Ленка припала к Пашиной груди и безудержно зарыдала. Паук обнял ее и с упреком посмотрел на Илью: — Прекратить! Теперь ты — мужик, ты — опора семьи. Действуй. Илюша оказался херовой опорой. Его плечи не потянули того груза, который всю жизнь пер на себе Родион. Он толком нигде не работал, у него не было инвестиций, и о том, как прокормить еще кого-то кроме себя, никогда не задумывался. Родька тоже не планировал умирать и ни о каких распорядительных бумагах, наследстве и доходах не подсуетился. Для Илюши настали черные времена. Он корил себя самого, корил Ленку, которая льнула к нему с удвоенной силой, корил маму. Софья Михайловна отреагировала на смерть сына совершенно невообразимо. Девять дней ее не могли поднять с постели, она онемела, оглохла, отказалась приезжать на похороны. А после вторых поминок вдруг встретила семью здоровой и бодрой. — Чего вы такие понурые? — улыбаясь, спросила она. — Соня, тебе лучше? — Отец еле передвигал ноги. — Мама, вам налить чаю? — На Ленке не было лица. — Налить, давайте устроим праздник, посидим все вместе. А где Илюша? — Я з-здесь, м-мама… — отозвался он. — Какой п-праздник, ты о чем? — Мы так давно не смеялись. Откуда вы пришли? — возбужденно лепетала Софья Михайловна. — Мы с п-поминок, мам, — ответил Илюша. — Кто-то умер? — удивилась мать. Все замерли и переглянулись. Ленка дрожащими руками взяла со стола фотографию Родиона с черной лентой через угол. — Кто это? — спросила мама. — Это же Родик, — опешил Лев Леонидович, — твой, наш сын… Мама взяла портрет и засмеялась: — Какой красивый мужчина, надо же! Похож на тебя, Лева, в молодости, почему он умер? В глазах Илюши, Ленки, папы стоял ужас. — Она сошла с ума, — медленно произнес Лев Леонидович. * * * Софью Михайловну затаскали по врачам. Профессор Гусев, лучший психиатр столицы, вынес вердикт: — У вашей мамы защитная реакция организма на горе, которое она не смогла пережить. Мозг просто выключил из памяти этого человека, ее сына. Иначе она бы не справилась. Лечить бесполезно. — Но п-память вернется к н-ней? — в надежде спросил Илюша. — Не факт, — вздохнул он. — Примите это как данность. В конце концов, она счастлива, в отличие от вас. И она не испытывает стресса. Ведите себя с ней как обычно. Во всем остальном, поверьте, она абсолютно адекватна. Это было крайне мучительно. Софья Михайловна, как рыбка в аквариуме, забывающая все на свете, проплыв один круг, все время спрашивала, рассматривая фотографии: — Что это за мальчик с тобой, Илюша? Твой друг? — Это мой р-родной брат, м-мама, твой с-старший сын, — отчаявшись, отвечал Илья. — Какую ты ерунду говоришь, роднуля. У меня только один сыночек, это ты. — Сколько я в‐весил при рождении, м-мама? — однажды догадался Илюша. — Два килограмма четыреста! — заулыбалась она. — А кто — п-пять сорок пять? У Софьи Михайловны задрожал подбородок. По морщинкам поплыли слезы. — Ну, мама, ну? — в надежде затряс ее Илюша. — Кто в‐весил пять с-сорок пять? — …твой папа, Левушка, при рождении весил пять килограммов сорок пять грамм. Такой крепыш, прямо сразу в садик можно было отдавать. Родик и муж слились у нее в единый образ. Всем казалось, она притворяется, играет. Софья Михайловна по-прежнему была остра на язык, следила за новинками медицины, консультировала больных на дому, освоила скайп, ватсап и все мыслимые мессенджеры, завела страничку в соцсетях и выкладывала в ленту свои роскошные пироги. Но по десять раз на дню она спрашивала мужа: — Лева, почему ты так быстро постарел? Ты же вот только вчера был молодым? — Да и тебе не двадцать, Соня, — перестал сопротивляться папа. — А почему ты больше не оперируешь? — Потому что я — полковник в отставке. — Зря, ты был таким блестящим хирургом! Как ты спас Илюшеньку, это что-то! Илья ненавидел за это маму. Он ненавидел Ленку, которая, вроде бы хлопоча по делам покойного мужа, недвусмысленно приближалась к Илюше. Однажды после полуночи в его комнату открылась дверь, и Ленка, голая, прикрытая лишь прозрачным пеньюаром, села на кровать. — Л-ленок, не н-надо, — Илюша погладил ее по руке, — я об-божаю тебя, т-ты знаешь. Но н-не надо… М-мы не с-сможем после смот-треть друг д-другу в глаза. — Илюшенька, не унижай меня, — прошептала Ленка. — Ты знаешь, что я мечтала о тебе всю жизнь. Я тебя заслужила. Ленка была утонченно-прекрасна. Лицо обложек «Космополитена», даже в своем возрасте она оставалась востребованной моделью. Чуть незаметной дорогой пластики, чуть умного макияжа, пожизненная диета и изнуряющий спорт сохранили ее свежайшей, бархатной, благоухающей. Родик реально выбрал лучшую женщину на Земле. Илюша часто думал, что если бы он когда-то и женился, то только на Ленке. Отказаться, не принять ее любовь было невозможно. — Я н-не з-знаю, ч-что с тобой д-делать… — Все то, что ты делал со своими эскимосками, негритянками, проститутками и наркоманками. Ровно то же самое. — Она резко встала и повернула «Царевну-Лебедь» лицом к стене. — Т-ты д-другая, — начал было Илюша, но Ленка сбросила с себя шелк и кинулась на него волчицей, которую много лет держали в клетке. Ленка целовала все его шрамы, ласкала языком зубы, которые к тому времени были выбиты и вставлены по несколько раз, подлезала нежнейшей попой под шершавые ладони с обкусанными ногтями. То, что раньше сама с дрожью мазала зеленкой, обрабатывала спиртом и заклеивала пластырем, сейчас было объектом ее звериного вожделения. Старый синий ожог в виде утюга на груди вызывал такое возбуждение, что она кричала, вцепившись в него когтями и извиваясь змеей, выползающей из собственной шкуры. Голодная, она не могла насытиться даже после того, как Илюша издал финальный рык, рухнул на спину и прикинулся мертвым. — Любимый, любимый… — повторяла Ленка, целуя белые полумесяцы волос на его шее. — Т-ты с Р-родиком в пос-стели б-была так-кой же? — еле воскрес Илюша. — Нет, — виновато ответила Ленка, — с Родионом мы не спали последние пять лет. — К-ак ты могла? Р-родька так любил т-тебя! Его же-элали все ж-женщины м-мира… — А меня желали все мужчины мира, — обиделась Ленка, — но сердцу-то не прикажешь… — Н-ненавижу эт-тот мир! — Илюша встал и, спотыкаясь, направился в ванную. Навис над раковиной, подтянул ладонью свой натруженный инструмент и пустил мощную струю мочи, целясь в дорогой бронзовый слив. Желтые капли рикошетом оросили белоснежный кафель с золотистым позументом. Сзади подошла Ленка и, млея, словно ее стену обрызгали святой водой, прижалась к Илюшиной спине. Он уставился в зеркало, отороченное ангелами и лавровыми листьями. Уставший, белобрысый, рваный немолодой хиппи и ухоженная изысканная леди со сливочными кудрями и чернильными глазами. Она кокетливо нагнулась вбок, и стекло отразило ее крупную дынеподобную грудь. Илюша положил ладонь на вздернутый удивленный сосок, Ленка захлебнулась. — Какие у тебя нежные пальцы… — В эт-том з-зеркале должен б-быть мой б-брат, — сказал он нервно. — Илюша… — Мой б-браааат! — заорал он, задыхаясь. Ленка не успела отпрыгнуть, как Илья с размаху вмазал в отражение кулаком. Осколки стекла с кровавыми брызгами фонтаном накрыли ванную комнату. Ленка присела, истошно закричала, маленький блестящий треугольник вонзился ей в плечо. Илюша стоял весь в крови, из щеки торчали фрагменты зеркала. — Не смей б-больше подход-дить ко м-мне, — выл он в агонии, — иди к н-нему! Голая Ленка огромным бежевым полотенцем вытирала кровь и щипчиками для бровей вытаскивала осколки из Илюшиной кожи. Налила водки, опрокинула ему в рот стакан, держа затылок, словно из соски поила котенка молоком. Илья ослаб, добрался до кровати и провалился в мучительный сон. Утром Ленка наливала рассол и целовала каждую царапину на драной роже. Потом шлифовала ему ногти собственной пилочкой, приговаривая, что он ее сильно поранил в интимных местах. Это было наваждением. Он не мог от нее отказаться. Ленка приходила два-три раза в неделю и рвала его на куски как дикая самка. Секс был замешен на чувстве вины, горя и отчаяния. Илюша напрочь забыл о восхитительном безразличии и легкости, которые он всегда испытывал с малознакомыми женщинами, не умевшими порой даже говорить по-русски. Любовные ночи с женой умершего брата были какой-то чужой игрой, развлечением дьявола, ловкой манипуляцией пустыми, марионеточными куклами. Связь между невесткой и младшим сыном почуял даже Лев Леонидович. Не выдержав стыда за своих детей и безумия жены, он поселился на даче, с головой ушел в садовое хозяйство, перестал общаться с родными, да и сам редко отвечал на звонки. — Папа, почему вы не берете трубку, я волнуюсь, — спрашивала Ленка, — как ваше здоровье? — Леночка, все хорошо, только вот «Славу победителя» пожрала какая-то тля. Боюсь, на жигулевскую яблоню перейдет. — Родику скоро год будет, организуем поминки в «Пушкине» на Тверской. Ярик за вами заедет. — Не надо, милая, я не приду. Надо опрыскать еще десять деревьев и срезать «волчки». — Но, папа… — Леночка, береги себя. Береги мальчиков. Люби их сильно. Я недолюбил Родика, мама его недолюбила, ты недолюбила… Поверь, с этим невозможно жить дальше… Илюша приезжал к отцу редко. Они садились в деревянной, плохо протопленной комнате, пили папино яблочное вино, курили и молчали. В этом молчании Илья находил силы. — Как мама? — выдавливал из себя отец.