— Сссука! — орала Ленка не своим голосом. — Только попробуй до него дотронуться! Я офонарел, Ленка была рафинированной аристократкой, я с первой нашей встречи не слышал от нее мата. Она кинулась ко мне на грудь, бомжихи прижались к стене. — Он мой, фалава, и никогда тебе не достанется! — сильно шепелявя на букве «ш», хрипела крепкая некрасивая девка с дредами, в джинсах-трубах и черных ботинках на толстой подошве. Ее напарница, худая, прыщавая, скалилась желтыми зубами и топорно материлась, не выдвигая при этом никаких требований. — Кто это? — Я еле удерживал рвущуюся в бой Ленку. — Илюшины бляди, — кричала Ленка, — пришли отстаивать свои права. — Ты, фмара гнойная, с любовником тут живешь, я все ему расскафу, поняла? — изрыгала из себя проклятья девица в черных ботинках. Я бы заржал, ибо, совершенно понятно, стал свидетелем очередной битвы за Илюшу, но мне не нравилось, что в баталии на равных участвовала моя жена. — Представьтесь, леди, — выдохнул я, — чем могу вам помочь? — Илюфа — мой, — визжала крепышка, — а эта дрянь пусть остается с тобой и больфе на него не претендует. Я, кстати, Фаина. — Фаина, вот вообще некстати. Это моя жена, она по-любому останется со мной. А Илья — мой родной брат. Как он поживает? Давно его не видел. Спокойный мой тон охолонул девиц. Тощая сподвижница попятилась к двери, а некрасивая Фаина, лет на пятнадцать моложе Илюши, сплюнула кровь (Ленка-то успела ей врезать!) и уже без визга вступила в диалог: — Он скоро приедет. Его миссия окончена. Я буду фдать его здесь. — Рад, что у него есть миссия на этой земле, но ждать его здесь вы не будете, — сказал я, — в лучшем случае, вы будете ожидать его у себя дома, в худшем, если не уберетесь отсюда сию минуту и навсегда, в исправительной колонии за незаконное вторжение в чужое жилище и нанесение телесных повреждений хозяевам. Крепышка осеклась. — Так он не фенат? — уже трусливо спросила она. — Понятия не имею, — ответил я, — а если и женат, то точно не на этой женщине, — я обнял за плечи Ленку, чья маска на лице засохла и, обагренная кровью, стала выглядеть крайне зловеще. — Оставь его в покое, шмара, — взвизгнула Ленка, — у него таких, как ты — вагоны! Не про тебя ебарь! Фаина с тощей подругой, вытирая размазанные лица, задом вышли за порог. Ленка бросилась вперед и в агонии захлопнула дверь перед носом девиц. — Фу, Лена, совсем не комильфо, — покачал головой я. — Ты вела себя как грязная шлюха. Неужели так ревнуешь Илюшу? — Иди к черту, — фыркнула Ленка, подходя к зеркалу, и тут же, увидев отражение, завизжала: — Они порвали мне щеку! Мои нити!!!!! Звонок пластическому хирургу, и жену экстренно увезли на операцию. Я в очередной раз был потрясен. Ради меня она бы никогда не потеряла лицо. В прямом и переносном смысле. Через пару недель явился и сам виновник потасовки. Ленка, уже залатанная, но еще в повязках, дулась на него пять минут, пока он разувался в коридоре. А потом бросилась кормить и восторгаться каждым его ленивым словом. Впрочем, на этот раз он был еще разговорчив. История про Фаину его развеселила. Смеялся Илюша необыкновенно. Сверкая новыми циркониевыми зубами, задирая голову, закатывая глаза, откидывая назад белые кудри. Даже ненавидя его, в этот момент я тоже начинал хохотать. Потом он утирал слезы и сморкался в салфетку, заботливо протянутую Ленкой. И снова утыкался в борщ, как ненасытный енот. — В-вкусно, Ль-ен. Не то что у Ф-фаины. — Ты жрал ее борщ? Вы с ней так далеко зашли? — негодовала Ленка. — К-крайне далеко, не п-поверишь! — хрюкал от смеха Илюша, и жена кидалась на него с кулаками, не стесняясь ни сыновей, ни меня. Глава 25. Мозаика Кусочки матового малинового стекла со звоном падали в деревянный ящик. Перчатки были в красной пыли, мелкие осколки отражали свет на бетонном полу цеха. Дядя Володя, папин друг, вместе с тремя товарищами сидели на табуретках и на маленькой, словно игрушечной, наковальне, кололи молоточком заводские бруски смальты для будущей мозаики. Десятилетний Илюша в огромных защитных очках, замерев, открыв рот, наблюдал за процессом с восторгом Ивана Царевича, поймавшего Жар-птицу. В перекур он втихаря подходил к ящикам, двумя ладонями в перчатках брал пригоршню цветных квадратиков и выпускал их через большой и указательный пальцы звенящими струйками. К варежкам прилипала мелкая крошка, он обтирал ее о штаны и мечтал, что в будущем тоже, как эти славные мужики, станет повелителем стекла и создателем завораживающих мозаик. Дядя Володя, москвич, крепкий, бойкий мужик, был художником-исполнителем. Он работал на комбинате монументально-декоративного искусства и претворял в жизнь идеи своих собратьев — художников-монументалистов, которые по заказу заводов, домов культуры, городских и сельских администраций украшали неприглядные стены, глухие фронтоны и прочие малопривлекательные части зданий исполинскими мозаиками. Будучи бригадиром, Володя под каждый отдельный заказ набирал себе ребят и ездил по всей стране с контейнерами колотой смальты, драпируя серые задворки социализма нарядным разноцветным стеклом. Несколько раз на объекты брал с собой Илюшу, и тот жил вместе с мастерами в одном вагончике, официально ухаживая за лохматой Перушей — собакой одного из художников, а неофициально — наблюдал за тем, как на вязкий цемент с песком и глиной мужики ловко выкладывали десять оттенков красного — от бордо до розы, — чтобы оживить колышущееся знамя СССР, или восемь градиентов синего для имитации мирного неба над головой. Благодаря дяде Володе с его бригадой десятки тысяч квадратных метров убожества по всей стране превращались в искусство — монументальное, востребованное и, казалось, вечное. Со временем Илюша тоже научился мешать в ведре раствор, наносить его на стену и, стоя на лесах, словно в тесто вкраплять в цемент двухсантиметровые кубики смальты, шаг за шагом «расшивая» каменный ковер. Впоследствии, уже отслужив в армии, подобным навыком он зарабатывал себе на хлеб в перерыве между экспедициями, где этот самый хлеб активно проедался. Дядя Володя, уже старик, передавал Илюшу из рук в руки своим коллегам, и те брали его на разнообразные проекты — от художественной мозаики до витражей. В начале двухтысячных дядя Володя позвонил Илюше и спросил, как у него с деньгами. — Как всегда, ж-живу за счет Р-родиона, — признался тот. — Есть халтура на две тыщи баксов, но заказчица — вздорная баба, кукуха сорвана напрочь, — предупредил Володя. — Да похрен, п-первый раз, ч-что ли? — Я тоже подумал, что ты справишься. Там нужен всего один исполнитель. История прямо для романа. Частный коттедж в провинции. Хозяева — местные олигархи. Жена росла в детдоме или интернате, из окна видела панно на каком-то доме культуры. И тут вдруг разбогатела, дожила до полтинника и топ ножкой — хочу из окна спальни видеть такую же точно мозаику. А дворец культуры этот сраный давно снесен. Куды бечь? Стали искать, расспрашивать, документы поднимать. И оказалось, что там была работа Славы Польского, помнишь, по его эскизам мы ставили памятник в Петрозаводске? Слава в маразме, ему за восемьдесят, но сын порылся в его бумагах и нашел этот проект. Там ни много ни мало Гагарин на фоне звездного неба и советского флага. Короче, два на четыре метра — стена бани или что у нее там. Смальту итальянскую уже закупили, готовую, кубиками. Нужно выложить по эскизу. — Я на с-старте, — сказал Илюша. — Тебе передадут смету, рисунок, колор. Она подо всем подписалась. Это и будет твоей библией. Потому что баба склочная, каждые полчаса свое решение меняет. Если что, ты ей прямо в морду подпись — ничего не знаю, вот здесь все вами заверено. Стекло, цемент, песок — все привезут на место. Езжай и делай. Илюша поехал. Элитный коттедж находился на краю Тольятти в сосновом лесу. Его встретил управляющий, угрюмый, неразговорчивый, и поселил в маленькой конуре дома для прислуги. Помещение было холодное, хмурое, впрочем, как и все его обитатели. Полотном для мозаики служил торец личного спортивного комплекса с бассейном и сауной. С утра Илюша вышел осматривать объект и делать разметку стены. Стоял ноябрь, беспросветная тоска грифелем расчертила небо. На участке около сада возились таджики в грязных фуфайках. Воздух был рыхлым и ощущался в легких разодранными на куски облаками. Единственным лучом света во всем этом пессимистичном наброске были две тысячи баксов. Илюша вдохнул полной грудью, почему-то непроизвольно ухватился за сердце, замер, но через минуту приступил к работе. Спустя пару часов из главного дома вышла женщина. Если бы она была скульптурой, то явно брошенной автором на начальном этапе обработки камня. Грубо скроенная, с низким лбом, расплющенным носом, в шелковом красном кимоно, она двигалась как лягушка, накинувшая плащ Дракулы. Прищурив и без того узкие глаза, хозяйка презрительно посмотрела на Илюшу. — Ну че, работничек, если накосячишь тут мне, я ни копейки не заплачу, понял? Чтобы все по высшему разряду сделал! — П-понял, — ответил Илюша. — Че, заика? — не смущаясь, спросила она. — Да, — сказал Илюша. — Убогого, значит, прислали, — фыркнула хозяйка. — Я ж тебя из Москвы заказывала, сказали, что лучший приедет. — Я из М-москвы. Л-лучший. — Ну да, нормального-то в Москве они не могли найти. Обращаться ко мне Фаина Ивановна будешь. — Х-хорошо. Фаина Ивановна снова оглядела его с ног до головы: — Что-то в тебе меня бесит. У Илюши возникло странное желание двинуть ей ведром с цементом по плоской роже, но он промолчал. Фаина Ивановна подходила к нему каждые полтора часа и требовала отчитаться о проделанной работе. Илья коротко пояснял по ходу процесса и каждый раз получал в ответ недовольные комментарии. Мимо него ходили туда-сюда какие-то люди, из которых он выделил главу семьи — сухого длинного мужичонку, и коренастую дочь, похожую на Фаину Ивановну как две капли воды. Отца увозили рано утром и привозили поздно вечером на синем «мерседесе». Дочь болталась сама, одетая сплошь во все черное, с тугими дредами и татуировкой ящерицы на шее. Похоже, она не была паинькой, поскольку из дома постоянно доносились вопли матери в ее адрес, на которые она огрызалась густым хриплым басом. Всякий раз, проходя мимо Илюши, девица останавливалась и нахально разглядывала его, как покупатель обнаженную скульптуру на аукционе Сотбис. — А ты клафный, — наконец сказала она, сильно шипя глухими согласными. — Фочешь меня? — Б-боже упаси. — Илюша накладывал раствор на стену и тут же вдавливал в него кусочки стекла. — А чо так? Меня Фаина зовут, как маму, — она почесала шею по ходу изгиба синей Саламандры. — В т-тюрьму неох-хота. — Мне уже через два мефяца вофемнадцать, — похвалилась Фаина. — Ч-через два месяца и п-приходи. Фаина подошла вплотную и растянулась в улыбке. У нее были красивые зубы и голубые глаза в узких прорезях. Это делало ее милой лягушечкой на фоне ушлой жабы Фаины Ивановны. Во всем остальном, подобно матери, она была наспех отесана и брошена пьяным скульптором как неудачная заготовка. — Я тоже фочу нафтыкать эту хрень в стену, — сказала она. — Нав-втыкай. — Илюша насыпал ей в ладонь несколько цветных кубиков. Короткими пальчиками с кургузыми ногтями, покрытыми черным лаком, она погрузила в цемент три ярких фрагмента. — Блин, клево! — Фаина по-детски затопала ножками. — Знаешь, завтра мама шопиться уезжает на весь день, давай повефелимся? — З-значит, так, — сказал он, — мне надо пом-мыться в нормальных ус-словиях. П-приготовишь мне п-полотенце, крепкий к-кофе и сваришь б-борщ. И с-сладенького купи че-нить. На секс даже н-не рас-считывай. П-просто сделаешь мне мас-саж. Спина бол-лит. — Правда? — Голубые щелочки Фаины засветились: — Все будет по высфему разряду. Только зря от фекфа отказываешься, я много чего умею. — Д-даже боюсь п-представить, — ответил Илюша. На следующий день, когда Фаина Ивановна на своей «ауди» с демоническим гулом мотора покинула коттеджный поселок, Илья наконец встал под горячий душ. В домике для обслуги таковой был сломан, прыскал из крана по всем направлениям, кроме исходно задуманного, вода не нагревалась больше 30 градусов. Илюша простыл и покрылся прыщами. В ванной комнате Фаины Ивановны сверкала немецкая сантехника, стояли пузырьки и флаконы всех видов и мастей. Илья намылился сразу тремя шампунями и, мыча от удовольствия, натер себя одноразовой мочалкой из какой-то нежной махры. Фаина-младшая собачкой сидела под дверью в надежде застать художника врасплох и распорядиться им по-своему. На радость ей, Илья вышел абсолютно голым, растирая красное тело пушистым полотенцем. Она тут же содрала с себя черную футболку и осталась в одних стрингах. Накачанные тяжелые полупопия нависали над короткими ногами с крепкими икрами. — От-тставить, — скомандовал Илюша тоном прапора Курбатова, — будешь лишена права д-делать мас-саж. Фаина вздохнула и снова зачехлилась в майку. Илюша намазал себя шалфеевым маслом со столика и лег на хозяйскую кровать вниз животом. Девица запрыгнула на него, проминая кулачищами разогретую спину. — В-вот в чем т-твое призвание, — стонал он от удовольствия, — руки ч-что надо! Фаина легла на его спину и дотянулась губами до белых локонов на шее. В этот момент из-за стены раздался грохот и странный, обдающий мурашками звериный вой, будто доктор Моро без наркоза резал живую пантеру. Илюша вскочил, массажная прелюдия оборвалась, едва начавшись. — Кто эт-то? — в ужасе спросил он. — Не обращай внимания, — с досадой ответила Фаина, — это моему брату меняют подгузники. — Б-брату?