– Вы думаете, он еще там? – ахнула Дани. – Нет, – ответил Мэлоун. – Но если он все-таки там и находится там по праву, он нам ответит. Если он вломился туда тайком, то постарается поскорее сбежать. Так или иначе, скоро мы все узнаем. Но вряд ли он еще там. Прошу, встаньте у меня за спиной и возьмитесь за поручень, на случай, если он решит выскочить через эту дверь. Не хочу, чтобы он сбил вас с ног. Мэлоун снова стукнул в дверь и крикнул: – Есть кто дома? Теперь всякий, кто еще мог прятаться внутри, должен был понять, что они настроены очень решительно. К двери так никто и не подошел. Мэлоун вытащил из кармана небольшой чехол с инструментами, и спустя всего пару секунд замок открылся. Едва дверь сдвинулась с места, как им в нос ударил омерзительный запах. Они глядели в темную комнату, зажимая себе рукой рты и носы. – Кого-то здесь вырвало, – выдавил Мэлоун сквозь зубы. – Прямо на диван. Надо думать, это был наш подвыпивший знакомец. – Я это трогать не стану, – простонала Дани, не отнимая рук от лица. – Я тоже. – Он указал на мокрые следы, уводившие от ванной к двери на улицу. – Может, там осталась его одежда. Мэлоун прошел по квартире, велев Дани не двигаться с места. Она услышала, как он дернул цепочку от лампочки в ванной комнате, но свет не зажегся. – Перегорела. Но тут ничего нет, только вода и рвота, – крикнул он. – Думаю, он перед уходом пытался привести себя в божеский вид. Она подошла к дивану, прижав нос к плечу, чтобы дышалось хоть чуточку легче. Тот край дивана, где накануне лежали ноги незнакомца, тоже был весь перепачкан рвотой, но подлокотник казался относительно чистым. Она осторожно коснулась ткани и поморщилась, попыталась вслушаться, не отвлекаясь на омерзительный запах. И не почувствовала ничего, кроме грусти. Растерянности. А еще наслоений жизни, совершенно неразличимых. Бесполезных. Ей показалось, что она вновь услышала, как Джейкоб монотонно, нараспев повторяет медицинские термины. – Ничего? – спросил Мэлоун. Она помотала головой. Потом отошла в сторону и взялась за шторы. Мэлоун встал рядом с ней, уткнулся носом в согнутую в локте руку. Шторы были темные, теплые. Они поглощали свет, проникавший через окно, и их тепло на мгновение перекрыло все прочие ощущения. Как одежда на трупе. Дани пожала плечами и выпустила штору из рук. Ладони горели, словно она упала и оцарапала их о мерзлую землю, и она потерла ими о юбку. Это чувство – какое-то скрытое холодное течение – было ей незнакомо, и она не знала, что с ним делать. – Пойдем отсюда, – настойчиво произнес Мэлоун. Но она помотала головой и снова взялась за шторы, заранее приготовившись – как, выходя из дома, готовишься к порывам ветра. Солнце светило так ярко, что она сощурилась: в его лучах ее веки изнутри окрасились красным. Она уткнулась лицом в пыльную ткань, и красное стало черным. Она закашлялась, и холод скользнул по ее щекам, по горлу, обжигая, как обжигает лед. Ей нужно было узнать только имя. А потом она выпустит ткань из рук. – Джейкоб? – прошептала она. – Это ты? Отсюда он видел смерть. Он стоял прямо здесь, на этом же месте. Свою собственную смерть. Смерть отца. Смерть матери. Так много смертей. Но он ее не боялся. Он ее жаждал. Нет. Не Джейкоб. То было вовсе не отчаяние измучившегося студента-медика, которого одолевала депрессия. То было что-то другое. Кто-то другой стоял здесь, вцепившись в эти же шторы и ожидая, пока наступит тьма. Стоял много раз. Ее руки превращались в когтистые лапы, цепкие и холодные. Она передвинула пальцы выше, на верное место. Вот здесь. Он был выше ее, и его руки сминали шторы вот тут, над ее головой. Его руки… но чьи это руки? – Дани? – Голос Мэлоуна звучал далеко, будто бы у самого входа в пещеру, а она уходила все дальше в студеную тьму, и холод взбирался вверх по ее рукам и ногам, замедляя сердцебиение. – Он не знает, кто он такой, – сказала она, но голос ее звучал тихо и пусто, а пещера вокруг все ширилась, и она уже не была уверена в том, что Майкл ее услышал. Она попыталась снова, с трудом ворочая ледяным языком: – В нем много людей. – В ком? Голос Мэлоуна звучал так же слабо, искаженно, как ее собственный голос, и она попыталась ответить ему, сказать, чтобы он подождал. Она попыталась отпустить ткань, но больше не чувствовала пальцами никаких штор. И себя саму тоже не чувствовала. Она была лишь одной из множества душ, паривших в ледяной тьме. – Кто вы? – спросила она у них. – Как вас зовут? Послышался шепот множества голосов, словно целая колония летучих мышей сорвалась с темной громады камней у нее над головой. Но этот шепот ей ничего не раскрыл. Она лишь поняла, что она не одна. – Я помогу вам найти имена, – проговорила она. Слова растворялись во тьме, едва сорвавшись у нее с губ. Ей нужно было их коснуться. Она не могла им помочь, не дотронувшись до них. Но у нее не было рук. И глаз. И ушей. И языка. И имен тоже не было. * * * Дани не выпускала шторы из рук. Она вцепилась пальцами в складки ткани и держалась за них, закрыв глаза, подгибая ноги, – золотоволосая ведьма, прикованная к позорному столбу, едва ли сознающая, где она. Все это совсем не походило на то, как обычно вела себя Дани, читая ткань, – на то, как она словно погружалась в забытье, на то, как расширялись при этом ее зрачки, как что-то искали пальцы. Он подхватил ее на руки и отступил от штор, пытаясь высвободить ее руки. – Отпусти, Дани, – прорычал он, но она не послушалась. Пальцы ее походили на сосульки, острые, хрупкие, и он испугался, что может их сломать, если попытается вырвать у нее из рук шторы. Он опустился на колени, по-прежнему держа ее на руках, используя вес ее тела, чтобы себе помочь. Она дернулась и вытянула руки еще сильнее, но не разжала пальцев, а ткань потянулась за ней. Тогда он сжал ей запястье и дернул за штору, высвободил одну, а затем и другую руку, снова подхватил ее и ринулся к двери, почти уверенный в том, что шторы сейчас обхватят его за ноги и потянут за собой их обоих, увлекут в бездну, из которой ему едва удалось ее вытащить. Он не закрыл за собой дверь и едва запомнил, как сбежал вниз по лестнице. Дани, холодная и недвижная, лежала у него на руках. Черт подери, какая она холодная. Ее нужно согреть. Он мог думать только об этом. Согреть ее и разбудить. Прижимая Дани к себе, он почти бегом пересек лужайку у дома Рауса, которая хорошо просматривалась с оживленной в этот час мостовой. Наверняка это было то еще зрелище. Странно, что ни одна из проезжавших мимо машин не стала ему сигналить, что никто его не остановил, не вызвал полицию. Но солнце уже клонилось к закату, и небо зарозовело, и, наверное, со стороны могло показаться, что он просто несет на руках возлюбленную, а не бежит что есть сил, спасая две жизни, хотя позднее он и подумал, что в тот миг делал разом и то и другое. Он ворвался в дом через прачечную, промчался по коридору и вбежал в ванную комнату, остановился, чтобы запереть за собой дверь и поблагодарить провидение за то, что Маргарет уже, вероятно, ушла домой, а тетушки, скорее всего, успели подняться наверх. Он стряхнул ботинки, шагнул в широкую ванну, сел, устроив Дани у себя между коленей, и вывернул кран, пустив такую горячую воду, которую только мог вытерпеть. Ее голова безвольно откинулась ему на грудь, и он плотнее сжал ее в объятиях, но заметил, что с губ ее срывается чуть заметное дыхание, а когда прижал пальцы к ее горлу, то почувствовал пульс. – Дани, – взмолился он, – Дани, где же ты? Он коротко осмотрел ее. Три ногтя на левой руке и все ногти на правой руке кровоточили – значит, они какое-то время поболят, но пальцы все же не сломаны. Он прижал ее руку к губам, как родитель прижимает к губам ручонку ребенка, но знал, что утешает этим себя самого. Разве он целовал ее руки всего только прошлой ночью? Бог мой, за несколько часов он постарел лет на десять. – Дани? – повторил он, убирая ей волосы со лба. Ванна быстро наполнялась, вокруг них заклубился пар, и ее кожа начала розоветь. Потом она открыла глаза и словно очнулась. Она моргнула, моргнула еще раз и с озадаченным выражением лица чуть приподняла голову. К щеке липла мокрая прядка волос. Она смахнула ее. – По своей комнате я совсем не скучала… зато скучала по этой ванне, – прошептала она. Он чуть не рассмеялся от затопившего его облегчения: – Неужели? – Да. Она замечательно широка. Вы и сами видите. В ней так удобно подолгу сидеть. – Так и есть. Мне она очень нравится. – М-м. Хорошо. Это прекрасно. Я рада, – проговорила она. – Но почему… почему мы… здесь? Прямо в одежде? Он утер капельку пота, катившуюся по его носу, и перекрыл кран. Платье Дани обмоталось вокруг его ног, к тому же он в суматохе лишился двух пуговиц на рубашке, и в широко раскрывшемся вороте виднелась его насквозь промокшая майка. – Что последнее вы запомнили? – спросил он. Она немного подумала и снова опустила голову ему на плечо: – Зузана боится. Поэтому она наговорила вам всякого за завтраком. Она боится, что я ее брошу. Так же, как моя мать. – И это последнее, что вы помните? – изумленно произнес он. – Нет, – отвечала она. – Но теперь… теперь вы решите, что она сказала вам правду. Ему казалось, что с завтрака прошла целая жизнь и все сказанное тогда не имело никакой связи с происходившим теперь. – Правду? О чем? – Со мной еще никогда не случалось такого, – прошептала она, не давая прямого ответа на заданный им вопрос. – Поверьте, я не сумасшедшая. – Чего именно с вами еще не случалось? – настаивал он. – Я никогда не теряла сознание. – Она замолчала и прижалась к нему. Вода, перелившись через край ванны, обрушилась на пол звонкой волной. – Вам придется объяснить мне все в деталях, моя дорогая. Вы меня до смерти испугали. – Он сказал это резким тоном, но при этом с нежностью обхватил ее, приподнял и пересадил к другой стенке ванны. Ему нужно было оценить ее состояние. И разобраться в собственном. – Простите, Майкл, – сказала она, но ему не нужны были извинения. Он жаждал понять. – Вы уцепились за эти шторы. и в это же время что-то вцепилось в вас.