Я боюсь засыпать, потому что не хочу видеть сны. Но в конце концов, мое измученное тело сдается, и я проваливаюсь в глубокий сон, к счастью, без сновидений. *** Где-то ранним утром я просыпаюсь от звука чьего-то плача, тихих вскриков и заикающихся всхлипываний, доносящихся ко мне по воздуху с кровати Аники и Елены. Я мгновенно вскакиваю, поднимаю свое измученное тело с пола, ощущая боль в каждой косточке и мышце, когда направляюсь прямиком к их кровати. — Шшш, — шепчу я, протягивая руку к Анике, которая извивается под одеялом, ее маленькие кулачки бьют по ним, как будто она пытается отбиться от кого-то. — Все в порядке, милая. Это просто дурной сон. Просыпайся, детка. С тобой все в порядке. — Мы дома? — Шепчет она, ее глаза все еще плотно закрыты. — Мы вернулись домой, мама? Я втягиваю воздух, моя грудь сжимается, когда я чувствую, как слезы подступают к моим глазам. Я не знаю, достаточно ли Аника проснулась, чтобы увидеть, что это я держу ее, а не ее настоящая мать. Хотя прямо сейчас, когда я отчаянно жажду чего-нибудь, что заставило бы меня почувствовать что-то хорошее, я не могу заставить себя беспокоиться. — Пока нет, — шепчу я, притягивая ее в свои объятия. К счастью, Елена все еще спит, каким-то образом не разбуженная плачем сестры. — Мы скоро будем, я обещаю. Как только твой отец приедет за нами, он заберет нас домой. — Он уже идет? — Затем глаза Аники приоткрываются, она смотрит на меня сквозь слезы, все еще текущие по ее покрасневшему лицу. — Папа действительно придет за нами? — Он сделает все, что в его силах. — Я целую ее в макушку, отчаянно желая пообещать ей, что это так, и в то же время не желая лгать ей. — Я знаю, что он ищет нас прямо сейчас. Он сделает все, что в его силах, потому что он так сильно любит нас. — Я не уверена, что меня, мрачно думаю я, укачивая Анику, пока ее рыдания затихают, но их он очень сильно любит. Но я не говорю этого вслух. Анике нет необходимости это слышать, и это не то, что она может понять. Лучше, чтобы она думала, что ее отец глубоко любит всех нас троих, что мы крепкая, непоколебимая семейная ячейка. Я так сильно хочу, чтобы это было правдой. Я слышу тихие звуки плача с другой стороны комнаты и понимаю, что Ана проснулась, вероятно, от шума, который создала Аника. — Все в порядке, — слышу я шепот Саши. — Все будет хорошо. Я поднимаю глаза и вижу Ану, свернувшуюся в клубок, ее руки прижаты к лицу. — Нет, — бормочет она сквозь пальцы, ее плечи трясутся. — Это не нормально. Больше никогда, ничего не будет хорошо… — Будет, — настаивает Саша с удивительной горячностью, учитывая тот факт, что я знаю, что у нее похожие опасения. — Ана, они найдут нас… — А до тех пор? — Голос Аны начинает повышаться, что является признаком приближающейся панической атаки, и Саша хватает ее за руку, чтобы попытаться успокоить, но уже слишком поздно. — Ты слышала, что он сказал, — выдыхает она. — Я ничего не стою. Я слишком испорчена. Так что же он собирается со мной делать? Что происходит с женщиной в этом мире, которая ничего не стоит для мужчины? Теперь она плачет по-настоящему, икает и сотрясается от рыданий, почти задыхается. Тем не менее, все мы замерли при ее последних словах, их вес повис в воздухе и медленно оседает. Что происходит с женщиной в этом мире, которая ничего не стоит для мужчины? Ни у кого из нас нет хорошего ответа на этот вопрос. Не здесь. Не сейчас. — Они найдут нас, — отчаянно шепчет Саша, глядя на меня в поисках помощи, но я поглощена детьми. Аника снова начинает плакать, всеобщая печаль в комнате снова подстегивает ее эмоции, и Елена начинает просыпаться, хныча и выглядя смущенной и расстроенной, когда она слышит весь плач вокруг себя. — Пожалуйста, девочки, — шепчу я, с тревогой поглядывая на дверь и пытаясь их успокоить. — Мы должны вести себя тихо, хорошо? Я знаю, нам всем страшно, но мы не можем быть громкими. Но уже слишком поздно. Я слышу шаги в коридоре, и я надеюсь, что это просто один из охранников идет, чтобы отругать нас и сказать, чтобы мы успокоились. Но когда дверь открывается, я вижу начищенные ботинки, и мой желудок сжимается, когда Алексей входит в комнату. 17 КАТЕРИНА Он уже одет, несмотря на ранний час, и по раздраженному выражению его лица я могу сказать, что мы его побеспокоили. Он морщится, когда смотрит на кровать, где я сижу с девочками, я вздрагиваю, и это все, что я могу сделать, чтобы не отпрянуть назад. — Что происходит? — Требует Алексей, раздражение окрашивает каждое его слово. — Почему эти соплячки не затыкаются? А та, что калека, она всегда такая? — Она напугана, — шипит Саша, к ней возвращается часть самообладания, когда она поворачивается, чтобы свирепо взглянуть на него. — Она ничего не может с этим поделать. Ты не первый мужчина, который… — Который что? — Глаза Алексея блестят, его взгляд фиксируется на Саше. — Давай, продолжай, — говорит он, и она вздрагивает, бледнея, когда понимает, что сказала слишком много. — Скажи мне, что я делаю. Я хотел бы знать. — Ты держишь нас в плену! — Аника вырывается из круга моих рук, наклоняется ко мне и смотрит прямо на Алексея так, как может смотреть только девятилетний ребенок, не имеющий понятия о том, в какой опасности мы находимся. — Ты плохой человек! И она напугана, потому что ты плохой человек! Медленная улыбка изгибает губы Алексея. — О, значит, она может говорить, а не только плакать. — Он ухмыляется, делая несколько шагов ближе к кровати, когда мои руки сжимаются вокруг Аники, мой пульс предупреждающе ускоряется. — Ты не должна бояться, малышка. Я не собираюсь причинять тебе боль. Я собираюсь найти тебе нового папочку, того, кто будет очень хорошо заботиться о тебе, пока ты будешь хорошей девочкой. Ты можешь быть хорошей девочкой, не так ли? Аника не понимает двойного смысла этих слов, но я, безусловно, понимаю. Я чувствую, что начинаю дрожать, гнев закипает во мне, когда я смотрю на жестокое, ухмыляющееся лицо Алексея и испытываю глубокое, интуитивное желание стереть с него это выражение. Я не могу. Я сделаю только хуже. Я повторяю это снова и снова в своей голове, стараясь не думать о том, что он делал со мной прошлой ночью, о том, что он отнял у меня, что он собирается отнять у всех нас. Я цепляюсь за мысль, что я должна сохранять спокойствие, что я должна защищать других, и на мгновение мне кажется, что он собирается отступить, возможно, пригрозить нам и уйти. Но вместо этого он протягивает руку, чтобы погладить Анику по волосам, улыбаясь при этом. — Ты будешь хорошей девочкой для своего нового папочки? У Аники отвисает челюсть. — Я не хочу… — начинает она жалобно говорить. У нее не было шанса закончить предложение, потому что я резко оттаскиваю ее от Алексея, укладываю на подушки и бросаюсь к нему, в этот момент все остатки самообладания, которые у меня были, улетучиваются. — Отойди от нее, ты, гребаное чудовище! — Я визжу, толкая его в грудь, мои руки царапаются, когда я пытаюсь царапнуть его ногтями по лицу только для того, чтобы он быстрым рефлекторным движением схватил мое запястье, его пальцы обхватывают его так сильно, что я вскрикиваю от боли. Глупо, глупо, глупо. Это слово эхом отдается в моей голове, потому что я знаю, что это было неправильно, что я никогда не должна была терять контроль, что, делая это, я подвела Анику, Елену, Ану и всех остальных, кто зависит от меня. Я сделала все намного хуже. Тем не менее, моя ярость ощущается как живое, дышащее существо, скручивающееся в животе, пока я не чувствую, что меня сейчас стошнит, пока я не чувствую, что пожертвовала бы всем, только чтобы увидеть, как лицо Алексея превращается в кровоточащие ленты. — Ты не тронешь моих детей, — шиплю я, моя грудь вздымается. Краем глаза я вижу, как Саша быстро пересекает комнату, хватает Анику и Елену и уводит их в свой угол, София и Ана, вне досягаемости Алексея. София движется впереди всех, ее лицо бледное и напряженное, но Алексей не обращает внимания ни на кого из них. Его внимание полностью сосредоточено на мне, его хватка усиливается, пока не возникает ощущение, что он может раздавить мне запястье своими длинными пальцами, и я на грани слез от боли. Он нависает надо мной, и по его лицу расползается та холодная, расчетливая улыбка, которую я начинаю узнавать лучше, чем хотелось бы. — О, но они не твои дети, не так ли? — Алексей холодно улыбается. — Они принадлежат Виктору. Если быть точным, Виктору и Кате. В них нет ни капли твоей крови. О, я знал Катю, если тебе интересно. Мы все завидовали Виктору. Она была совершенством: блондинка, голубоглазая, с фарфоровой кожей и фигурой, о которой мужчина мечтает по ночам. Мы все дрочили, думая о ней. Он ухмыляется, облизывая губы. — Впрочем, нам всем повезло, что она не была нашей. Ты знаешь об этом, не так ли? Знаешь, что она оказалась безумной шлюхой, избалованной и толстой, отчаявшейся, и что она перерезала себе вены, потому что была слабой? Я слышу тихий вздох с другой стороны комнаты и мельком вижу, как Саша и София двигаются одновременно, прикрывая девочкам уши, чтобы они не слышали. Рот Софии открылся от шока, но я ничего не могу с этим поделать прямо сейчас. Алексей все еще смотрит на меня, его злобная улыбка становится все шире. — Виктор выбрал тебя следующей. Красивая итальянская невеста. Такая неуместная среди нашей грубой братвы. Или тебе так говорили, верно? У нас нет ни утонченности, ни манер. Просто животные, добывающие пропитание на холоде, убивающие без разбора. — Он смеется, его язык влажно проводит по нижней губе. — На самом деле жизнь становится намного лучше, как только ты перестаешь пытаться быть лучше, чем о тебе думают все остальные. Как только ты уступаешь своей низменной природе. — Отпусти меня. — Я пытаюсь вывернуться из его рук, но его хватка только усиливается, пока я не чувствую, как маленькие косточки моего запястья трутся друг о друга. — Пожалуйста, ты делаешь мне больно… — Я могу представить, что Виктор рассказал тебе о твоей низменной природе, не так ли? — Алексей ухмыляется. — Я бывал с ним в Москве в деловых поездках раньше. Я видел женщин, которых он ищет в клубах и борделях. Женщин, которые могут переносить боль, но, что еще важнее, женщин, которым это нравится. — Он подносит мою руку к своему рту, засасывая два моих пальца в рот. — Соленые. Я действительно наслаждаюсь вкусом твоих слез. — Алексей, пожалуйста… — Я не хочу умолять его, ненавижу, что опускаюсь до этого после нападения на него всего несколько секунд назад. Он опасно близок к тому, чтобы сломать мне запястье. От боли у меня на глаза наворачиваются слезы, мое тело дрожит от агонии и страха, и с каждым мгновением я все больше впадаю в панику. — Ах да. Мне действительно нравится слушать как ты умоляешь. Я собираюсь трахать тебя каждую ночь, я думаю, до тех пор, пока ты не будешь умолять меня вот так же между простынями. Пока ты не поддашься своей низменной натуре со мной точно так же, как ты это сделала с ним. — Он наклоняется вперед, его дыхание щекочет раковину моего уха. — Пока я не отниму у него все, что у него осталось…тебя. — Почему? — Я почти всхлипываю, задыхаясь. — Почему я? Алексей ухмыляется. — Почему? Потому что я хочу все, что есть у Виктора. А ты… ты почти самое важное для него. Единственное, что ему дороже тебя, это его дети. — Это неправда, — отчаянно шепчу я. — Это не так. Я даже близко не настолько важна для него… Алексей фыркает. — Если ты действительно так думаешь, царица, то ты глупее, чем я думал, а я на самом деле думал, что ты довольно умна. — Его глаза скользят по мне, задерживаясь на моей груди. — Итак, каким должно быть твое наказание, как ты думаешь? — Наказание? — Я прохрипела это слово, внезапно очень отчетливо ощущая устремленный на меня взгляд, тихий испуганный вздох Аны при словах Алексея. — Ты не можешь думать, что я просто позволю тебе напасть на меня без последствий. Каким оно должно быть? Должна ли ты отсосать мне на глазах у своих друзей? Нагнуться для меня, чтобы я мог трахнуть тебя здесь? Может выпороть тебя ремнем? Я ошарашенно смотрю на него, пока он не начинает раздражаться, и его жестокая улыбка не гаснет. — Выбирай, царица, или я выберу за тебя. Я не могу. Я просто не могу. Не здесь, не перед Софией, Сашей и Анной, не перед моими дочками. — Где-нибудь в другом месте, — умоляю я. — Пойдем в твою комнату… — Нет, — твердо говорит он. — Выбирай, царица. — Нет. — Я тяжело сглатываю, качая головой. — Нет, отпусти меня. Отпусти! — Я пытаюсь вырваться, извиваясь в его хватке, изо всех сил стараясь не обращать внимания на боль, когда я замахиваюсь на него другой рукой, отчаянно пытаясь застать его врасплох достаточно, чтобы освободиться. Я знаю, что это бесполезно, что нам некуда идти, некуда бежать, и более того, что я сделала только хуже. Что я нарушила свое обещание быть готовой, не сопротивляться, и я знаю, что он заставит меня заплатить. Паника охватывает меня, и я извиваюсь в его объятиях, забывая, что Аника и Елена наблюдают, что мне нужно беспокоиться о них, защищать их, не давать им испугаться, что они не должны этого видеть. Я слышу разочарованное ворчание Алексея, но не обращаю внимания на предупреждение, которым оно является. Я не вижу приближения удара. Когда его кулак попадает мне в челюсть, это застает меня врасплох. Настолько, что я даже не осознаю, что он вырубил меня, пока я уже без сил не опускаюсь на кровать, комната вращается вокруг меня, когда мое зрение пульсирует по краям, а затем темнеет. *** Когда я просыпаюсь, мне кажется, что моя голова раскалывается на части. Меня захлестывает волна чистой паники, потому что я помню это чувство, моя голова словно раскалывается изнутри. Я начинаю пытаться сесть, обхватываю голову руками, прижимаю пальцы к вискам, чтобы немного ослабить давление, но я не могу пошевелить руками. О боже. О боже. Блядь, блядь, блядь! Я также не могу пошевелить ногами. На один ужасающий момент мне кажется, что он каким-то образом парализовал меня. Секунду спустя я понимаю, что привязана к кровати, мои запястья и лодыжки привязаны к четырем углам кровати с балдахином. Мы не в комнате Алексея. Я не знаю, в какой комнате мы находимся. Здесь не очень хорошо обставлено, только кровать в центре, с левой стороны от меня ничего, кроме стены, а затем, когда я медленно поворачиваю голову, чтобы посмотреть на другую сторону, пытаясь игнорировать стреляющую боль в черепе, справа от меня возникает сцена прямо из моих ночных кошмаров…