Это мой последний день, мои последние минуты. Никто обо мне не вспомнит, и я так и не помогу той, кто нуждается в этом больше всего. Как сильно начинаешь ценить время, когда оно заканчивается. Не надышаться, не насмотреться, каждая секунда дороже всего. Боже. — Мне страшно…пожалуйста, не надо! Голос сбивается, но им все равно. Плевать им на мои словечки, но я все еще надеюсь. Это то последнее, что еще у меня есть, вот я и надеюсь, пока Шах не подходит ко мне, разбивая мою надежду, как фарфоровую чашку о стену. Рустам становится напротив. Окидывает меня цепким взглядом, а после достает черный матовый пистолет из-за пояса. Во рту становится сухо, меня били столько раз, но после пули я уже не встану, не останется рубца, такое точно не заживет. Мне страшно. Я чувствую, что на этот раз окончательно попалась, и выхода у меня просто нет. Шаху надоела его лживая кукла, и теперь он хочет ее выкинуть. Это все, что я теперь понимаю, я слишком долго скрывала правду. — Пожалуйста… — На колени. Слушаюсь. Медленно опускаюсь перед ним на колени, зарываясь пальцами в мокрую землю и листья. Их трое, но смотрю я только на Рустама. На его сильные руки и широкие плечи, строгое красивое лицо. Это лицо моего палача. Того, кто убьет меня сегодня. Рустам стоит напротив, остальные рядом. С лопатами. Кажется, Соболь уже начал копать яму. Для меня. Я слышу запах земли и хвои, и эта яма…она очень быстро становится глубокой. Меня здесь похоронят. Без молитвы, креста и даже без гроба. Закопают, как побитую собаку, оставив гнить в земле. С ужасом вижу, как Рустам резко наводит пистолет на меня…он целит мне в сердце. Я думала, что сильная, все могу вытерпеть, но нет. Все мои замки и маски ломаются, и я просто не выдерживаю. Поднимаю голову, чтобы встретится с черными блестящими глазами Шаха. Слова сами слетают с губ: — Он…он приказал мне это сделать! Передать папку. Я не знала, что в ней. Н…не видела. Карину. Это правда. Правда! Я не вру. Я больше не могу себя контролировать. Заикаясь, я шепчу даже не зная, слышит ли ОН сейчас меня, либо это уже играет мое больное воображение, и я давно лежу в земле. Все запутывается, крошится, и меня будто придавливает огромной каменной глыбой, из-за чего каждое слово дерет горло до спазмов. Рустам стоит молча, не опускает оружие ни на сантиметр. Вздрагиваю, когда он резко передергивает затвор. Я вижу его палец на курке. Он выстрелит. Он мне уже совсем не верит. — Кто он? Его голос глухой и строгий. Рустам стоит напротив, возвышается надо мной, а я лишь вижу его черные глаза. Блестящие, ненавидимые меня, жестокие. Чувствую, как слезы стекают по щекам, хотя я даже не плачу, не всхлипываю. Я понимаю, что это мой конец. Я не смогла сдержать слово. Я оказалась слишком слабой против них всех. — Я не могу назвать имя. Я не знала, что там…не знала. Не знала! Я просто передала папку от него тому мужчине. Ушла потом. Уехала на учебу! Потом он сказал назвать ту фамилию Вязов. Как будто это он сделал. Я назвала. Я была вынуждена. Я обещала. Все. Все! Это правда, клянусь, правда! Прости меня за это. Сжимаюсь в тугой комок, опускаю голову. Не могу больше все это видеть: оружие, лопаты, жестоких мужчин и главное, его. Ненавидящего меня до оскомины в зубах. Рустам молчит, стоит как палач напротив решая, сколько еще секунд я буду жить. Я столько ему врала, что теперь мою правду он просто не воспринимает, и я…я уже не знаю, как еще ему доказать, что не была наводчицей осознанно. Все затихает, я слышу лишь шелест листьев и бешеный стук собственного сердца. Почему-то все плывет перед глазами. Они молчат и я понимаю, что мне никто не верит. На мою правду уже никто не откликается, она никому не нужна. Слишком поздно, Катя. Они все хотят возмездия. Шах хочет моей смерти. Прикрываю глаза. Не видеть, не слышать, не чувствовать! Забыть, раствориться, расколоться на атомы. В какой-то момент замечаю, что мне очень трудно дышать и я почти не чувствую рук. Мне становится плохо, от чего еще сильнее наклоняюсь к земле, вдыхая запах мокрой хвои. В последний раз не надышаться, всегда будет мало, мало, мало! Чувствую, что одежда стала насквозь мокрой. Дождь усилился, но мне не холодно, точнее, я этого не ощущаю. Все тело почему-то немеет, покрывается каплями холодного пота, и я слышу только, как под ногти забилась рыхлая земля, как я царапаю нежную кожу иголками до крови. Я не вижу его. Своего Змея. Вижу только его силуэт. Слез нет, но почему-то я не могу видеть Рустама четко, словно мои глаза отказываются на это смотреть. Все плывет, кружиться, кажется, я задыхаюсь. Я и так уже умираю, не надо тратить на меня пули. Закрываю глаза, слыша шелест веток. Вот и все. Закончится…пожалуйста, пусть скорее закончится. Что-то щелкает. Рустам сжимает оружие в руке. Я же не шевелюсь. Физически просто не могу. Тело одеревенело, и почему-то совсем не слушается меня. Сжимаюсь вся, сильнее наклоняясь к земле. Просить нет смысла, я виновата, я должна расплатиться за свои грехи. Шах должен отомстить, ему тоже станет легче. Прости меня, я не смогла! Я не сдержала свое слово. Раз. Два. Три. Щелчок. Раздается глухой выстрел и я чувствую острую парализующую боль в груди. Я не могу дышать. Кажется, это конец. Глава 26 Мы с Кариной выросли вместе, а точнее, я вырастил ее. На тринадцать лет младше, она была самым родным и дорогим существом на всем белом свете. Я всегда отвечал за Карину головой, в какой бы ситуации не был, и увидеть, как вспарывают живот моей еще живой сестре было не больно. Это было отвратительно, по-живому, видеть, как из разрезанного живота торчат ее кишки. Ее мучили, намеренно долго пытали, играли с ней, забавлялись, как с игрушкой. Никто так людей не убивает. Эту пытку растягивали и она умирала часами, захлебываясь в собственной крови и агонии, а смотрел на все это и сам хотел сдохнуть вместо нее. Запись каким-то хреном достал Ярдан. Она ходила на черном рынке и конечно, никто не знал автора сего ада. Девчонка. Эта кукла с аквамариновыми глазами знала всю правду и опять молчала, вот только возиться с ней у меня больше не было никакого желания. Хрупкая, нежная, невинная на вид, эта змея поспособствовала тому, чтобы Карина так страшно умирала, что просто выводит из себя. Я срываюсь, не могу уже ждать, кровь кипит в башке и воспаляет нервы. Она ответит за все, даже если я уже и начал сомневатся в том, что девчонка может быть не при делах. Выезжаем ночью. Плана нет, есть только лопаты в багажнике и полный ствол патронов. Вывозим куклу в лес, Ярдан вытаскивает ее из машины. Русалка едва идет, мяукает что-то по пути, а мне хочется заткнуть себе уши и надеть маску на лицо. Чтобы не видеть и не слышать ее. Чтобы не вестись снова на этот чертов маскарад ее ангельской невинности! Доходим быстро, и хоть у него нет названия, мы хорошо знаем это место. Не сосчитать, сколько уже здесь трупов зарыто без единого креста, потому что это кладбище. Для врагов. Выходим на поляну. Останавливаемся. Всего взгляда мне хватает чтобы понять, что Катя замерзла и ее аж подкидывает от ужаса, и это блядь, противоречие в фактах и ее поведении просто добивает. Парни уже лопаты взяли, копать начали, а я до хруста сжимаю зубы. Один выстрел и все. Ее не станет. Этой лживой ляльки наводчицы не станет, вот только когда я смотрю на эту девочку, у меня в голове не укладывается, как. Как, блядь она могла так поступить…почему, за что? С другой стороны, все факты против нее, да и сама уже признавалась неоднократно. Признавала свою вину. Приказываю встать на колени. Слушает, опускается предо мной без единого протеста, покорная, мать ее. Бесит. Достаю пистолет, навожу на нее, а лялька скрючилась вся, руками дрожащими себя обхватила, трясется. Волосы точно как у русалки спадают к земле, длинные, волнистые, непослушные от дождя. Замечаю, что кукла белая вся, как смерть, вижу даже в этой темноте, а потом она начинает говорить. Сбивчиво, заикаясь, торопясь. Тихим голосом, но я слышу, и то, что я слышу провоцирует волну гнева. На нее, на себя, на все, что здесь творится. Врет или нет? Какие басни она на этот раз придумала? Черт возьми, я уже совсем не понимаю ее, однако какое-то чувство подсказывает, что вот она правда. Наконец-то ее прорвало. Она не врет, я не знаю почему, у меня нет никаких доказательств, вот только какой смысл ей врать у самой могилы? Правду с собой заберет? Не думаю, хоть девчонка слабая, но все же тоже хочет жить. Внутри все горит, я вижу, как в какой-то момент Катя сильнее опускается к земле, закрывает лицо руками, как будто это ее хоть как-то защитит. Парни уже вырыли яму, а я впервые не знаю, как поступить. Не виновата, проносится в башке. Ее как-то заставили, она нихера не знает, Катя выполняла то, что ей сказали, и главное — она не знала Карину. Правда или ложь…Какое это уже имеет значение. Сестры нет и та, которая в этом участвовала уже предо мной. Бросаю взгляд на девчонку. Сидит на коленях, голову склонила, пальцами зарылась в землю. Маленькая, дрожащая, босая и я тогда я понимаю, что это не все. То, что она рассказала — это лишь верхушка, и истина гораздо глубже, но она не врет. Это и есть правда. Начинает лить проливной дождь, и мы все промокаем до нитки даже в этом лесу. К подошвам прилипает земля, а я взгляда оторвать от нее не могу. Что с тобой делать, что, блядь? Цепляю зубы и нажимаю на курок. Пуля летит мимо над ее плечом, где-то хрустит и падает ветка, а я опускаю оружие. Не выстрелил в нее. Не стал. Не за что! — Ты че, Шах? Ярдан из ямы вылезает по колено в грязи. Вырыли уже, приготовили, мать их. — Ничего. Не она это! Не она! — Рустам, ты что, веришь ей? Да она напела тебе тут! Сказки рассказала! Перед смертью все, что угодно напоешь. За Карину вспомни! — Заткнись! Прячу ствол, подхожу к кукле. Она как застыла вся, к земле опустилась еще сильнее, и за все это время так и не пошевелилась. — Вставай. Все, не тронем. Наклоняюсь к ней, отрываю от земли и мне не нравится то, что я вижу. Русалка моя не шевелится. Крупно дрожит, руки сжала в кулаки, дышит прерывисто, быстро, тяжело. Сама уже белая вся, и она блядь, не реагирует на меня. Совсем! Не шарахается, не пищит, как обычно. Как лялька сломанная застыла вся и дрожит. Сильно. — Катя! Не реагирует. Совсем. В одну точку смотрит. — Че с ней? Испугалась? Соболь подходит ближе. — Не знаю! Кать, посмотри на меня. Перехватываю ее за лицо, заставляя посмотреть на себя, вот только она нихрена не реагирует. Глаза огромные пустые, зрачки стали расширены, губы сухие распахнула и приложив палец к ее шее я улавливаю какой-то неестественно бешеный стук. Ее всю просто колотит, у нее так сердце сейчас остановиться, мать ее! — Успокойся! Слышишь меня? Катя! Никто тебя не тронет, никто не обидит, Кать!