Почему-то в этот момент что-то скребется внутри. Сердце буравит острыми когтями. Даже сейчас Катя боится, что я отдам ее пацанам, тогда как я скорее застрелю ее, чем дам коснутся кому-то, кроме себя. Моя она уже. До мозга костей. Моя. В этот момент звонит телефон, и я быстро выхожу за дверь убедившись, что Катя уснула. Бакир мне лично звонит, а значит, есть новости. Глава 30 Бакир дает название города, адрес, фамилию. Не Волошина, а блядь, Кузнецова. Вот, почему мы ее родственников не находили. Ни одного. Ее мать стала Кузнецовой после второго брака, дочери оставили фамилию отца. Мы искали, да не там. Я еду по адресу, но нахожу закрытую дверь. Это похоже на какой-то ребус, правил которого я не знаю. Вся эта паутина не дает мне ответа на главный вопрос — кого она покрывает и где блядь, хоть кто-то из ее семьи. Почему-то мне нужно это узнать. Какая-то чуйка словно работает и говорит: проверь, сука, еще раз. Просто проверь, убедись, что ничего не упустил. Уже на выходе из подъезда меня останавливает бабка с лавки. — Кого вы ищите, уважаемый? — Кузнецову. — Знаю я таких. А вам какая Кузнецова нужна? — А их что, несколько? Напрягаюсь, чувствуя неладное. — Да. Там же две девочки. Катя и Кристина. Пусть фамилии разные, но все же сестры родные. Я слышала от соседки, там горе в семье случилось. Кристинка-то наша в больницу попала. Уж два месяца лежит там. Сжимаю зубы. Их две. Блядь, две сестры под разными фамилиями! А если эта Кристина причастна, и она девок сплавляла на продажу? Если Катя ее покрывает? Сажусь в машину и уже через сорок минут добираюсь до старой городской больницы. Увесистая пачка бабла открывает мне все двери, вот только двери эти ведут не во взрослое отделение, как я думал, а в детское. В травматологию. Я не знаю, кто такая эта Кристина, но иду в отделение с намерением выбить правду из этой телки, однако открыв дверь палаты, я вижу не взрослую бабу, а ребенка. Маленькая беловолосая девочка лежит пластом на больничной койке, укрыта старым прохудившимся одеялом с дырами такими, что можно протянуть руку. — Кристина? — Да. Девочка так и лежит на кровати, где почему-то нет даже подушки. Мельком бросаю взгляд на ее тонкие белые руки, положенные на одеяло, на кукольное лицо. Они очень похожи, вот только у этой девочки глаза более зеленые, а у Кати чистые голубые. — А вы кто? — Я Рустам. Катин...друг. Я к тебе пришел, Кристина. — Вы из милиции? Девочка почему-то резко начинает нервничать и я вижу, что она сильнее она вжимается в кровать, однако снова не поднимается. Неужели ей удобно вот так лежать без подушки, странно. — Я не из милиции. Вот, узнаешь? Достаю небольшой крестик, который тогда сорвал с шеи Кати. Не выкинул я его, хотя хотел безумно в первые дни, но почему-то все это время ношу его в кармане. Сам не знаю, почему. Кристина осторожно поднимает голову, и осматривает протянутый мною крестик. В ее глазах сразу же читаю узнавание. — Это Катин! Она его носит. Не снимая. Ей мама подарила. — Что случилось с тобой, расскажешь? — Меня машина сбила. При этом девочка поправляет волосы, и я вижу это! Она врет, притом также, как и Катя, заправляя волосы за ухо! Вот только если Катю я мог допрашивать, как только мне было угодно, то эту малышку пальцем даже тронуть страшно. Хрупкая, бледная, такая еще маленькая. Лет шесть ей, может семь, с натяжкой. — Я вижу, что ты мне врешь, Кристина. Ребенок опускает глаза. — Извините. — Расскажи мне правду. Ты же не хочешь, чтобы я позвал милиционеров? Да, приходится надавить, и я последний подонок пугая больного ребенка, но сейчас мне нужна правда, и никто кроме этой девочки правду мне не расскажет. — Я не попадала в аварию. Он ударил меня по спине ногой. Я слышу все это, и охреневаю с каждым словом этой девочки. В отличие от ее сестры, она еще не умеет скрывать ложь, ребенок еще самый настоящий. Боится милиционеров. — Сколько тебе лет, Кристина? — Семь. — Тебе кто-то сказал не говорить про аварию? Девочка опускает глаза и я понимаю, что она тупо боится отвечать на любой мой вопрос. Уровень ее доверия ко мне равен нулю. Ладно. — Мама твоя где? — На небе. — Давно? — Я была еще в садике, когда ее не стало. Отвечает тихо, сжимая бледными пальцами одеяло. — Родственники есть? — Катя есть и отчим. Я очень жду Катю! Вы не знаете, когда она придет ко мне? — Не знаю. У меня есть вопрос. Про Катю. Ловлю ее взгляд. Очень грустный, сама девочка бледная, будто не видела чистого воздуха уже очень давно. — У Кати на спине шрамы. Ты знаешь, кто это сделал? — Да. И молчит. Ни слова больше. Точно как ее сестра. Такая же зашуганая, только еще очень маленькая. — Кристина, это очень важно! Катя попала в беду. Помоги мне помочь ей! Расскажи, кто ее избивал. — Когда я баловалась, а мамы не было дома, Катя за меня заступалась. Всегда. Потом мама умерла. Я была маленькой, не слушалась. Катя защищала меня, а потом крепко обнимала и плакала, когда я мазала ей спину мазью. Он ее так наказывал. — Кто он, перед кем заступилась? От кого она тебя защищала? Это мужчина, он живет с вами? — Я не могу сказать. От него… Я охреневаю с каждым словом этой крошки, которая нет, не говорит. Про “него” она шепчет, вцепившись пальцами в одеяло и боязливо поглядывая на дверь, которая резко распахивается в этот момент. В палату входит мужик лет пятидесяти. Среднего роста, коренастый, худощавый. В сером дорогом костюме и до блеска отглаженной белоснежной рубашке. На вид презентабельный, вылизанный даже до тошноты. Руки ухоженные, словно тяжелее ручки никогда ничего не поднимал. При виде его Кристина вся сжимается и затихает. Ответа на свой вопрос я так и не получаю. — Вы кто такой? — А ты кто? — Я отец этой девочки! Это к тебе дядя приходил, Кристина? — Нет. Я не знаю его! Правда. Шепчет Кристина и отворачивается, а я лишь улавливаю, как резко она изменилась при виде этого мужика. Побелела вся, затихла, сжалась в комок.