— А знаешь, кто я? — Петр Петрович, — заулыбалась Златка. — А еще кто? — Внук председателя Петра Петровича. — А еще? — Сын Петра Петровича, который сын председателя. — Все верно! А еще? Златка ковыряла большим пальцем ноги пыльную землю. — Больше не знаю. — Я твой отец. — У меня нет отца, — просто сказала она. — Ладно, на мотоциклах каталась? — Нет. — Держись крепче! Щас прокачу тебя с ветерком! Он подсадил ее на жесткое, как камень, сиденье позади себя, нажал ручку газа и втопил по неровной, в колдобинах и ямах, дороге. Златка подпрыгнула и со всей силы ударилась промежностью о твердую треснутую кожу, сползающую с железной седушки. Агрегат у Петьки-внука был еще дедов, амортизационные пружины из-под сиденья давно сломались и отлетели. Она закричала и вцепилась водителю в спину. Петька, распираемый гордостью, прибавил скорость. Златка на каждой кочке подлетала с неистовой силой и билась внутренней стороной ног о дубовую кожу и ржавый металл. Боль разрывала ее на части и с каждым паденьем становилась все безжалостней. — Остановите! — орала обезумевшая Златка. — Я сойду! Петька поддавал газу. — Останови, боооольно! — визжала она, но отец ее не слышал. Златка чувствовала, как трусики ее наполнились липкой жидкостью. Боль резала промежность и поднималась до желудка. Казалось, внутрь засунули бутылку с горючей смесью и подожгли. — Стоооой! — молилась охрипшая рыжуля. Петька решил похвастаться поворотами. Он разбивал дорожную пыль зигзагами, резко наклоняя мотоцикл то влево, то вправо. Златка начала терять сознание. Руки, вцепившиеся в Петьку, ослабли, перед глазами поплыли яркие круги, горло перехватило будто веревкой. — Стой, батя! — бессильно прошептала она, и в этот момент ошеломленный Петька остановился. Златка скатилась с мотоцикла в пыль и зашлась мучительной желчной рвотой. Юбка ее платья была залита ярко-алой кровью. Сиденье походило на место коровьей бойни. — Вот черт! — Петька заметался, не понимая, что случилось и как теперь быть. Он приподнял невесомую девочку с земли, она безжизненно повисла на его руках. Вдалеке послышался звук приближающегося грузовика. Петька задрожал, бросил дочь на дороге, вскочил на мотоцикл и с ревом скрылся, поднимая до небес плотные клубы пыли. * * * Златку привезла в деревню комсомольская бригада из того самого грузовика. Раз в год городские ребята разъезжали по сельской местности с концертами. Нюра, которой передали на руки окровавленную внучку, кричала в голос: — Ну ей же всего восемь! Она ж еще даже не женщина! Комсомольцы организовали врача из соседнего села. Пожилой фельдшер осмотрел девочку и развел руками: — Это не изнасилование. Но плевра разорвана. Может, на лошади без седла неслась? Златку помыли, влили в рот настойку крапивы — остановить кровь. Фельдшер дождался, пока девочка придет в сознание, и за полночь уехал. — Кто тебя так, Золотулечка, — Зинка кружила над дочерью орлицей. — Мотоцикл… Петр Петрович… который отец… Мой… Он сам сказал… — Не взяткой, так пыткой эти сволочи нас выпотрошат, — процедила сквозь зубы Нюра, — и ведь точно знают, через какое место. Златка долго болела. Ее безусловное счастье померкло, спряталось, вылилось кровью на пыльную дорогу возле пшеничного поля. Она больше не ходила гулять одна, не ездила на телеге с дедом Семеном. Прошла уборочная, после нашествия комбайнов поля стали стрижеными, как головы новобранцев. Наступил дождливый сентябрь. Мокрый Ярило уныло месил копытами чавкающую грязь и больше не останавливался в ожидании лучистой девочки. В его каштановых глазах под длинными ресницами застыло разочарование: солнце, так щедро обещавшее им покровительство, стало холодным, чужим и откровенно наплевало на золотистые колосья, на фею с золотыми веснушками и на него, златогривого коня, с таким трепетом готового тащить повозку из одного конца счастья в другой. * * * Во второй класс Златка пошла с опозданием. Ездить в школу нужно было в соседнее село, по осени из деревни детей еще как-то забирал облупленный автобус, а в сильные морозы о федотовских учениках просто забывали. Бабка и мать в свое время тоже учились в этой школе: Нюра — три года, Зинка — пять лет. После чего устраивались доярками в колхоз. В классах работали две учительницы — подвижницы из петербуржских благородных девиц, которые после революции юными уехали в глушь нести знания крестьянам. К Златкиному ученичеству им было уже за шестьдесят. Одна обучала грамоте и литературе, другая — счету и географии. Оценки как таковые школярам не ставились. Было только три статуса: остолоп, смышленый и умница. Нюра с Зинкой в свое время значились «остолопками». Златка оказалась смышленой. На пятом году обучения в колхоз приехала учительская бригада — проверить уровень знаний в деревнях и забрать подающих надежду в городской интернат для продолжения образования. Златка им приглянулась. Нужна была лишь расписка председателя колхоза. Мол, согласен, обязуюсь поддерживать ученицу молоком. Петр Петрович наотрез отказался. — Образованные доярки мне не нужны, из этих дур все равно ничего не выйдет, — резюмировал он на собрании с комсомольцами, — лучше моего правнука Петьку возьмите в город. Я за него и весь интернат снабжу молоком. Бабка с матерью выли от отчаяния. Им было совершенно понятно, для чего и для кого готовит он Златку. Нюра набралась храбрости и в последний вечер перед отъездом бригады кинулась в ноги главной учительнице-комсомолке Нине Ланской. Рассказала историю рода Корзинкиных в подробностях и деталях. Нина, чистая душа инженерных кровей, пришла в ужас от деревенской дикости. Она стукнула по столу кулаком и вскинула подбородок: — В советское время не допустим произвола! Девочка поедет с нами. Оформим ей все документы в горкоме комсомола. Поторопитесь собрать ее к шести утра. Собирать было нечего. У Златки имелось одно-единственное платье, тертые ботинки и старое, еще бабы-Нюрино пальто. Наутро возле комсомольского грузовика она стояла со всем своим приданым — накинутым на голову платком с красными цветами. Тем самым, в который ее завернули, благосклонно позволив жить. Нюра с Зинкой целовали ее по очереди и даже не утирали слез. — Не возвращайся, Золотулечка, — говорили они наперебой, — что бы ни было, не возвращайся. Живи в городе, учись, бойся всех мужиков — от мала до велика, не повторяй нашей судьбы. Златка, обхватив худенькими руками мать и бабку, рыдала: — Мамичка, бабичка, родные… Я буду писать… Я стану учительшей и заберу вас с собой. — Не пиши, не думай о нас, лучше забудь, отрежь, живи своей жизнью. И если кто заденет тебя плечом, бей с размаху, не думая. Больше нам и не надо ничего. Грузовик мотался из стороны в сторону по разбитой дороге вдоль поля, пока не превратился в беззвучную точку. Нюра с Зинкой долго крестили вслед воздух, потом обнялись, обревелись и с разрывающей изнутри пустотой побрели домой. * * * Нина Ланская хотела как лучше. Она лично взялась за жизнь Златки в интернате и лично добилась того, чтобы деяния Петра Петровича и его отпрысков стали известны в горкоме КПСС. Председателя колхоза с позором сняли, придав делу максимальную огласку. Уголовного наказания удалось избежать, но вся цепочка Петек уехала куда-то под Архангельск, подальше от осуждения и молвы. В ночь их отъезда в Федотовке сгорел крайний дом. Пламя полыхало до небес, чудовищные крики изнутри слышала вся округа. Деревенские мужики пытались лопатами, вилами и баграми откупорить входную дверь, но она была не просто закрыта снаружи — заколочена мощными гвоздями-троетёсами, так же, как и все три окна. Пожар потушить не удалось, ветхий дом сгорел до фундамента. Не смогли обнаружить даже костей, ноябрьский ветер разметал пепел по окрестным полям. Работники колхоза «Знамя Ильича» еще несколько десятилетий пугали своих детей якобы «Федотовским миражом» — в самые яркие августовские закаты в небе над нескошенным полем плыли две фигуры — две тонкие рыжеволосые женщины. Постепенно из солнечного марева к ним присоединялась еще одна — девочка-подросток, о судьбе которой больше никто ничего не слышал. Глава 11. Месть Златку поселили в комнату к четырем деревенским девочкам. Одна из них — Фаня из процветающего мясо-молочного колхоза — была на две головы выше остальных, имела крупную грудь и боксерские, в перекатах мышечных волокон икры. Откормленная, не знавшая нужды, она подавляла ровесниц бычьим взглядом и хриплым голосом. — Рыжая, будешь в мое дежурство пол мыть, — сказала она небрежно, когда Златку завели в комнату. — А тумбочку твою я себе забрала. Златка села на кровать возле двери. Погладила крахмальные простыни, шершавое малиновое одеяло, заправленное конвертом, на уголок. Посмотрела в окно: на стене соседнего дома раскинулась исполинская мозаика: счастливый Гагарин махал землянам рукой на фоне звездного неба и красного знамени. Тумбочка ей была не нужна, вещей не было. Дежурство Фани случилось уже на следующий день. — Взяла таз, тряпку, в туалете нижний кран — набрала воды и вымыла так, чтоб блестело. Замечу где пыль — языком будешь лизать, — процедила Фаня. Златка с восторгом смотрела на ржавую воду, наполняющую коричневый в крапинку таз. Несколько раз закрывала и открывала кран. В Федотовке она и представить такого не могла — воду носили из колодца с другого конца деревни. Нюра с Зинкой клали на плечи коромысла и семенили в сторону дома мелкими шажками, ей же давали ведро в одну руку. Образ бабки с мамкой, нежнолицых, тонких, балансирующих плечами, плывущих, не касаясь земли босыми ногами, вызвал у Златки приступ удушья. Она сглотнула комок и размазала слезы по веснушкам. Наконец таз наполнился до краев. Рыжуля ухватила его с обеих сторон, не удержалась, пролила часть на платье. Паучьей походкой, с дрожащим тазом в руках, она направилась по коридору. Фаня, стоявшая у окна, хмыкнула и, дождавшись, когда Златка чуть пройдет мимо, пнула ее ботинком в спину. Рыжуля упала, вода из таза подобно девятому валу Айвазовского, вскинулась и накрыла неловкую уборщицу. — Че корявая такая? Ноги заплетаются? — усмехнулась Фаня. Мокрая до трусов Златка вновь пошла набирать воду. Вторая попытка преодоления коридора также не удалась: Фаня собрала вокруг себя девчонок и прямо у порога комнаты подставила ей подножку. Златка вновь упала. Разлитая вода амебой расползалась вширь, в ней отражались хохочущие лица Фаниных прихлебателей. — Ща директор придет, убьет нас всех, че ты тут океан разлила, давай вытирай, дура! — давили девчонки. Златка кинулась в комнату за тряпкой, но Фаня перегородила ей дорогу. — Зачем тряпка? Ты сама как тряпка, мокрая, хоть отжимай. Сымай платье и вытирай им пол! Рыжуля таращила глаза, понимая, что сейчас произойдет что-то насильственное и неуправляемое, подобно поездке на мотоцикле. Она инстинктивно обняла себя руками и уперла подбородок в грудь. Интернатки начали срывать с нее одежду. Потрепанное, штопаное-перештопаное платье поддалось мгновенно и сходило с ее тощего тела пластами, как верхние листья с початка кукурузы. — Смотри, сколько тряпок для хозуголка надрали! — глумились девицы. Оставшись в одних трусишках, нахохлившись острыми лопатками, как неоперившимися крыльями, подобно птенцу, выпавшему из гнезда, Злата держала оборону и закрывала локтями пупырышки розовой груди. — Мой давай! Бери свои грязные ошметки и мой! — заорала Фаня и наотмашь ударила заложницу по уху. Златка упорно мотала головой. По какому-то непонятному сигналу орава девиц обрушилась на нее с кулаками и начала месить хрупкую спину, руки и голову. Она не защищалась, не кричала. Просто упала на колени, закусив до крови губу. В головке вертелось нашептывание бабки Нюры. — Боль уйдет, враг умрет, враг уйдет, боль умрет. Фаня швырнула ее оземь, впихнула в руки остатки платья. — Вытирай, падла! — хрипела она в лицо. — Вы-ти-рай! Вы-ти-рай! — скандировали интернатки. Златка встала на четвереньки и под всеобщий гогот начала развозить рваным платьем грязные зигзаги по хлюпающему полу. Птенцовые ее лопатки ходили ходуном над красной вспухшей спиной. Выпирающий позвоночник раненой змеей пытался уползти в мокрые трусы. Подоспевшая Нина Ланская в ужасе раскидала орущих дев и кинулась соскребать униженную Златку с пола. Она обернула ее первой сдернутой с чужой постели простыней и поволокла в комнату воспитателей.