— П-привет, — отозвался Илюша. Он тоже зарос бородой до ушей и в шлеме не нуждался. Спутанная волосяная масса замерзла крахмальной коркой. Белыми снежными гусеницами торчали брови. На шею в два оборота был намотан детский пуховый шарфик с оленями, покрытый инеем, как ломоть хлеба крупной солью. — Илюха? — спросил космонавт, потянув за молнию возле уха. Маска отстегнулась, повиснув на шлеме, мороз с хрустом перехватил туман знакомого одеколона, и позер с трехдневной щетиной оказался Родионом. — Ч-черт, — вздрогнул Илюша. — К-какого хрена ты здесь? — Мама передавала привет, — ответил Родион. — В-вали от-тсюда. — Илюша ощетинился всей своей растительностью. — Тебя органы разыскивают, что ли? — вклинился Миша. — Вы из милиции, прокуратуры, уголовного розыска? — обернулся он к космонавту. — Я брат его родной, — еле ворочая мышцами лица от мороза, объяснил Родион. — Н-нет у м-меня б-брата! — замотал башкой Илюша. — Мужик, уйди от нас, дай поговорить, — попросил Родик. — Так в дом зайдите, застудитесь, — пожал плечами Миша. — Н-не п-пойду в дом, п-пусть м-мерзнет, — уперся Илья. Миша вразвалочку направился к самолету, Родион вновь застегнул маску. — Не жарко. — П-про п-погоду п-поговорить приех-хал? — огрызнулся Илюша. — Я отлить хочу, где у вас тут? — Вон за стеной, — махнул Илья. Поскальзываясь, Родик зашел за ледяную ширму и чертыхнулся. — А флажок зассанный на хрен валяется? — П-поставь его н-на стену, чтоб-бы было в‐видно — з-занято. — Кто тут увидит? Пингвины? — П-пингвины н-на Южном п-полюсе. А м-мы на С-северном. Матерясь, Родик долго шуршал дорогим материалом комбинезона и чиркал молниями. Массивный перстень на мизинце сжимал тисками палец и обжигал содержимое расстегнутой ширинки. — Ч-чо, член м-маловат? Из к-комбеза не в‐вылезает? — поддел Илюша. — О, да мы тут херами начали мериться! — слышалось из-за стены. — Черт, я штаны обоссал. — З-замерзнет, от-твалится, не п-переживай. Родион вышел окоченевший, скукоженный, не привыкший к таким температурам. С трудом сдирая перстень и засовывая красные пальцы в рукавицы, взмолился: — Пошли в тепло, твою мать! — З-зачем? Мне и з-здесь не х-холодно. А м-мать у нас одна. — Значит, признаешь родство? — Ч-чисто б-биологич-ческое. — Ну ладно, мне от тебя ничего не надо. Пошли в твою хибару, я отдам тебе кое-что и улечу. Илюша посмотрел на грязновато-седой горизонт, который надвигался со скоростью плаща Снежной королевы, и вздохнул: — В-вот вообще не ф-факт. Ч-что улетишь. Небо заволокло тучами за пару часов. Ветрище вурдалаком бился о стены домов, самолетик, как комар в паутине, дрожал на взлетном пятачке. Гостей отпаивали отваром брусники и коньяком. Родион никак не мог согреться, его трясло, поднялась температура. — П-простудился, м-мажор? — ехидный Илюша разводил в кружке аспирин. Его сосед по комнате незаметно перебрался в другой домик, оставив братьев наедине. — Ну от тебя и вонища! — Родион отвернул нос к стене. — Вообще, что ли, не моешься? — Ага, с-сауна, д-девочки, мас-саж каждый д-день, — отозвался Илья, — горком-мовские д-дачи, не замет-тил? Ч-чо ты мне п-привез? Родик долго рылся в синем нейлоновом рюкзаке и достал маленький сверток. — Г-где т-такую экип-пировку раздоб-был? — не дожидаясь подарка, спросил Илюша. — Норвежцы дали. Меня ж на их базу сначала высадили. Самолет льдины перепутал. В пальтишке, в шапке-гондоне. Два дня жил. У них как раз метеоролог в горячке лежал, я его вылечил, лекарства с собой были. Наверное, от него и заразился. Ну, костюм они мне в благодарность подарили. А может, из жалости. — П-прямо Г-герда в п-поисках Кая! П-поплачь еще надо м-мной. — Держи, Кай! — усмехнулся Родион. Илюша взял из рук брата небольшой кулек, завернутый в старую «Правду». На пожелтевшем огрызке разляпалась пузатая типографская «А» с двумя черточками посредине. Цитата члена политбюро поплыла и засалилась чем-то вроде жирной селедки. С каменным лицом, худыми пальцами с обгрызенными ногтями Илья развернул бумагу и отпрянул, будто словил пощечину хвостом скорпиона. Новенький, полированный, в прожилках древесины, с фосфорной стрелкой и золотым колесиком, антикварным украшением на фоне мятой газеты сиял курвиметр. Тот самый, вожделенный и навек утерянный, из соседнего военторга, из предательского детства. — К-как? — только и смог прохрипеть Илюша. — Купил тебе его, пока ты деньги собирал. Боялся, продаст кому-нибудь старик, а ты реветь будешь… — К-купил, а п-потом в‐выставил меня в‐вором и отнял д-деньги? — Ну… это не взаимосвязанные вещи. Купил, потому что хотел обрадовать. Потом ты меня чем-то выбесил, я сдал твою заначку родителям. Думал, все равно она тебе не нужна, курвиметр-то уже лежал дома… Собирался подарить его тебе… Но… боялся выглядеть сентиментальным хлюпиком. — В-вот у тебя б-беда с б-башкой… — оторопел Илюша. Он водил пальцем по шершавой бронзовой ручке, гладил атласные бока приборчика, возрождая в памяти пожилого продавца (жив ли?), запах старых военных карт, вечные тычки и подзатыльники ровесников, кривую усмешку Родиона… Ноющая боль прошлась от зуба по всей сетке швов, стягивающих лицо. Он встрепенулся, стряхнул с себя ностальгический флер, натянул каменную маску и бросил курвиметр брату на кровать. — Он мне н-не н-нужен. Х-хороша л-ложка к об-беду. — И мне он не нужен, — усмехнулся вмиг почерствевший Родион. — Да и ты мне на хрен не нужен. Я ради мамы сюда приехал. Она тебе новую кофточку связала. Чтобы Илюшенька-плюшенька не заморозил себе животик. — Родик швырнул на спальный мешок брата нежнейший свитер в бело-серых снежинках. — Как же ты меня утомил за всю жизнь, как же я задолбался… Родиону захотелось пнуть ногой невидимую дверь и выйти из этого ледяного ада в нормальную жизнь, где любую температуру на улице можно было уравновесить количеством одежды, где с людьми удавалось поговорить на человеческом языке, где были друзья, где был футбол, где была медицина. Но он в бессилье рухнул на чужую постель и болезненно гулко задышал, проваливаясь в сон. Илья долго смотрел на его судорожно вибрирующее тело, сел на край кровати и приложил ухо к спине. В недрах широченной грудной клетки какой-то пьяный дворник скрежетал лопатой об асфальт, сдирая первую наледь. Вдох — и он хрустел валенками о сухой снег, выдох — и лопасть лопаты черпала раскрошенный лед, накидывая огромную кучу. Илюша положил руку на кипящий лоб, накрыл Родика своим спальным мешком, подоткнул поплотнее края и лег рядом с братом. Красивым до неприличия курвиметром он в задумчивости начал водить по своим заскорузлым пальцам, измеряя расстояние между первым и третьим, вторым и четвертым, большим и указательным. Колесико щекотно ехало по ладони, по шее, по носу. Стрелка безропотно показывала сантиметры, умиляя и успокаивая. Горячий брат, родной, бессловесный, а значит, неспособный ляпнуть гадость, лежал рядом, грел печкой и был абсолютно безопасен. От пальцев ног вверх по телу Ильи побежали мурашки какого-то слепого, как новорожденный котенок, счастья. Шарик курвиметра незаметно соскользнул с его локтя и перекатился на живот Родиона, поехал по его плечам, поднялся за ухо, побежал по макушке. «От темечка до лба пятнадцать сэмэ, — подумал Илюша, засыпая. — Как мало надо. Чтобы брат просто был рядом и молчал…» — Член свой измерь, придурок! — голос Родика лопнувшим пузырем разорвался над ухом. Илья вздрогнул, и война колючей проволокой снова очертила вокруг каждого невидимую границу. — Че, утро уже? — Родион попытался приподняться на локтях, но в бессилье рухнул на кровать. — Здесь вс-сегда ут-тро, — ответил Илюша. — Че тыришься, антибиотики ищи. Не видишь, пневмония у меня. Через сутки, когда метель утихла, больного Родика, как раненого космонавта, погрузили в самолет. — Н-ну ты в‐ведь выж-живешь? — спросил на прощание Илюша. — Нет, блядь, умру, чтобы ты свихнулся от чувства вины! Я вообще-то встретил девушку. И буду жить у нее. Так что не свидимся, не переживай. — Как т-только нас эв-вакуируют, я п-приеду к вам в г-гости. — Да пошел ты… — Д-да и ты п-пошел… Самолет практически без разгона поднялся в воздух, как майский жук, и трепеща крыльями, превратился в маленькую черную точку на фоне прозрачных, преломляющих вечное солнце ледяных обелисков. Илюша чувствовал, что пропасть пройдена. С потерями, ранами, обидами, но грубая скалистая пробоина между ними затягивалась травой, обрастала гнездами и обещала защебетать многоголосным птичьим дружелюбием. Глава 23. Зара Впервые с момента аварии Сане не было больно. После того как душа его сжалась от слов интерна о каком-то эксперименте, он обнаружил себя сидящим на датчике противопожарной сигнализации под потолком операционной. Саня не испугался, полагая, что это сон, а во сне любой бред сходит за правду. Искреннее удивление осветителя вызвало другое — на этом малюсеньком датчике он был не один. — Хорошее место для обзора, правда? Я долго сидела и на лампах, и на кондиционере, но отсюда операционный стол виден словно на ладони! — услышал он женский голос с сильным кавказским акцентом.