— Вы, доктор, — оскалился Саня и подмигнул Эпохе: — Хирург хренов! Она захлебнулась противным смехом. Я был уязвлен. — Чушь собачья! Я помню всех своих пациентов! У вашего врача тряслись руки — это видно по линии рассечения, я таких операций делал с десяток. Ничего сложного. Подключаешь больного к АИК[1][АИК — аппарат искусственного кровообращения.], удаляешь вегетацию, эту гнойную хрень, быстренько восстанавливаешь клапан… — Серьезно? Быстренько? Забыл, что я был первым, на ком ты тренировался сохранить родной клапан вместо того, чтобы поставить искусственный имплант? На работающем сердце. Возился пятнадцать минут, пока я не сдох? — О боже!!! — Если бы у меня была кожа, она бы покрылась арбузоподобными мурашками. — Так это ты? Бомж из Южного Бутова? — Я не бомж, — с достоинством императора произнес Саня. — Я — потомок московского купца Кудрявцева! И лежу здесь по праву, в могиле своего предка! Это ты, погань безродная, деньгами всю жизнь сорившая, пролез сюда преступно, без суда и следствия! Я оторопел. Никогда не считал себя безродной поганью, гордился фамилией Гринвичей, хотя и понятия не имел о своих корнях. Пока думал, что ответить, меня выручила Эпоха: — О, залез на шесток, петух цветастый! — обратилась она к Сане. — И твое родство доказать еще надо, знаешь ведь, как сюда попал. Саня сразу притих и сделался еще меньше. Искромсанное сердце тоскливо повисло на коронарных артериях. Створку клапана с гнойной вегетацией он сунул в замусоленный карман. — Не сердись на него, — повернулась ко мне Эпоха. — Саня пусть и не потомок купца, все равно — легендарная личность. Зря ты его угробил. И даже в лицо не запомнил… — Да я ради Илюшки старался… — огрызнулся я и до краев наполнился таким свинцовым стыдом, какой не испытывал ни разу за всю земную жизнь. — Ради Шалушика… — протянула Эпоха и обняла Саню, — он для Шалушика старался. Прости его… Глава 7. Полтергейст Саня Пятибратов приходил с работы, садился на стул, линяющий вишневым дерматином, и долго смотрел в темную пустошь квартиры, не трогая выключатель. Единственная коридорная лампочка, казалось, повесилась от безысходности на электропроводке. Саня очень любил шутить: так устаю на работе, что дома вообще не включаю свет. Эту шутку придумал Василь Василич — его начальник. Они были одногодками, но Васька пробился по службе, а Саня так и остался рядовым телевизионным осветителем. Ему бесконечно указывали: включи, выключи, правее по лучу, левее, поменяй фильтр, освети вон тот угол… По молодости Саня этим очень гордился. Осветителей на телевидении было мало. Их уважали, приглашали на важные съемки со знаменитыми персонами: певцами, космонавтами, политиками. Все было значимым, выпуклым, штучным. И Саня был штучным. Мог подмигнуть актрисочке, а она рдела в ответ. То ли от слепящего прибора, то ли от Саниного влюбленного сердца. Ну, ростом маловат, небогат шевелюрой. Зато в модном чешском костюме, купленном мамой в ГУМе по записи, в широком галстуке и с твердым коричневым чемоданом, обитым металлическими уголками. Из этого-то чемодана он, подобно Зевсу-громовержцу (так ему казалось), доставал удивительные вещи — сверкающие треножцы, упрятанные в стальные створки четырехугольные лампы, фильтры разных цветов и плотности, ну и после трудового дня, конечно, бутылочку «Столичной». При искусно подобранном освещении она не уступала бриллианту в югославском ювелирном магазине. Был Саня в Югославии, был. Не кто-нибудь. Осветитель на Центральном телевидении. Жизнь пролетела стремительно. Поменялось все: камеры, свет, звезды, актриски, начальники. Только не Саня. Он остался верен своему чешскому костюму, полинявшему, прогоревшему на обшлагах рукавов, но преданно повторявшему Санины изгибы — покруглее на спине, поприжимистее в коленях. Да и чемодан с неизменным наполнением не покидал Саниных узловатых рук ни на день. Даже в месяцы простоя, когда никто не звал на съемки, он молча и солидарно со своими товарищами по цеху плотно придвигал свой окантованный железом кофр к таким же близнецам-чемоданам, сооружал стол и выставлял на него те самые прозрачные кристаллы, чью чистоту и каратность не переплюнут югославские бриллианты. Хлебнув из залапанного стакана, Санин мир, как и следует, преломлялся в пятидесяти семи алмазных гранях. Всплывала бывшая жена, крупная, ярко накрашенная женщина-библиотекарь, которая давала интервью о важности книги в становлении советского студента. Саня направил на нее свет так страстно, что потом в его жизни появились два худеньких пацана, ежедневные щи из квашеной капусты и бесконечное желание спрятаться за осветительным прибором от вечно кричащих на него и друг на друга детей, мамы и жены. «Будь хозяином! — говорили сотрудники. — Ты же Зевс, испепели их взглядом. Пусть боятся каждого твоего слова!» Но стоило Сане послушаться мужиков, как домашние запирали его в ванной, где он и засыпал прямо в чешском костюме, пробуждаясь только утром, когда жена снимала крупные бигуди и чистила зубы. Кстати, именно она, начитавшись в своей библиотеке современной периодики, решила развестись с Саней, забрать детей, разменять квартиру Саниной мамы и выселить мужа со свекровью из двушки на Цветном в однушку Южного Бутова. Саня даже вздохнул от облегчения, а вот мама не пережила. В день ее похорон он отодвинул черный махровый халат, что закрывал коридорное зеркало (видимо, профессионально решил найти лучший вариант освещения), и будто впервые посмотрел на себя со стороны. Маленький, несуразный, лысоватый мужичок в замызганном костюме. Сане стало страшно и бесконечно одиноко. Он задернул зеркало и крепко вцепился в ручку своего верного чемодана. На кладбище за сто километров от Москвы — ближе бесплатно не хоронили — Саня приехал с ним же. У мамы осталось мало подруг. Вокруг гроба стояли четверо сухих старушонок и трое Саниных товарищей-осветителей. Красноречием никто не обладал. Поэтому помпезных слов сказано не было. Да и вообще не было никаких слов. Постояли, помолчали и разошлись. В душе Сани открылась такая черная бездна, такая пробоина навылет, что он дошел до автобуса и упал. Друзья подняли его, посадили на чемодан и прямо из бутылки начали вливать в рот живительную «Столичную». В другое время Саня сразу бы оттаял, подобрел, но с этого момента алкоголь сделался бессильным. Ему дали две недели отдыха с сохранением зарплаты, но оставаться дома было невыносимо. Саня вернулся в Останкино. Чтобы как-то развеять кромешную тоску своей души, он срывал съемки. Ребят из их цеха часто заказывали на короткие выезды для сюжетов в популярных программах. Формально на съемку выделялось четыре часа вместе с дорогой на объект. Никто в это время никогда не укладывался. Добирались по столичным пробкам часа полтора в одну сторону и столько же в другую. На работу оставался час. Творцы свое время не жалели — пахали до результата, задерживались сколько нужно. Но Саня включал внутренний говнометр и тыкал всем в наручные часы: — Все, съемка окончена! Я поехал! — Сан Иваныч, дорогой, ну нам еще доснять нужно, ну будь человеком, — умоляли его операторы и репортеры. — Ваше время вышло! — резюмировал Саня, защелкивая свой чемодан. Его ненавидели. Старались не брать с собой в команду. Но осветителей было мало, и ежедневно по расписанию он портил кому-то жизнь. В тот день выезжали за город. Девочка-корреспондентка Светка Синицына волновалась, все время названивала по мобильному, пытаясь скоординировать всех участников процесса — съемка была постановочной, на место съезжались человек пятнадцать из разных районов Москвы, в том числе приглашенные артисты. Светка разрывалась, выезд задерживался то по одной, то по другой причине. Она плакала, могучий оператор утешал ее, звуковик пофигистично курил. Наконец съемочная группа тронулась в путь. Саня, самый хлипкий из команды, расселся со своим чемоданчиком рядом с водителем старенького «опеля». Грузный оператор с камерой на коленях, девочка и звуковик затолкались на заднее сиденье. Машина тронулась. Саня щелкнул рычагом, и его сиденье отъехало максимально назад, сплющив колени оператора. Громадный добряк только крякнул: — Ну, Сан Иваныч, хорош борзеть! Саня его слова проигнорировал. Через 20 минут, когда они встали в мертвую пробку на Третьем кольце, он поднял левую руку вверх, постучал по выцветшим часам «Полет» и гаркнул: — Время возвращаться в Останкино! Через час кончается смена. Все молчали. Водитель в зеркале заднего вида вопросительно поднял бровь. — Едем дальше, — железным голосом сказала корреспондентка. — Я напишу служебную записку о несоблюдении правил, срыве временных промежутков и профессиональном несоответствии, — зудел Саня. Все молчали. Водитель и звуковик тоже хотели домой. Оператору было все равно, но он жалел девочку. — Разворачиваемся обратно, — давил осветитель. Светка покраснела, выдохнула и сухо скомандовала: — Включите аварийку и остановите машину! Водитель пожал плечами и повиновался. Она с треском распахнула заднюю дверь салона, выскочила, обошла автомобиль и рванула на себя ручку Саниной двери. — Выметывайся! — приказала она. — Чеее? — Саня остолбенел. — Вали отсюда, урод, со своим вонючим чемоданом! Без тебя справимся! — Светка пылала щеками и сверкала глазами. — Быстро, я сказала! — На чем я доберусь обратно? — проблеял осветитель. — На моем пенделе, гнида! — Хрупкая девочка тряслась от ярости. — Я никуда не поеду, — пробубнил он. — Тогда заткни свой хлебальник, козлина! Будешь работать, как все мы, понял? И откати сиденье максимально вперед, говнюк! Именно так на Саню орала жена. Именно от такого тона у него страхом сводило живот. Он покорно нажал рычаг и выдвинулся вперед. — Еще вперед, я сказала! — Светку несло. Он подвинулся еще. — Максимально вперед, чтобы ты рожей своей уперся в лобовое стекло! Саня уже чуть ли не носом доставал до приборной панели. — Вот так! И пикни мне хоть раз! — Девочка вернулась назад под уважительные взгляды мужиков и ткнула в спину водителя: — Трогай! Маршрут не изменился. Униженный и оскорбленный Саня затих, бормоча себе под нос проклятия. Съемка была долгой и хлопотной. Приехали на какую-то нежилую дачу за МКАДом, долго расставляли позиции, сверяли сценарий. Саня говнил как мог. Ставил не те фильтры, отвратительно направлял свет и каждые десять минут кричал: — Стоп! Всем пора домой! — Пришлепните кто-нибудь этого хмыря! — злились артисты. — Оператор, да отними у него приборы и выставь сам! К приборам Саня никого не подпускал. Светка от нервов пошла бурой сыпью. Все ждали съемок какого-то эпизода в дальней закрытой комнате, ключи от которой были у хозяйки дома — Светкиной подруги, намертво застрявшей в пробке. Темнело, все теряли терпение. Наконец вечерний сумрак прорезал свет фар. Неоново-синий «мерседес» остановился у ворот, и полная красивая женщина в белом брючном костюме с копной черных кудрей вышла из машины. — Ребята, простите, дорогие, — распевным грудным голосом сказала она, — отдала Светику связку ключей, а главный — от комнаты — у меня остался! Ну, я вам икры привезла, бутеров, шампусика — сейчас поработаем и расслабимся! К ней со слезами, как к мамке, бросилась корреспондентка: — Снеееежкаааа! — рыдала она. — Меня тут все довели-иии! — Светулечка, родная, я здесь, и все будет хорошо. — Красавица прижала к высокой груди девочкины тощие плечи. — Это Снежана, знакомьтесь! — размазывая слезы, сказала Светка. Издерганная, нервная съемочная группа вместе с актерами застыла в благостном молчании. Саня же просто осел на крыльцо с дебиловатой блаженной улыбкой. Было в Снежане что-то глубоко терапевтическое, уютное, теплое, мудрое, неторопливое. Она вплыла в полузаброшенный дом, открыла злополучную комнату и отправилась на кухню. Светка прижалась к ее уху и прошептала: — Снеж, дорогая, тут один мудак нам жизни не дает, обезвредь его как-нибудь. Вон тот шишок в прожженном костюме. — Иди спокойно работай, все улажу. Снежана подошла к Сане и бархатным голосом спросила: — Могу я узнать, как вас зовут? — Эххх, Сан Иваныч, — крякнул осветитель. — Александр Иванович, не могли бы вы мне помочь принести пакеты с продуктами из машины в дом? — Снежана будто разучивала музыкальную партию. — Эххх, конечно, а чо ж нет! — просиял Саня. Они направились к ослепительному «мерседесу», и Саня с кожаного сиденья достал пакеты с логотипом продуктового бутика. — Давайте я возьму пару сумок, — сказала Снежана. — Да чо ж, я сам не дотащу? — распушил хвост Саня. — Вы такой сильный! — восхитилась красавица. Саня поплыл. Что-то совершенно чудесное произошло в его организме — бездонная черная дыра будто бы заштопалась золотыми нитками снизу и начала наполняться тысячами пляшущих светлячков. — А давайте я вас покормлю, пока все работают, — предложила Снежана, когда они зашли в кухню. — Чо ж, как это? — оторопел Саня. — Я делаю изумительные бутерброды из яиц и шпротов. И вас научу. Вы же небось с утра на работу бежите голодный?