Часть 24 из 39 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ага. Я выяснил это из отчетов. Понимаете, любое свидетельство, что, покидая вечером того вторника свою квартиру, Хиббард допускал, что может не вернуться, будет полезным. Например, не сделал ли он каких-либо необычных распоряжений относительно своего счета в вашей конторе за несколько дней до своего исчезновения?
– Нет, – покачал шарообразной головой Боуэн. – Мне бы доложили… Но я проверю. – Он вытащил телефон из целой вереницы на стене позади себя и заговорил в трубку, потом подождал немного и снова поговорил, затем поставил телефон на место и повернулся ко мне. – Нет, как я и думал. По счету Энди сделок не проводилось больше двух недель, и никаких распоряжений он не оставлял.
Я распрощался с ним.
То был прекрасный пример «продвижения вперед» в поисках Эндрю Хиббарда. Можно сказать «триумф». От шестерых других я узнал столько же, сколько от Фердинанда Боуэна. К тому же, пока я встречался с доктором Бертоном, какой-то грязный придурок поцарапал заднее крыло «родстера», припаркованного на Девятнадцатой улице. Так что домой я вернулся к обеду в самом «радужном» настроении. У меня совершенно не было желания что-либо делать, а тем более выслушивать разглагольствования Вулфа за столом, поскольку за едой он напрочь отказывался вспоминать, что на свете существует такая вещь, как убийство. Я только порадовался, что тем вечером он решил не выключать радио.
После обеда мы отправились в кабинет. Со злостью и горечью я начал было перечислять Вулфу все свои перебежки, за которые заработал очки, но он попросил принести атлас и принялся разглядывать карты. Существовали разнообразнейшие игрушки, которыми он мог начать забавляться, вместо того чтобы обратить все свои помыслы на дело, и атлас был хуже всего. Стоило ему заикнуться о нем, и я сдался. Немного повозился с оранжерейными отчетами и расходными счетами и, покончив со всеми делами на тот вечер, подошел к его столу. Вулф корпел над Китаем! Атлас был издательства Гушара, самый подробный, какой у нас имелся, и Китай в нем отражался едва ли не в натуральную величину. Вулф развернул гармошку карты и, вооружившись карандашом и увеличительным стеклом, погрузился в Восток. Даже не потрудившись пожелать ему спокойной ночи, так как знал, что он не ответит, я прихватил его экземпляр «К черту неудачников!» и отправился наверх к себе в комнату, предварительно наведавшись на кухню за кувшином молока.
Облачившись в пижаму и тапочки, я устроился в своем самом удобном кресле под торшером, поставил молоко рядышком на столике с керамической поверхностью и принялся за книгу Пола Чапина. Я подумал, что пора ликвидировать пробел в моих знаниях и сравниться в этом отношении с Вулфом. Пролистав роман, я обнаружил, что отмеченных им мест довольно много: иногда лишь несколько слов, иногда целое предложение, а то и длинный отрывок из двух-трех абзацев. Я решил сосредоточиться на них и принялся перескакивать по книге, выбирая их наугад.
«…не силой своего желания, но единственно лишь врожденным побуждением действовать, творить, вопреки всем сдерживающим соображениям…
Здесь у Алана выбора не было, поскольку он знал, что ярость, растрачивающаяся на слова, есть лишь мычание идиота за периферией реальности…»
Я прочел еще с десяток, зевнул, хлебнул молока и снова продолжил.
«– Поэтому я и восторгаюсь вами… – произнесла она. – Вы не из тех, кто брезгует разделывать собственную плоть.
…и презирал весь этот скулеж, скорбящий об ужасных зверствах войны. Ибо истинный протест против войны есть не кровь, коей она пропитывает траву и жаждущую почву, не кости, что она сокрушает, не плоть, что она калечит, и не теплые питательные внутренности, что она предлагает невинным птицам и зверям. Все это обладает собственной красотой, компенсирующей скоротечные страдания того или иного человека. Беда с войной заключается в том, что ее возвышенные и трепетные волнения превышают способности нашей изнеженной нервной системы. Мы недостаточно человечны для нее. Она обоснованно требует для своих высочайших жертвоприношений кровь, кости и плоть героев. А что мы можем ей предложить? Этого жалкого труса, того жирного плаксу, все эти полки малодушных ничтожеств…»
И подобного было множество. Я читал один отрывок, переходил к другому, а потом к следующему. Когда начинало надоедать, перелистывал страницы. Попадались некоторые места, казавшиеся даже интересными: кое-какие диалоги и сцена с тремя девушками в яблоневом саду. Однако Вулф там не сделал никаких пометок. Где-то в середине книги он отметил почти целую главу, в которой рассказывалось о парне, зарубившем топором двоих, причем с пространным объяснением психологической подоплеки. Вот это для сочинительства мне показалось отменной работой. Потом мне попались места вроде этого:
«…поскольку имело значение не почитание насилия, а его применение. Не бурные и смешанные эмоции, а действо. Что убило Арта Биллингса и Кёрли Стивенса? Ненависть? Нет. Гнев? Нет. Ревность, мстительность, страх, враждебность? Нет, ничего подобного. Их убил топор, направленный мускулами его руки…»
В одиннадцать часов я сдался. Молоко закончилось. К тому же вряд ли мне удастся найти в книге то, что уже обнаружил Вульф, даже если бы я и просидел всю ночь. Мне подумалось, что там и сям я обнаружил намеки на достаточную кровожадность автора данной книги, но на этот счет у меня и без того уже имелись подозрения. Я бросил книгу на столик, хорошенько потянулся, зевнул, открыл окно и стоял у него, глядя на улицу, пока пронизывающий холодный воздух не загнал меня под теплое одеяло.
Субботним утром я вновь принялся за дело. Для меня это был черствый хлеб, и, полагаю, работу я выполнял погано. Если один из тех парней и припрятал некий факт, который мог оказаться нам полезным, вряд ли я смог бы его заметить с моим-то тогдашним подходом. И все же я не останавливался. Посетил Элкуса, Ланга, Майка Эйерса, Адлера, Кэбота и Пратта. В одиннадцать позвонил Вулфу, но распоряжений для меня у него не оказалось. Тогда я решил как следует взяться за Питни Скотта, таксиста. Быть может, моя дикая догадка в тот день была верной: вдруг он и вправду что-то знает об Эндрю Хиббарде. Но мне не удавалось отыскать его. Я позвонил в таксомоторную компанию, где мне сообщили, что его отчет ожидается лишь в четыре часа. По их словам, обычный радиус действия Скотта простирался от Четырнадцатой до Пятьдесят девятой улицы, но он мог оказаться и где угодно. Я прокатился по Перри-стрит, однако там его не обнаружил. Без четверти час я снова позвонил Вулфу, ожидая приглашения домой на ланч, но он подкинул мне горяченькое дельце: велел перекусить где-нибудь и смотаться в Минеолу. Ему, видите ли, позвонил Дитсон, сообщил, что у него имеется десяток клубней мильтонии, только что доставленной из Англии, и предложил Вулфу парочку, если тот за ними пришлет.
Серьезно я задумывался о вступлении в коммунистическую партию лишь в подобных случаях, когда в самый разгар дела Вулф посылал меня охотиться за орхидеями. Я ощущал себя чертовски глупо! Однако на сей раз поручение не показалось мне таким уж никчемным, поскольку все равно текущие разъезды выглядели лишь тратой времени. Тот субботний день выдался холодным и сырым, и дело явно шло к снегу, но я все равно открыл оба окна «родстера» и наслаждался свежим воздухом, несмотря на поток машин на Лонг-Айленде.
Я вернулся на Тридцать пятую улицу около половины четвертого и отнес клубни в кабинет показать Вулфу. Он ощупал их, внимательно осмотрел и попросил отнести наверх Хорстману, велев ему не обрезать корешки. Я сходил и вернулся в кабинет, намереваясь задержаться лишь на минутку, чтобы занести клубни в учетную книгу, а затем вновь отправиться на поиски Питни Скотта. Однако Вулф обратился ко мне:
– Арчи… – По его тону я понял, что сейчас он разразится речью, и потому вновь уселся, а он продолжил: – Время от времени у меня возникает впечатление, что ты подозреваешь меня в пренебрежении той или иной частностью нашего дела. Обычно ты ошибаешься, что вполне естественно. В лабиринте любой стоящей перед нами задачи мы должны выбирать самые многообещающие пути. Если мы попытаемся следовать всем сразу, то никуда не придем. В любом искусстве – а я художник или же никто – одним из глубочайших секретов мастерства является распознавание излишеств. Естественно, это трюизм.
– Да, сэр.
– Да. Возьмем искусство сочинительства. Допустим, я описываю действия моего героя, который бросается навстречу своей возлюбленной, только что вошедшей в лес. «Он вскочил с бревна, на котором сидел, выставив левую ногу вперед, причем одна штанина опустилась, а другая так и осталась задранной. Он побежал ей навстречу, сначала ступив правой ногой, затем левой, потом снова правой, потом левой, правой, левой, правой, левой, правой…» Как ты понимаешь, кое-что из этого, несомненно, можно исключить, а вообще-то, даже нужно, если герой собирается обнять свою возлюбленную еще в той же главе. Поэтому художник должен гораздо больше исключать, чем включать, и одна из его главнейших забот – не исключать в своей работе ничего важного.
– Да, сэр.
– Уверяю тебя, только что описанная мной необходимость является моей непрестанной заботой, когда мы расследуем какое-либо дело. А если ты подозреваешь меня в пренебрежении, то в некотором смысле даже прав, так как я действительно игнорирую огромное количество деталей и фактов, которые другому человеку – не станем уточнять, кому именно, – могли бы показаться для нашего дела важными. Но я был бы тысячу раз не прав, если бы упустил какой-либо факт, назвав его пустяком, который в действительности оказался весьма значительным. Вот почему я открыто признаюсь в своей ошибке и хочу принести свои извинения.
– Пока я еще ровным счетом ничего не понимаю, – произнес я. – А за что извинения?
– За плохое качество работы. Возможно, окажется, что она вовсе и не была провальной или даже что все это несущественно. Однако, пока я сидел здесь днем, обдумывая свои успехи и отделяя грехи, мне кое-что пришло в голову, и я должен спросить тебя об этом. Ты, возможно, помнишь, как вечером в среду, шестьдесят пять часов назад, ты описывал мне мысли инспектора Кремера.
– Ага, – ухмыльнулся я.
– И ты сказал, что он считает, будто доктор Элкус нанял детектива следить за мистером Чапином.
– Угу.
– А потом ты начал предложение. Кажется, ты сказал: «Но один из этих детективов…» – что-то вроде этого. Я проявил нетерпение и оборвал тебя. Мне не следовало этого делать. Моя импульсивная реакция на то, что я считал вздором, ввела меня в заблуждение. Мне надо было дать тебе закончить. Прошу же, сделай это сейчас.
– Ага, помню, – кивнул я. – Но поскольку вы все равно выбросили дело Дрейера на помойку, какое имеет значение, действительно ли Элкус…
– Арчи, черт побери, мне нет дела до Элкуса! Я хочу лишь услышать твое предложение о детективе. Какой детектив? Где он?
– Разве я не сказал? Который следит за Полом Чапином.
– Один из людей мистера Кремера.
Я покачал головой:
– У Кремера тоже есть там человек. А у нас сменяются через каждые восемь часов Даркин, Гор и Кимс. Кроме них, есть этот тип. Кремер заинтересовался, кто ему платит, и пригласил его на беседу, но тот сущий упрямец, ни слова не говорит, только ругается. Я думал, что, может, он из агентства Бэскома, но нет.
– Ты его видел?
– Да, я мотался туда. Он как раз ел суп, и насчет еды у него такой же пунктик, что и у вас: за едой ни слова о деле. Я немного обслужил его, поднес ему хлеб с маслом и прочее, а потом поехал домой.
– Опиши его.
– Ну… Особо говорить нечего. Весит около ста тридцати пяти фунтов, ростом пять футов семь дюймов. Коричневая кепка и розовый галстук. Щеку ему поцарапала кошка, и он не особо старательно брился. Карие глаза, острый нос, широкий рот с тонкими, но не поджатыми губами, бледная здоровая кожа.
– Волосы?
– Он был в кепке.
Вулф вздохнул, и я заметил, что кончик его пальца вырисовывает кружки на подлокотнике кресла, потом он сказал:
– Шестьдесят пять часов. Немедленно найди его и привези сюда.
Я поднялся:
– Ага. Живым или мертвым?
– По возможности постарайся уговорить и, конечно же, сведи насилие к минимуму, но привези его.
– Сейчас без пяти четыре. Вы будете в оранжерее.
– И что с того? Наш дом уютный. Подержишь его.
Я прихватил кое-что из ящика своего стола, распихал по карманам и поехал.
Глава 16
Никогда еще – в деле Чапина или в каком другом – я не был столь туп, как попыталось бы доказать обвинение, окажись я под судом за это. Например, выйдя на улицу и сев в «родстер», вопреки всем тем предубеждениям, что хозяйничали в моей голове, я даже гадать не стал о природе необычной идеи, которую Вулф извлек из обдумывания собственных грехов. Догадка у меня оформилась еще до того, как я покинул кабинет: по различным соображениям я пришел к выводу, что Вулф чокнулся. Я ведь говорил ему, что Кремер вызывал этого детектива на беседу, однако не стал отвлекаться на размышления, так ли оно на самом деле.
Я доехал до Перри-стрит и припарковался футах в пятнадцати от кофейни. Свою тактику я уже продумал. Учитывая мои знания о реакции Пинки на дипломатический подход, тратить время на уговоры представлялось непрактичным. Я подошел к забегаловке и заглянул внутрь. Пинки там не было, что неудивительно, поскольку до его перерыва на похлебку оставалось еще два часа. Я прогулялся по улице, заглядывая, куда только можно, прошел весь длинный квартал до следующего угла, но так и не обнаружил ни малейших признаков ни Пинки, ни Фреда Даркина, ни кого-либо, смахивающего на городского детектива. Тогда я направился назад к кофейне. Безрезультатно. Хорошего мало, подумал я, поскольку отсутствие всех детективов на посту объяснялось только тем, что хищники устремились за своей жертвой, а жертва может где-то остаться на обед или спектакль и заявиться домой лишь в полночь. Вот весело будет, если мне придется сменить Фреда и перейти на сэндвичи из гастронома, а Вулфу – дожидаться дома, чтобы увидеть, как же выглядит его идея.
Я проехался по кварталу в надежде подыскать для «родстера» более удобную позицию для наблюдения, а потом стал сидеть в машине и ждать. Начало темнеть, потом стемнело окончательно, а я все ждал.
Незадолго до шести перед домом номер 203 остановилось такси. Я попытался разглядеть водителя, не забывая о Питни Скотте, но оказалось, что это не он. Однако вышел из машины все-таки калека. Он расплатился и проковылял в парадное, а такси уехало. Я оглядел улицу.
Довольно скоро я приметил Фреда Даркина, появившегося из-за угла. Он был в компании какого-то парня. Я выбрался из машины и стоял возле уличного фонаря, пока они не прошли мимо. Затем опять забрался внутрь. Через пару минут явился Фред, я подвинулся, чтобы освободить для него место.
– Если хочешь слямзить с городским топтуном немного расходных денег, разбившись на пары для такси, ладно, – сказал я. – Но только до тех пор, пока ничего не случится, а это могут быть и твои похороны.
– Ай, да брось ты! – огрызнулся Даркин. – Вся эта разбивка – просто шутка. Если бы мне не нужны были деньги…
– Ага. Ты берешь деньги, а я смеюсь. Где Пинки?
– Только не говори мне, что ты опять за этим коротышкой!
– Где он?
– Где-то здесь. Когда сейчас вот ездили, был за нами… Вон он идет, смотри, у кофейни. Должно быть, прошел по Одиннадцатой. Он рискует. Подошло время его кормежки.
Я проследил, как Пинки входит внутрь, потом сказал:
– Хорошо. Теперь слушай. Ради тебя сделаю твою шутку еще смешнее. Ты и городской теперь кореша?
– Ну, мы разговариваем.
– Найди его. В этой лавке на углу продают пиво? Прекрасно. Уведи его туда и утоли его жажду. За наш счет. Держи его там, пока моя машина не отъедет от кофейни. Собираюсь прокатить Пинки.
– Нет! Будь я проклят! Сохрани для меня его галстук.
– Так уж и быть. Начали. Пошел.