– Да. – Я не обижу тебя. Помогу. Я за тобой приехал. – Где Катя? Почему она не приехала за мной? Лепечет едва слышно. Видно, сил совсем нет. Ее губы сухие, Кузнец, сука даже воды ребенку не оставил здесь. Он просто ее запер, как свою вещь спрятал от всех в сарае. – Катя в беде, но я найду ее, приведу к тебе. Найду, веришь мне? – Да. – Пойдешь со мной? Здесь очень холодно. Ты дрожишь. – Мне нельзя. Папа не разрешит. Он будет сердиться на меня. Сжимаю зубы. Я помню, как оставлял Кузнеца с ножом в глотке. Как же он ее запугал, что эта девочка еще и папой эту суку зовет. – Разрешит. Он не будет сердиться, он больше никогда не обидит ни тебя, ни Катю. Иди ко мне, осторожно. Снимаю свою куртку, наклоняюсь и укутываю девочку в нее. На руки осторожно подхватываю и выношу из этого сарая. – Соболь, открывай заднюю дверь, быстро! Ванька удивленно смотрит на нас, он не ожидал найти здесь ребенка также, как и я. – Епт! Давай сюда ее! – Осторожно! Дай воды, Соболь, дай бутылку! Укладываю Кристину на заднее сиденье, укрываю своей курткой. – Вот. Это вода. Выпей немного. – Спасибо. Даю малой бутылку простой воды, которую она с жадностью пьет. Вся дрожит, бледная, испуганная, глазища по пять копеек и главное, я не знаю, что там со спиной у нее, нет ли паралича. Пока я нес Кристину, она не шевелилась в моих руках, дышала только часто, дрожала, как заяц. – У тебя что-то болит? Спина болит? – Я не знаю. Не чувствую. Отвечает тихо и при виде Соболя сильнее сжимается, прикрываясь курткой. Смотрит на него во все глаза, а после на меня с опаской. Она боится нас, боится, блядь, как отчима своего. У нее такие же светлые волосы, как у Кати. Хрупкая, маленькая еще очень. Как она похожа на сестру. Невероятно просто. – Кристи, это мой друг, Иван. Он отвезет тебя к доктору. Не бойся ничего. Я приеду навестить тебя! Кивает слабо и я закрываю дверь. Соболь уже третью сигарету выкуривает, тогда как от происходящего мне курить уже даже не охота. – Это она что, в сарае, типа, сидела все это время? Под замком? – Да. – Пиздец… – Так, ребенка вези в больницу срочно! И осторожно смотри, как с хрустальной чтобы, у малой позвоночник перебит. Башкой отвечаешь за нее! И да, Соболь, Игорю позвони! В нормальную палату пусть положат, скажите от Шаха! Мы разъезжаемся, однако плана у меня нет. Есть только связи, которыми я уже злоупотеребляю пользоваться. Где же ты, моя непослушная русалка…где ты, где ты, где ты, мать твою? Стучу по рулю, голова уже идет кругом. Снова и снова прокручиваю визги того урода из подвала, вспоминаю слова Кати. Кузнец хотел от нее избавиться, он был должен Вязову. Вот почему он велел Кате сдать его, чтобы я убрал Вязова, не разбираясь, и тем самым освободил Кузнеца от долгов. Ее отчим сука…он не хотел ее убивать, ему это не было нужно, тогда что…нахера Катя ему сдалась. Стоп. Пазл, наконец-то, складывается в одну картину. Мать твою, он хотел ее продать! Продать, как и Карину, чтобы отдать долги когда понял, что Вязова я не трогал, сука! Вспоминаю имена. Кузнец что-то плел перед тем, как сдохнуть. Валентина…нет. Алевтина! Он сдал имя понимая, что ему все равно конец. Найти эту Алевтину получается всего за пару часов. Всегда найдешь то, что идешь, если знаешь, кого спрашивать. Я успеваю только переодеться и быстро принять душ. У меня нет никакого плана, но я беру с собой бабло. Два кейса доверху набиты валютой. Это все, что я успеваю сгрести за два часа из сейфа. Ствол и нож приходится оставить в машине. Меня уже предупредили, что с ними входа не будет. Парней тоже взять с собой не могу. Если Катя там, это ее подставит, а рисковать ею я не стану, только не сейчас. – Шахов Рустам? – Да. – Проходите. Это похоже на какой-то закрытый аукцион для своих, дверь которого мне раскрывает немереное количество бабла, а потом я вижу ее через стекло. Ошарашенную, напуганную, в коротком блядском платье и с номером в дрожащих руках! Сучка. Не послушала меня, и вот он результат, мать ее! Катя жмется к стене и я вижу, что ее аж подкидывает от истерики. Остальные девочки и то поспокойнее будут. Сжимаю зубы. Как же мне хочется встряхнуть ее в этот момент, наказать за то, что удрала, и я накажу. Обязательно накажу ее за это. Покупателей, включая меня несколько, но ставки быстро ползут вверх, и в итоге мы остаемся с одним упырем по имени Богомол. Он просит показать ее спину, и Катю скручивают два бугая буквально за минуту, открывая вид на ее шрамы. Богомол при этом едва ли в стекло не врезается. Он смотрит на нее не отрываясь, прокручивая что-то в руке. Цепочка с крестиком, тогда как я смотрю не на крестик, а на его тату жука-богомола на ладони. Такое же, которое было на видео, на котором резали Карину. *** Здесь куча камер, охраны целый вагон и я, едва сдерживающий себя, чтобы не перерезать глотку Богомолу. Это он. Он Карину покромсал на части. Эта больная богатая тварь, которая покупает девок, чтобы поиздеваться над ними и снимать на камеру. Не ради бабла, он делает это ради кайфа. Я вижу это по его бегающим сверкающим крысиным глазам, которыми прямо сейчас он смотрит на Катю через стекло. Внутри все горит, а я с места сдвинуться не могу. Если наброшусь на него, Катю уже не заберу. Ни живой, ни мертвой. Это ловушка, капкан, хренова западня, из которой мы или вместе выйдем, или не выйдет никто. – Продано! Хлопает в ладоши эта сука Алевтина, слыша баснословную сумму, которую последним оглашаю я. Богомол скалится и молча выходит, а меня проводят к своему призу. – Я хочу посмотреть девушку. Наедине. – Хорошо. Можно. Понравится, отправим по адресу, но залог уже не вернем! Сжимаю зубы. У них тут полный пакет, мать его. Не отходя от кассы можно использовать товар. Проходит несколько минут. Богомол скрывается из виду, а меня проводят по извилистым коридорам подвала. Я попадаю в полу освещенную светильниками комнату. Роскошную, с огромной кроватью и камерами по углам. Они смотрят. Здесь контролируется каждый, мать его, шаг. Сразу замечаю ее. Катя лежит на кровати. Связанная по рукам и ногам. Волосы красиво уложены на плечи, на ней пышное короткое платье. На глазах черная повязка. Они приготовили ее для покупателя. Для меня. Молча подхожу к ней. Моя русалка быстро и тяжело дышит. Ее грудь в этом соблазнительном платье высоко вздымается. Пальцы подрагивают вместе с ремнями, которыми она связана. Не удерживаюсь, наклоняюсь к ней. Прошло два дня, а я уже соскучился, как ненормальный. По ней, по ее ванильному запаху, телу, голубым глазам. Провожу руками по ее голым ногам, чувствуя дикую дрожь. Я хочу наказать ее. За то, что не послушала, свалила и создала мне тем самым еще больше проблем. Наказываю ее. Касаюсь ее нежной груди, отодвигаю корсет, нахожу сосок и сжимаю пальцами. Наклоняюсь к ней, целую в шею, в ключицу, вдыхая сладкий ванильный запах. Девочка все еще трясется. Узнала меня или уже возбудилась от незнакомца? Хрен ее поймешь. Кажется, не узнала, и на незнакомца она и то лучше реагирует, чем на меня, что просто выводит из себя. Ненавидит она меня, сама сказала, и почему-то это меня выводит, бесит, заставляя наказывать ее дальше. Задираю на ней юбку. Дергается, начинает дышать чаще. Быстро нахожу промежность. Сухая, как в пустыне, целую ее снова в шею, и в этот момент Катя начинает реветь. В голос с надрывом просто выть, не сдерживаясь. Я думал, хоть по поцелую узнает меня, по запаху, но хрен там. Катя ревет, ее так сильно трясет, что в таком состоянии она ни черта не оценивает, кто ее ласкает. И ревет она не от меня, а от того что думает, что ее касается кто-то еще. – Не надо…Не надо! Она меня не узнала, и не хочет она никакого незнакомца. Дрожит от страха, а не от возбуждения. Ревет, трясется вся как заяц, мать ее. Бросаю взгляд на камеры. Они смотрят на нас, уверен, прямо сейчас смотрят, как клиент должен попробовать товар. Замечаю, что ее повязка на глазах стала мокрой от слез, а сделать ничего не могу. Я не могу себя выдать. Если она меня узнает, нас положат тут обоих. Забираюсь на кровать, раздвигаю ее ноги широко, подстраиваю под себя. Так нужно, русалочка моя. Тут камеры везде. – Нет! Нет, не надоо… Черт, она еще ни разу так не ревела. Даже в наш чертов первый раз так не истерила. Наклоняюсь к Кате, закрывая ее спиной от камер. Нахожу маленькую мочку уха. Прикусываю. Шепчу: – Тише. – Неет! Умоляю, не надо! Не надо!