– О, дорогой мой. Простите меня, – тихо проговорила она. Он потрясенно уставился на нее. Она сказала ему «мой дорогой». – Я знаю, это сложно понять. То, что я вижу. И чувствую. А объяснить это еще сложнее, – жалобно прибавила она. – Сегодня мы оба пережили нечто новое. Но я не думаю, что мне угрожала реальная опасность. Не со стороны Мясника. Его там не было… это не было физическое присутствие. Я просто была ошеломлена. Наверное, у меня случился шок… и я потеряла сознание. Мне очень неловко, честное слово. Я чувствую себя очень глупо. Повела себя как какая-то кисейная барышня. – Вы меня испугали, – повторил он. – Но ведь вы не испугались меня? – уточнила она. – Нет, Дани. Вас я не испугался. – Не в том смысле, который она в это вкладывала. Та простота, та искренность, с которыми она описывала ему свой дар и себя самое, заставили его поверить ей тогда, в поезде, полтора десятилетия назад. И теперь он тоже ей верил. Во многих смыслах она казалась ему самым потрясающе ясным и вольным человеческим существом, с каким он когда-либо сталкивался. Сложным, но не запутанным. Глубоким, но не мрачным. Казалось, она стоит, широко раскинув в стороны руки, и говорит: «Вот она я», а мир кивает в ответ, говорит ей: «Да, это ты» и дарует ей полную свободу – но не из страха, а из почтения. Ему казалось, что не верить ей – то же самое, что не верить в существование солнца. Солнце просто существовало, оно светило, восходило и заходило, но не обязано было никого радовать или убеждать. Такой же была и Дани. И он подозревал, что любит ее. Так что нет, он ее не испугался. Он пришел в самый настоящий ужас. – Позвольте мне немного подержаться за вас, – попросил он, повторяя слова, которые она произнесла накануне. – Совсем недолго. Когда вы проснетесь, меня здесь не будет. Она сглотнула, а потом кивнула ему. Она отодвинулась к краю кровати, а он выключил лампу и вытянулся рядом с ней. Когда он обнял ее, прижавшись грудью к ее спине, она не стала сопротивляться, и оба они погрузились в сон. 19 Все воскресенье Дани пролежала в постели. В последний раз она так долго не выходила из своей спальни, когда в двенадцать лет подхватила ветрянку и вся покрылась розовыми прыщами. Разноцветные глаза, рыжие волосы и сыпь вместе смотрелись слишком уж вызывающе, и потому ее отослали из магазина, подальше от посетителей, хотя чувствовала она себя совершенно нормально – если не считать того, что прыщики невыносимо чесались. Но сегодня она вовсе не чувствовала себя «совершенно нормально». Пальцы болели так, что она не смогла бы надеть наперсток или вдеть нитку в иголку. Но хуже всего было изнурение, пробиравшее до самых костей, и нескончаемый гул в голове. Так что она весь день проспала, и никто не сказал ей ни слова. С утра к ней заглянул Майкл, за ним тетушки, но они скоро ушли в церковь – в конце концов, было Вербное воскресенье, – а Майкл взялся за свою обычную работу. Всю неделю он был мрачен, а с ней вел себя настороженно и как мог старался держаться подальше. Когда он попросил подержаться за нее, повторив слова, которыми она просила его о том же, она заметила что-то в его лице. Но наутро все пропало. Стерлось. Он здорово умел отодвигать свои чувства. Он плотно связывал их и навешивал ярлык, так же как поступал, когда составлял свои списки или работал с фактами. Она попыталась отыскать его запах на своих простынях, прочесть его мысли, прижимая ладони к следу, который остался на подушке от его головы, но жажда, которую она ощутила, была неотделима от ее собственной жажды. В ателье по-прежнему царило предпасхальное оживление. Майкл дважды сопровождал ее в морг, но был холоден и немногословен, а когда она вновь попросила его показать ей улики, он не стал ей ничего обещать. – У меня есть пара идей, которые стоит проверить, – уклончиво сказал он. – Чтобы попасть в сейф с вещдоками, мне нужен Несс, а он сейчас здорово занят. Я подумал, что мы могли бы наведаться в дома, где снимали жилье Фло Полилло и Роуз Уоллес. Спросить у хозяев, не осталось ли у них каких-то вещей. Одежды или еще чего. Вы могли бы взглянуть на их вещи, проверить, вдруг по ним получится что-то прочесть. Но… я запрещаю вам касаться штор. Она улыбнулась этой попытке ее развеселить, но он лишь чуть приподнял в ответ уголки губ. Глаза его смотрели серьезно. – Может, тем временем найдется что-то еще, связанное с новой женщиной, с Жертвой Номер Десять, и тогда вы осмотрите все и сразу, – прибавил он. – В том числе вещи, которые еще никто не трогал, не изучал и не описывал. Старые улики вряд ли расскажут вам что-то, что может быть полезно. – Думаете? А мне кажется, что вы просто боитесь, – мягко отвечала она. – Мэлоун, со мной все будет в порядке. Вы должны мне верить. Он буркнул что-то себе под нос, уткнулся в утреннюю газету, и она решила не продолжать разговор. Всю неделю поисковые партии обшаривали реку и берега в поисках человеческой плоти – так же как дети на Пасху рыщут в траве парка Евклид-бич в поисках разноцветных пасхальных яиц. Но Пасха пришла и ушла, а находок все не было. Ни кусочка человеческой плоти. Ни бедра, ни стопы. Ни головы, ни изувеченного тела, ни подсказок, которые бы помогли понять, кем была жертва и кто сотворил это с ней. Дани решила, что Майкл успел рассказать Нессу про Эмиля Фронека и квартиру над клиникой, потому что к доктору Петерке пришли детективы. Они обыскали дом, опросили самого доктора и всех сотрудников. Встрепанная Сибил примчалась в ателье, требуя вызвать Мэлоуна, и покинула его с новой шляпкой, новой парой перчаток и новыми слухами, слегка успокоенная своими покупками и тем фактом, что ей теперь будет о чем посудачить. Дани внимательно выслушала все рассказы о происшествии в клинике: врачей оскорбили расспросы полиции, Петерка передал детективам список жильцов за последние десять лет, но потрясение было так велико, что клинику пришлось закрыть до конца недели. Диван со второго этажа вынесли, шторы тоже, а в квартиру пришли рабочие и принялись переделывать помещение по желанию доктора Петерки. Прежде всего они сменили дверные замки. Мэлоун внимательно следил за Дани и не дал ей ни единой возможности снова приблизиться к шторам, уловить хотя бы отдаленный отзвук запаха, оставленного на них убийцей. * * * Через две недели после того, как из реки выловили кусок женской ноги, Элиоту было известно ровно столько же, сколько Мэлоун узнал на пресс-конференции коронера Гербера в день, когда была сделана эта находка. Однако газеты ежедневно вспоминали об этой злосчастной ноге и последней «выходке Мясника», вновь и вновь пересказывали все, что было известно о предыдущих убийствах, и бичевали всех, начиная от президента Рузвельта и заканчивая службой охраны железных дорог, за то, что те отвернулись от «самых незащищенных обитателей Кливленда». Ежедневная кливлендская газета «Говоря откровенно» разместила на первой полосе пространное письмо в редакцию за подписью того самого Мартина Л. Суини, конгрессмена от Двадцатого округа. Конгрессмен открыто заявлял, что Элиот Несс уделяет регулированию уличного движения и заигрываниям с прессой куда больше внимания, чем вопросу избавления города от маньяка. «Он устанавливает в патрульных машинах новомодные радиостанции, тратит деньги налогоплательщиков на организацию банд беспризорников, а в это время жители города боятся выйти из дому и гадают, кто станет следующей жертвой безумца. Кливленд заслуживает лучшего», – писал конгрессмен. Кливленд действительно заслуживал лучшего – никто не заслужил того, что творил с людьми Безумный Мясник, – но Мэлоун отлично знал, что люди редко получают по заслугам. Элиот не был для города ни проблемой, ни спасителем, пусть даже его таковым и считали. Наверное, как раз тут и крылась проблема. Все в городе понадеялись на человека, который сумел поймать Аль Капоне. Но Мясник был существом совершенно другого толка. Капоне в свое время оказался под прицелом множества служб, начиная от высшего руководства города. Но на этот раз у полиции не было конкретного подозреваемого. Мясник по-прежнему оставался призраком, которому никто не мог подобрать имя. В пятницу, 22 апреля, Мэлоун, Несс и Дэвид Коулз собрались в кабинете Несса в городской ратуше. Место было не из укромных, посетителей легко могли заметить на входе и выходе из здания, но Несс за последнюю неделю приметил несколько особенно настырных хвостов и попросил, чтобы Мэлоун, пока не уляжется буря, сам приезжал к нему. Мэлоун еще не успел рассказать Нессу о звонке Айри, о его ультиматуме и встревоженном «боссе». Элиоту не нужно было дополнительное давление, хотя всем уже стало ясно, что буря вряд ли пройдет стороной и принесет с собой разрушения. Коулз успел проконсультироваться с криминалистами и полицейскими лабораториями по всей стране и вызвал Мэлоуна, чтобы пересказать самые нелепые из данных ими оценок. Элиот, сутулый, с заметными синяками под глазами, слушал их разговор, но почти ничего не говорил сам. Никаких реальных новостей или идей у него не было. – Элиот говорил, у тебя есть эксперт, – обратился Коулз к Мэлоуну. В его взгляде читалось любопытство. И надежда. – Да. Есть, – отвечал Мэлоун, коротко глянув на Несса. Он-то решил, что Элиот в суматохе забыл об их разговоре. Но тот явно ни о чем не забыл. И Дани тоже ни о чем не забыла: она настаивала, нет, даже скорее требовала, чтобы ее волшебным пальчикам позволили коснуться вещественных доказательств. Но после появления новой жертвы газетчики словно с цепи сорвались – они жаждали новых сведений, которых все не было, и Мэлоуну все меньше хотелось, чтобы Дани хоть как-то участвовала в расследовании. – Я не хочу, чтобы кто-то любопытствовал на ее счет. Нессу это на пользу не пойдет. – И Дани тоже не пойдет. Коулз нахмурился, а Элиот расправил плечи. – О чем это ты? – спросил Коулз. – Газетчики жаждут информации. Им нужны истории. Если они о ней пронюхают, сразу повсюду раструбят. Им ведь больше не о чем писать, – пояснил Мэлоун. – Так что нам нужно устроить все втайне. По-тихому. – Что же там у тебя за эксперт? – не сдавался Коулз. – Он хочет, чтобы нам помогла какая-то страхолюдная портниха, – с непроницаемым лицом ответил Элиот, но в глазах его засверкали искорки. Это была первая шутка, которую он позволил себе при Мэлоуне с тех пор, как нашли ногу. – Хм, – буркнул Коулз. – Ну ладно. Вряд ли нам это повредит. Правда, мы уже отследили все немногочисленные метки прачечных, которые обнаружились на одежде. И нам это ничего не дало. – Назначай время, Майк, – сказал Несс. – В следующую субботу, вечером, – ответил ему Мэлоун. – Ты ведь сможешь провести нас в сейф с вещдоками, чтобы никто особенно не любопытствовал о том, чем мы там заняты? – В следующую субботу этот чертов Весенний бал в больнице Святого Алексиса, – с тяжелым вздохом объявил Элиот. – Там будет пресса. И политики. И благотворители. Епархия и монашки устраивают ежегодное публичное выкручивание рук. Оттуда нельзя уйти, не выписав огромный чек, иначе тебя прилюдно обвинят во всех смертных грехах. С другой стороны, на эти пожертвования существует и сама больница, и католические благотворительные организации. Мне нужно там показаться. – Так даже лучше. Это отвлечет прессу, – сказал Мэлоун. – Можем встретиться после приема. – Ты прав, – согласился Несс. – Все соберутся там, все будут заняты, пересчитаны, отсняты на камеру. Народу в ратуше останется еще меньше, чем обычно бывает по субботам. И репортеров здесь точно не будет, все застрянут на балу. – А ты мог бы достать мне пару билетов? – спросил Мэлоун, которого вдруг озарило. Несс удивленно вскинул брови: – Хочешь побывать на балу? – Это ведь будет прямо в больнице? – Ну да. Столовую превращают в бальный зал, устраивают там сцену, на ней сидят оркестранты. Столы отодвигают к стенам и освобождают в центре пространство для танцев. Все гости наряжены в пух и прах – фраки, вечерние платья, – так что мероприятие это сногсшибательное. Все было бы неплохо, если бы только я явился туда с женой. Коулз неловко заерзал, а Несс залился краской, словно не собирался произносить последние слова. Он застенчиво усмехнулся себе самому: – Но есть у этого и приятная сторона… Может, после бала газетчики кинутся болтать о моей семейной жизни и позабудут, что я никак не могу изловить Безумного Мясника из Кингсбери-Ран. Коулз был настроен менее оптимистично: – Может, попробуем проделать все это раньше? До следующей субботы еще больше недели. Нам нужна наводка, Мэлоун. У нас ровно ничего нет. Если ты думаешь, что твоя портниха сможет подкинуть нам что-то новенькое, я хочу поговорить с ней как можно скорее. Прямо сегодня. – Коулз, тебе что, Айри звонил? – спросил Мэлоун. Несс вскинул брови, а Коулз мгновенно поник. – Да. Звонил. Говорил, что Германия выиграла пропагандистскую войну и что, если все это прямо сейчас не закончится, у Кливленда отберут контракты федерального правительства. – Мне он тоже звонил, – сказал Мэлоун. – Дэвид прав, Несс. Чем скорее, тем лучше. – Ладно, черт вас дери. – Несс тяжело вздохнул и потер ладонями лицо. – Значит, на самом деле плохи наши дела? А я-то гадал, когда уже вояки начнут нами командовать. И сколько у нас осталось времени? – Нам нужно выиграть время, – сказал Коулз. – Прямо сейчас. – Или что? – с мрачным видом спросил Несс. – Или обо всех твоих нововведениях – о бандах мальчишек, о безопасности уличного движения, о полицейской реформе – можно просто забыть, – честно ответил Дэвид. – Мэр Бертон повесит всю вину на тебя, и тогда политиканы решат, что хоть кто-то в городе хоть что-то делает. Я слышал, мэр собирается на ближайших выборах баллотироваться в сенат. Хочет во что бы то ни стало слинять из Кливленда. Несс, под тебя сейчас все копают. Несс взглянул на Мэлоуна. Тот выдержал его взгляд. В глазах Элиота не было ни обвинений, ни злости. Он просто сцепил пальцы в замок и скрестил ноги. – Что ж… тогда нам лучше действовать быстро. Майк, ты ведь сможешь сегодня вечером доставить сюда мисс Кос? К восьми тут станет пустынно, как в заброшенном городе. Коулз устроит, чтобы вещдоки принесли прямо ко мне в кабинет. Он составит акт приема-передачи улик, все чин чином. Но тебе не придется иметь дела ни с кем, кроме нас и, может, парочки полицейских, которые притащат сюда ящики с уликами и потом их унесут. Их мы попросим подождать за дверью. Ни один клерк из отдела вещдоков не узнает о том, что вы с мисс Кос как-то связаны с делом. А детективы не узнают, чем мы тут занимаемся. Мэлоун пообещал доставить Дани в ратушу к восьми вечера. Он не сомневался, что она охотно поедет с ним. Но ему было тошно. Он тянул до последнего, пытаясь удержать Дани подальше от этого дела, но теперь отступать было больше некуда. На самом же деле он просто боялся не пережить новой встречи с тем, от чего с Дани случился тот самый холодный обморок.