Двадцать третьего февраля 1937 года на пляж в конце Восточной Сто пятьдесят шестой улицы вынесло нижнюю половину женского туловища. Окружной патологоанатом предположил, что женщине было от двадцати пяти до тридцати лет, у нее были русые волосы, весила она около пятидесяти пяти килограммов, а ее рост составлял от метра шестидесяти пяти до метра семидесяти сантиметров. Но все это были только примерные оценки и предположения, не основанные на фактических измерениях, поскольку в распоряжении властей имелась лишь половина туловища – ни рук, ни ног, ни головы. Пятого мая 1937 года, почти три месяца спустя, волны выбросили на берег верхнюю половину туловища. Она лежала в полосе прибоя, в нескольких метрах от пляжа. Холодные воды озера Эри сохранили плоть: когда останки забрали в морг, выяснилось, что они идеально подходят к нижней половине уже хранившегося там женского торса. Имя той женщины так и не установили. О ее пропаже никто не заявлял. На этот раз у жертвы не было даже одежды, которая могла бы хоть что-то подсказать. Дани в этом случае оказалась бы столь же беспомощной, как и все остальные. Однако коронер не захотел включить эту женщину в список жертв Мясника, обосновав это тем, что ее обнаружили за пределами Кингсбери-Ран и обезглавили уже после смерти, причем куда менее аккуратно и тщательно, чем других жертв. Это вызвало у властей законные сомнения. Но они не хотели признать очевидного: первую Деву озера нашли ровно на том же месте и примерно в таком же состоянии – ее тело было разрублено пополам. А значит, у полиции появилась не одна только седьмая, но еще и восьмая жертва: все указывало на то, что первая Дева озера, обнаруженная в тридцать четвертом, тоже погибла от рук Мясника. В газетах Деву озера начали называть Нулевой жертвой – чтобы не менять нумерации других жертв. В большинстве случаев у властей не было ничего, кроме собственно номеров, и Мэлоун был согласен с этим решением. Останки официальной Жертвы Номер Восемь – Роуз Уоллес – вновь обнаружил ребенок. Дети болтались по городу. Дети всюду совали свои носы. Дети играли там, где не задерживались взрослые. Туловище женщины – скорее напоминавшее скелет – лежало в мешке из грубой ткани, наполовину закопанном в землю под мостом Лорейн-Карнеги. Сверху на мешке красовался череп. Внимание мальчишки, слонявшегося по заваленному мусором участку земли под мостом, привлекли три золотых зуба жертвы, сверкавших в лучах закатного солнца. Коронер установил, что смерть наступила примерно за год до этого – но со времени исчезновения Роуз Уоллес, по словам тех, кто виделся с ней перед тем, как она пропала, прошло всего десять месяцев. Однако и рост, и вес, и внешний вид останков совпадали с описанием пропавшей Роуз Уоллес. Сорокалетняя Роуз была крошечная темнокожая женщина, ростом не больше полутора метров и весом чуть больше сорока килограммов. Согласно ее медицинской карте, у нее имелись три золотых зубных коронки. В полицейских отчетах говорилось об «останках, предположительно принадлежавших Роуз Уоллес», но это явно была она. Коронер просто неверно определил время смерти. Возможно, всему виной было быстрое разложение плоти: вместе с телом в джутовом мешке обнаружили известь, которая способствует разложению. По официальной версии, Роуз Уоллес стирала у себя дома белье, когда к ней зашел ее знакомый и сообщил, что в баре по соседству ее кто-то спрашивает. Уоллес бросила стирку и отправилась в бар. В тот вечер Роуз видели с несколькими мужчинами, однако никто не мог назвать их имен. С тех пор ее больше никто не видел. Она пропала в августе 1936 года. Ее останки нашли 6 июня 1937 года. Власти считали, что она погибла не среди мусора, устилавшего землю под мостом, но не могли установить, когда именно туда попал мешок с ее телом. Ровно месяц спустя, 6 июля 1937 года, в Кайахоге всплыло еще одно тело, и все внимание следователей переключилось с Роуз Уоллес на мужчину, о котором было известно лишь, что он стал Жертвой Номер Девять. Подобно обнаруженной в пруду Жертве Номер Шесть, Жертву Номер Девять тоже вылавливали по частям. Сначала из воды достали тряпичный мешок, в котором прежде хранился корм для домашних кур. Теперь в нем лежал шелковый женский чулок и верхняя половина мужского туловища, завернутая в газеты трехнедельной давности. Нижнюю часть туловища выудили всего через несколько часов – какой-то мужчина заметил ее в воде, когда смотрел, как буксир проходил под мостом на Западной Третьей улице. На следующий день нашлись оба предплечья с кистями рук, еще через несколько дней – верхняя часть правой руки, а 14 июля обнаружили нижнюю часть правой ноги. И все. Ни головы, ни одежды, ни других вещей, которые могли бы помочь с установлением личности. Отпечатки пальцев, которые удалось снять с останков, не совпали с отыскавшимися в картотеках. По имевшимся у полиции фрагментам тела удалось составить общее описание: белый мужчина, возраст – около сорока лет, рост – от метра семидесяти двух до метра семидесяти пяти, крепкого телосложения, гениталии в сохранности. Однако в отчете коронера говорилось о том, что эту жертву расчленили иным, прежде не встречавшимся способом. У мужчины вырезали сердце. И органы брюшной полости. Причем не аккуратно. Патологоанатом употребил слово «вырвали». Разрезы на шее и на суставах тоже выглядели совсем не так аккуратно, как прежде, и казались сделанными второпях. Несс предположил, что Мясник перестал себя контролировать. Пусть так. Но теперь стоял март 1938-го, и за последние восемь месяцев не появилось ни единого нового трупа. Пусть Безумный Мясник из Кингсбери-Ран и перестал себя контролировать, но не настолько, чтобы совершить грубый просчет и выдать себя. Мэлоун разложил на полу своей комнаты десять листов с составленными им краткими описаниями, встал над ними, сунув руки в карманы, и принялся их изучать. Одна из сложностей с делами, где имелось так много неустановленных жертв, состояла в том, что полиция не могла отследить перемещения этих людей. Когда что-то теряешь, самый верный способ найти пропавшее – восстановить всю последовательность событий до самого момента пропажи. Но никто не знал, где именно бывало большинство жертв Мясника. Считалось, что Роуз Уоллес в последний раз видели в баре на углу Сковилл и Восточной Девятнадцатой улицы, неподалеку от ее дома. По словам квартирной хозяйки, Фло Полилло вышла из своей съемной комнаты в доме на Карнеги-авеню в половину девятого утра, накануне того дня, когда обнаружили ее останки. Обе женщины вели похожий образ жизни. Алкоголь, множество адресов, множество сомнительных мужчин. Однорукий Вилли – тот самый подозреваемый, о котором упоминал Несс, – водился с обеими, но от подонка все же далеко до убийцы. К несчастью, даже обнаруженные полицией сходства между двумя женщинами не помогли отыскать подозреваемого, которого можно было бы привлечь к ответственности за все совершенные убийства. Преимущество – Мэлоун использовал это слово в чисто техническом его значении – работы над десятью убийствами одновременно заключалось в том, что возникали закономерности. Самой яркой закономерностью оставалось то, что преступник обезглавливал каждую свою жертву. Он оскоплял и расчленял далеко не всех мужчин – но расчленил каждую женщину. Зато обезглавил всех до единого. Мэлоун вписал в список сходств еще одну строчку. Все жертвы были обнажены – правда, на Эдварде Андрасси оставались носки. Все жертвы были разного возраста, пола, цвета. Роуз Уоллес выделялась среди жертв, поскольку была темнокожей. В то же время среди жертв не встречалось ни стариков, ни детей: всем жертвам было от двадцати до сорока лет. Еще одна закономерность, пусть и не самая значимая. Почти всех – но не всех без исключения – обнаружили в окрестностях Кингсбери-Ран. Последняя закономерность, объединявшая всех десятерых мертвецов, состояла в том, что все они были одиноки. Можно было бы возразить, что у Андрасси имелась семья, что родители его любили и по нему горевали, однако и он тоже был одиночкой – пусть и в силу привычек или образа жизни. Но прежде всего – к этой мысли Мэлоун возвращался снова и снова – в убийствах не было ничего личного. В них, безусловно, была жестокость. Это были чудовищные убийства. Но Мэлоун был уверен, что совершались они не из-за жертв. Жертвы не имели имен, они были никем. Убийца выбирал их как раз поэтому: потому, что у них не имелось имен. Мясник убивал именно их, потому что мог. Потому что исчезновения выбранных им людей никто не замечал. После Андрасси он больше не попадался на ту же удочку: он больше не убивал тех, у кого оставалась семья, родня, которая могла поднять шум, начать поиски, даже попросту заявить о пропаже. Нет, убийства совершались не ради жертв. Мэлоун был уверен в том, что Мясник совершал убийства исключительно ради себя. 10 Мэлоун отложил свои списки – ему нужно было время, нужна была перспектива, – но спать ему не хотелось. Он вытащил пистолет и винтовку, которую привез с собой из Франции, после войны. Она хранилась у Молли, вместе с его костюмами, и он, ни о чем таком не думая, взял ее с собой в Кливленд. Мэлоун снял и повесил в шкаф свою белую рубашку, не желая ее запачкать, и, сидя в штанах и в майке, принялся разбирать, чистить и опять собирать оружие. Револьвер он сразу убрал на место, но винтовку снова взял в руки и еще раз разобрал, а затем снова собрал, в этот раз уже быстрее, чем в первый. Этим они занимались в армии. От этих действий у него обострялось внимание, а в голове пустело: так он переваривал факты, не думая, и расслаблялся без единого глотка спиртного. Он уже несколько лет не держал винтовку в руках и с радостью отметил, что ничего не забыл. Щёлк, хлоп, хлоп, щёлк. Цок, щёлк, бам, бабах. Он снова и снова повторял все сначала, пока его внезапно не сбил с мерного ритма стук в дверь. Он опустил винтовку и, хмурясь, взглянул на стенные часы. Полночь. Снова раздался стук. Он встал, подошел к двери и неохотно ее открыл. Подтяжки не давали штанам упасть, но майка все же выглядела чересчур по-домашнему и не располагала к приему гостей. За дверью стояла Дани, с ног до головы закутанная в бледно-голубой халат. Выглядела она еще более по-домашнему, чем он сам. У нее на руках сидел кот Чарли, чертяка с разномастными глазами – под стать хозяйке. – Простите, вы скоро закончите? – неуверенно спросила она. Ее медные локоны спутались, и Мэлоун мгновенно вспомнил ту девочку, которая приветствовала его наутро после смерти родителей. Тогда ее разноцветные глаза глядели на него так же устало, как и теперь, и ему стало неловко. Ее спальня находилась ровно над его комнатой, а он даже не старался вести себя тихо. – Я мешаю вам спать? – спросил он. – Простите, я забылся, совсем не подумал об этом. Больше такого не будет. Она кивнула в знак того, что извинения приняты, и, развернувшись, двинулась обратно к лестнице. Но у кота имелись другие планы. Он выпрыгнул из ее рук, скользнул за открытую дверь и исчез под кроватью Мэлоуна. – Чарли, – охнула Дани, безвольно опуская руки. – Я его вытащу, – сказал Мэлоун. Он встал на колени и заглянул под кровать, но не смог разглядеть ни зги – кот, словно нарочно, не шевелился. Когда Дани опустилась на колени рядом с ним и попыталась выманить глупое существо, нежно называя его по имени, Чарли не обратил на нее никакого внимания. – Он лезет, куда ему хочется. Простите, – со вздохом заключила Дани. – Если сейчас его не забрать, он через несколько часов будет мяукать у вас под дверью, чтобы вы его выпустили. Это известие не обрадовало Мэлоуна. Он ни на миг не сомкнет глаз, если у него под кроватью будет сидеть этот кот. В чем-то Чарли очень походил на Зузану. – Вы можете лечь и оставить дверь открытой, – предложила Дани. – Тогда он просто уйдет, когда ему захочется. Нет. Этого не будет. Он представил себе, как утром явится Маргарет и будет смотреть, как он спит – если он вообще сумеет заснуть. Он не ложился спать, не заперев дверь в комнату. Никогда. Он снова попытался выудить из-под кровати кота. Когда и это не удалось, он взял винтовку, сунул ее под кровать и принялся шарить в темноте. Дани протестующе вскрикнула. Никакого результата он не добился, зато теперь у него страшно болела шея. – Я не собираюсь стрелять в него, Дани. Просто хочу выгнать его из комнаты. Дани ушла и вскоре вернулась с блюдцем сметаны. Поставив блюдце на пол возле кровати, она постучала по нему ложечкой, пытаясь приманить кота лакомством, но тот предпочел проигнорировать и ее доброту, и упорство Мэлоуна и не двинулся с места. – Простите, – повторила она. – Все это так ново для нас. Его всю жизнь баловали. Он мог гулять по всему дому, безо всяких ограничений. Мэлоун встал, спрятал винтовку, прибрал в комнате и направился в ванную, решив приготовиться ко сну. Когда он вернулся, умывшись и надев свежую майку, но так и не сняв подтяжек, Дани по-прежнему сидела возле его кровати, скрестив ноги и склонив голову вбок. В своем голубом халате и босиком она показалась ему поникшей, усталой и чересчур юной, так что ему стало неловко. Он повернул стул, стоявший у письменного стола, и сел к ней лицом, уперев локти в колени и сцепив руки. – Идите, – сказал он. – Я его выпущу, когда он захочет уйти. Прежде она уже видела Мэлоуна в нерешительности и потому не поверила, что он говорит искренне. – Вы ведь собирались еще работать? – спросила она. – Я посижу здесь, пока вы работаете. Или… если вы устали, я вернусь через час или около того и проверю Чарли. Я просто чуть приоткрою дверь, а если он не выйдет, то попробую снова, еще через час. – Вы ведь понимаете, что это просто смешно? – Мне правда очень жаль, – сказала она, но не двинулась с места. В комнате на миг воцарилась полная тишина. – Почему вы все еще здесь, Дани? – мягко спросил он. Она взглянула на него, хмуря брови, не понимая, что он имеет в виду, и он постарался ей пояснить: – Почему вы живете с тетушками? Разве вам не хочется обзавестись своим домом? Вы красивы. Чарли не может оставаться единственным вашим мужчиной. Я уверен, что за ваше внимание боролись десятки достойных мужчин. – Нет. – Нет, не боролись? Или нет, вам не хочется обзавестись своим домом? – Нет, не боролись. И мой дом здесь. – И у вас никого нет? – настойчиво спросил он. Он просто не мог в это поверить. – Я странная… и обычно не проявляю интереса к мужчинам. Судя по всему, это не самое удачное сочетание. Он рассмеялся от удивления. Она сказала правду. Как же верно подмечено. Мужчинам нужно поощрение. Им нелегко даже с обычными женщинами. Но если прибавить к красоте еще и странность. то большинство мужчин сразу пойдут на попятный. Отчасти из уважения. Отчасти из самосохранения. Он снова рассмеялся, радуясь ее откровенности и трезвости ее оценки. Дани изумленно уставилась на него, и он перестал смеяться. – В чем дело? – спросил он. – Я так и думала. – О чем вы? – Когда вы смеетесь, у вас совершенно меняется лицо. Словно солнце проглядывает сквозь облака или… или полено в камине занимается пламенем. Вжжух. – И она в такт словам взмахнула руками. – Прошу, улыбнитесь еще. – Я не могу улыбаться по заказу. – Конечно, можете. Я уверена, вы тысячу раз улыбались по заказу.