалостью. – Он умолк. – Не уверены, – прошептал Вулф. – Не уверены, если только не носили смерть наготове. – Правильно. Сегодня я узнал это. Кажется, я приобрел новое и действующее отвращение к смерти. – А что касается жалости… – Она нужна мне. Я прошу о ней. Час назад я выяснил, что вы завладели моей шкатулкой, и обдумал способы и средства. И я не вижу другой возможности, кроме как взмолиться перед вами. Сила, – его губы тронула улыбка, не отразившаяся в глазах, – не подходит. Сила закона, естественно, при данных обстоятельствах не рассматривается. Ловкость… Я не обладаю ею, единственно лишь в словах. Не остается ничего другого, кроме как воззвать к вашей жалости. Я так и поступаю, обращаюсь к вам с заявлением, говоря юридическим языком. Шкатулка принадлежит мне по праву покупки. Содержимое принадлежит мне… по праву жертвоприношения. Я могу сказать, и по праву покупки, только не за деньги. Я прошу вас отдать ее мне. – Что ж… И какое же заявление вы можете выдвинуть? – Заявление о своей нужде, своей крайней нужде и вашем безразличии. – Вот здесь вы ошибаетесь, мистер Чапин. Мне она тоже нужна. – Нет. Это вы ошибаетесь. Для вас она бесполезна. – Но, уважаемый сэр, – Вулф направил на него палец, – если я позволяю вам быть судьей ваших собственных нужд, вы должны предоставить такую же привилегию и мне. Какое другое заявление? – Никакого. Говорю вам, я получу ее из жалости. – Не от меня, мистер Чапин. Давайте говорить то, что действительно думаем. Вы могли бы сделать одно заявление, которое окажется действенным… Подождите, выслушайте меня. Я знаю, что вы не готовы его сделать, пока еще нет, а я не готов просить о нем. Ваша шкатулка хранится в надежном месте, в полной сохранности. Она необходима мне здесь для уверенности, что вы придете ко мне, когда я буду готов к вашему визиту. Пока я еще не готов. Шкатулка нужна мне как гарантия того, что, когда настанет время, вы дадите мне то, что я хочу и намерен получить. Я готовлюсь к встрече с вами. Вы сказали, что приобрели новое и действенное отвращение к смерти. Тогда вам следует подготовиться, так как лучшее, что я смогу предложить вам в тот день, когда вы придете за своей шкатулкой, будет выбор между двумя смертями. На данный момент я оставлю это таким же загадочным, какими и звучат мои слова. Возможно, вы меня понимаете, но вы, безусловно, не попытаетесь опередить меня… Арчи. Чтобы мистер Чапин не заподозрил нас в плутовстве, пожалуйста, принеси шкатулку. Я подошел к шкафу, отпер его, взял шкатулку с полки и отнес к столу Вулфа. Я не видел ее со среды и совсем позабыл, какая она шикарная. Определенно вещица была что надо. Я даже поставил ее с осторожностью. Калека не отрывал глаз, как мне казалось, скорее от меня, нежели от шкатулки, и у меня возникло представление, как ему, вероятно, было приятно, что я вожусь с этой его вещью. Единственно из нижайшей подлости я провел туда-сюда по шкатулке рукой. Вулф велел мне сесть. Чапин вцепился в подлокотники кресла, словно намереваясь подняться. Затем спросил: – Могу я открыть ее? – Нет. Он встал, пренебрегши тростью и опершись рукой о стол: – Я всего лишь… подниму ее. – Нет. Простите, мистер Чапин. Вы не притронетесь к ней. Калека наклонился вперед, впившись в Вулфа взглядом и выпятив подбородок. Внезапно он разразился смехом. Это был прямо дьявольский смех. Я думал, Чапин задохнется. Он все не мог остановиться. Потом смех иссяк, и калека развернулся и взял трость. Мне показалось, что он на грани истерики, и я приготовился вскочить. Вдруг ему взбредет в голову ударить тростью Вулфа, но снова ошибся в нем. Он принял свою обычную позу, наклонившись вправо, а головой для равновесия чуть влево, и по взгляду его светлых глаз, вновь устремленных на Вулфа, ни за что нельзя было догадаться, что у него вообще имеются какие-либо чувства. – Когда вы придете сюда в следующий раз, мистер Чапин, – произнес Вулф, – сможете забрать шкатулку. Чапин покачал головой. Его интонация изменилась, стала резче. – Не думаю. Вы совершаете ошибку. Вы забываете, что у меня была двадцатилетняя практика самоотречения. Теперь покачал головой Вулф: – О нет. Как раз наоборот, именно на это я и рассчитываю. Единственный вопрос будет заключаться в том, которое из двух жертвоприношений вы изберете. Если я знаю вас – а я думаю, что знаю, – то знаю и каким окажется ваш выбор. – Я сделаю его сейчас. Я глаз не мог оторвать от невероятной улыбки калеки. И мне подумалось, что Вулфу, чтобы сломать его, придется стереть эту улыбку, и навряд ли это можно будет осуществить какими-либо средствами, о которых мне доводилось слышать. Все еще с улыбкой, буквально застывшей на лице, Чапин оперся левой рукой о стол, а правой поднял трость, направил ее перед собой подобно рапире и осторожно положил ее на стол. Затем стал медленно двигать трость, пока не уперся ее концом в шкатулку, а потом толкнул нерезко, но достаточно сильно. Шкатулка скользнула по поверхности стола, приблизилась к краю и, продолжая смещаться, рухнула на пол. Она чуть подпрыгнула и подкатилась к моим ногам. Чапин убрал трость со стола и снова оперся на нее. Не глядя на шкатулку, он адресовал улыбку Вулфу: – Я же сказал вам, сэр, я научился жить на жалости. Теперь я учусь жить без нее. Он дважды дернул головой, словно лошадь в упряжке, развернулся и поковылял к двери и дальше в прихожую. Я сидел и наблюдал за ним, но так и не вышел, чтобы помочь ему одеться. Мы слышали, как он шаркает там, пытаясь сохранить равновесие, пока надевал пальто. Затем входная дверь открылась и закрылась. Вулф вздохнул: – Подними шкатулку, Арчи. Убери. Поразительно, какой эффект способен произвести на душевную болезнь небольшой литературный и финансовый успех. Он позвонил, чтобы Фриц принес пиво. Глава 15 Тем утром на улицу я так и не вышел. Вулф разговорился. Откинувшись на спинку кресла и сцепив пальцы на животе, по большей части с закрытыми глазами, он оказал мне честь одной из своих неспешных и нескончаемых речей, темой которой на этот раз была, как он это называл, бравада души. Он поведал, что существует два обособленных вида бравады: один имеет целью произвести впечатление на внешних зрителей, другой предназначен исключительно для внутренней публики. Последняя и является бравадой души. Это спектакль, поставленный той или иной чертой эго, чтобы произвести сенсацию среди прочих черт. Ну и так далее. Но мне все-таки удалось до часу дня отпечатать копию первого предупреждения на рухляди из клуба «Гарвард» и изучить ее под увеличительным стеклом. Это была она. Чапин печатал свои стихотворения о дружбе именно на этой машинке. После ланча я отправился на «родстере» на поиски Хиббарда. От парней, включая и Сола Пензера, поступили обычные отчеты: ничего. Без четверти час Фред Даркин, не переставая гоготать, рассказал по телефону, как они с коллегами устроили шикарную процессию, следуя за Полом Чапином до дома Ниро Вулфа, и спрятались за углом, на Десятой авеню, ожидая новости о кончине Вулфа. Потом они снова проследили за Чапином обратно до дому. У меня было столько же шансов найти Хиббарда, сколько и получить любовную записку от Греты Гарбо. Однако я все равно продолжал разнюхивать. Конечно же, я созванивался с его племянницей Эвелин дважды в день, хотя и не ожидал получить какую-либо информацию. Появись у Эвелин новости, она непременно дала бы нам знать. Однако она была моим клиентом, а своим клиентам необходимо постоянно напоминать, что занимаешься работой. По телефону в ее голосе слышались нотки усталости, и хотя у меня не было никакого желания встряхнуть Эвелин, все же несколько раз я попытался сделать это. Среди прочих хилых ударов, что я нанес днем в ту пятницу, был визит в брокерскую контору Фердинанда Боуэна. Хиббард имел счет в «Гэлбрейт энд Боуэн», относительно активно забавлявшейся с облигациями, однако без особых спекуляций. Я не питал больших надежд, но думал, что получить наводку у Боуэна реальнее, чем у остальных членов лиги, к которым я наведывался. Я вошел в контору на двадцатом этаже одного из зданий на Уолл-стрит, размышляя, что, наверное, стоит посоветовать Вулфу увеличить вклад Боуэна в общий котел, что бы там ни говорил его банковский отчет. Аренда этого помещения, занимавшего целый этаж, стоила черт знает сколько, а обстановка создавала впечатление, что в качестве стенографистки они наняли бы как минимум герцогиню. Меня отвели в личный кабинет Боуэна. Он был огромным, как танцевальный зал, а ковры и вовсе хотелось обойти стороной. Боуэн сидел за шикарным темно-коричневым столом, на котором не было ничего, кроме «Уолл-стрит джорнал» и пепельницы. Он курил длинную толстую сигарету, над которой вился душистый дымок, пахнувший, словно турецкая проститутка, – по крайней мере, мне так показалось, хотя я никогда даже близко не оказывался рядом с ними. Этот парень мне не нравился. Будь у меня выбор повесить убийство на него или Пола Чапина, мне пришлось бы бросать монетку. Боуэн полагал, будто соблюдает приличия, когда промычал, чтобы я садился. Я могу стерпеть действительно крутого парня, но вот типчик, который воображает себя горячей смесью Джона Д. Рокфеллера и лорда Честерфилда и которому при любых обстоятельствах до обоих так же далеко, как до луны, неизменно вызывает у меня желание дать ему затрещину. Я сказал Боуэну, как и всем остальным, что хотел бы знать, когда он в последний раз видел Эндрю Хиббарда и все подробности этой встречи. Ему пришлось напрячь мозги. Наконец он вспомнил, что в последний раз видел Хиббарда где-то двадцатого октября в театре, то есть за неделю до исчезновения. Была целая компания – Хиббард с племянницей и Боуэн с женой. Никаких серьезных тем не поднималось, заявил Боуэн, ничего относящегося к нынешней ситуации. Насколько он помнил, Пол Чапин не упоминался, вероятно, потому, что Боуэн был из тех троих, кто нанял детективов Бэскома, чего Хиббард не одобрял и не хотел портить вечер спором. – У Хиббарда имеется доля в вашей фирме? – спросил я. – Да, – кивнул он. – Уже давно, больше десяти лет. Но он не увлекается спекуляциями, а вкладывает деньги в ценные бумаги.