Динь-динь-динь-динь. – Если мы сейчас не уедем, застрянем в пробке. Где этот чертов номерок? И где гардеробщик? Мэлоун увлек Дани за другой ряд пальто, и в это мгновение из-за двери в дальнем углу гардеробной показался дородный мужчина во фраке. Он поспешил на призывное треньканье колокольчика. За ним густым шлейфом тянулся табачный запах, к подошве ботинка прилип кусочек туалетной бумаги. Динь-динь-динь. – Сказал речь и сделал ноги, – шепнул Мэлоун. – Что ж, тут я с ним вполне солидарен. – О ком вы? – прошептала она в ответ. Мэлоун стоял неподвижно, прислушиваясь к разговору у стойки. – Прошу прощения, конгрессмен, – произнес гардеробщик, – но… мне никак не обойтись без вашего номерка. Без него я не смогу отыскать ваше пальто. – Оно висит рядом с пальто моей супруги. А у нее есть номерок. – Тук, тук, тук. – Вот он, берите. И прихватите мои серое пальто и черную шляпу, они висят по соседству. – Но, сэр… мы не всегда вешаем одежду супругов рядом друг с другом. – Ладно. Мари, иди с ним, – велел конгрессмен. – Раз он боится отдать мне чужие вещи. Гардеробщик протестующе булькнул было, но тут же передумал. – Хорошо. Мадам, прошу вас, пройдите со мной, – пригласил он. Послышался скрип открывающейся двери, шелест женской юбки. Мэлоун замер, не выпуская руку Дани, пытаясь понять, в какой ряд двинется гардеробщик. – Вот же черт, – пробормотал он, когда служитель свернул прямо к ним. Тот остановился так резко, что Мари Суини с недоуменным возгласом уткнулась ему прямо в спину. – Вам нельзя здесь находиться, – забормотал гардеробщик, переводя взгляд с Мэлоуна на Дани, и принялся одергивать свой фрак с таким видом, словно готовился свистнуть в свисток или включить сигнал тревоги. Мари Суини выглянула у него из-за спины и от изумления разинула рот. – Я хотел забрать свою шляпу. Вас не было на вашем рабочем месте. Я устал ждать, – проговорил Мэлоун таким мрачным тоном, что гардеробщик невольно отшатнулся от него и наступил прямо на подол зеленого платья Мари Суини. – Ох, боже мой. Ах, – проговорила она, оттолкнула беднягу от себя и уныло уставилась на оборванный край подола. Мэлоун шагнул вперед и снял свою шляпу с крючка прямо над головой гардеробщика. Тот поморщился. – Вам повезло, что я сам ее отыскал. – Мэлоун надел шляпу на голову и выудил из кармана номерок. Он протянул его гардеробщику с таким видом, словно вручал судебный приказ. Лицо его сохраняло при этом самое бесстрастное выражение. Служитель взял номерок дрожащей рукой. – А теперь, если позволите, я советую вам попросить прощения у миссис Суини, – с насмешливой ухмылкой продолжил он, взял Дани за руку и, обогнув гардеробщика, двинулся к выходу. – Мэм, – любезно произнес он, проходя мимо жены конгрессмена, и коснулся полей своей шляпы. – Бога ради, да что там такое творится? – взвыл конгрессмен Суини, когда они приблизились к стойке, и стукнул ладонью по колокольчику. На этот раз Мэлоун обошелся без ловких прыжков. Он просто отворил дверцу слева от стойки и вывел Дани из гардеробной тем же путем, которым в нее попала Мари Суини. – Сэр, мне понравилась ваша речь, – сказал он конгрессмену, на миг замедлив шаг. – В ней чувствовалась такая сила. Мои предки тоже родом из Мейо. – Он произнес что-то по-гэльски и подмигнул, словно у них был какой-то общий секрет. Суини кашлянул, прочищая горло: – Да, да. Прекрасно. Спасибо. – Но ведь ваши предки не из графства Мейо, – прошептала Дани, когда они отошли подальше от конгрессмена. – Вы говорили, что ваш отец был родом из Дублина, а мать – из Белфаста. Это никакое не графство Мейо. – Я решил его поддразнить, Дани. Вы ведь знаете, что здесь, среди кливлендских ирландцев, графство Мейо – своего рода символ объединения. Когда Суини нужны голоса, он вспоминает о своих предках. – Что вы ему сказали? – Имиг лат, омадон. – Да, но что это значит? – Я назвал его дураком и велел… м-м, – он кашлянул, – убираться куда подальше. – Но ведь он вас поблагодарил, – удивилась она. – Лишнее доказательство того, что он и правда дурак. Он не дает Элиоту никакой жизни. – И-миг лат о-ма-дон, – прошептала она, будто бы пробуя на вкус эти слова. – Мне нравится. Он тяжело вздохнул, словно понял, что научил ребенка ругаться, словно она вновь подтвердила, что он дурно на нее влияет. – Кстати, я думала, что, если нас обнаружат в гардеробе, мы притворимся, что искали уединения, – сердито заметила она. – И теперь чувствую себя жестоко обманутой. Мэлоун громко расхохотался. 23 За завтраком Маргарет напомнила ему, что сегодня день стирки, и он послушно выставил в коридор свою корзину с грязным бельем. В доме было сыро и слишком тепло, так что он распахнул у себя окна, чтобы проветрить комнату. Точно так же поступили все остальные обитатели дома, и теперь звуки долетали до него и из-за двери, и с улицы: разговоры в магазине, стук швейных машинок в мастерской, громыхание и шипение утюга, которым орудовала Маргарет. Пестрый гул дома, все жители которого были заняты своим делом, мешался с пением птиц, доносившимся со двора, и с шумом уличного движения, создавая чудную симфонию. Это звучание жизни успокаивало Мэлоуна, пока он в который раз изучал своих мертвецов. Он услышал, как Дани вышла из магазина, зашагала по коридору, и его внимание вмиг переключилось. Он узнал ее легкую поступь, цоканье ее небольших каблуков. Наступило время обеда, но она не стала подниматься по лестнице. Он и сам подумывал сделать перерыв, но не был уверен, что сможет есть. Поднявшись из-за стола, он сунул в рот мятный леденец из конфетницы, которую принесла ему Дани. С тех пор как он признался, что любит сладкое, она постоянно пополняла его запасы конфет. Мятные леденцы тоже успокаивали. Все утро он провел, изучая отчет коронера и составляя список того, что знал о последней жертве Безумного Мясника. Отчет опубликовали накануне, поздно вечером. В графе «официальная причина смерти» по-прежнему стоял прочерк, но в качестве вероятной причины указывалось ранение шеи, сопровождавшееся обширной кровопотерей, – иными словами, обезглавливание. В понедельник под мостом на Западной Третьей улице из реки выловили джутовый мешок. На мешке значилось: «Картофель Уил-Брэнд», город Бангор, штат Мэн. Целых сто фунтов картофеля. Но мешок соврал: весил он вовсе не сто фунтов, да и картофеля в нем не было. В нем лежали две половины расчлененного женского туловища, бедро и ступня левой ноги, той самой, которую выловили в апреле. Его вдруг осенило. Раньше он об этом даже не думал. Многие жертвы – или части их тел – находили в мешках из джута. Дани ни разу не касалась этих мешков. Если она могла что-то прочесть по одежде из кожи, то наверняка могла что-то увидеть на джутовой материи. Правда, некоторые мешки долгое время пролежали в воде, а значит, прочесть их будет сложнее. Вряд ли они расскажут о жертвах, но вполне могут подсказать хоть что-нибудь об убийце. Из коридора снова послышались шаги Дани, на этот раз быстрые, суматошные, от прачечной к его комнате, словно он силой собственных мыслей вызвал ее к себе. Она трижды быстро стукнула в его дверь. Он заставил себя отвлечься от нестерпимой жажды увидеть ее. Жаркое, сладкое желание разливалось по его телу, но он усмирил свое сердце и постарался собраться. После бала в больнице он вел себя осторожно. Или, по крайней мере, старался. Воскресная месса, морг и работа помогали ему держать себя в рамках приличия. – Майкл? – Приглушенный дверью голос прозвучал так, словно она задыхалась от нетерпения. – Входите, я здесь. – Он отметил, что произнес эти слова неприветливым тоном. Но лучше так, чем возбужденно. Она нерешительно просунула голову в дверь. – Я не вовремя? – Она и правда едва переводила дыхание. Он сунул руки в карманы и помотал головой: – Нет, Дани. Прошу вас. Щелкнув замком, она заперла за собой дверь и привалилась к ней. Комната наполнилась запахами отбеливателя и мыльной стружки: Дани держала в руках аккуратную стопку его постиранных маек. Локоны, уложенные в прилежные волны, обрамляли ее лицо и ниспадали до плеч. На ней было простое коричневое платье с узкими лацканами, которые сходились на груди к поникшему банту. Чтобы не выглядеть слишком броско, она перехватила платье в талии тоненьким поясом, но ткань казалась поблекшей после множества стирок, хотя коричневый цвет по-прежнему придавал ее коже мягкий и теплый оттенок. А может, дело было вовсе не в платье. Щеки у нее розовели, она задыхалась, грудь поднималась и опадала так, словно она обежала целый квартал, а не примчалась из прачечной к нему в комнату. Он хмуро взглянул на нее: – Вы что-то нашли? Она без единого слова протянула ему его майки, и он, не понимая, в чем дело, забрал их. Они стояли вдвоем в запертой комнате, но, казалось, она все равно никак не может подобрать нужные слова. – Я прошу Маргарет складывать ваши вещи, чтобы я не… чтобы не нарушать… ваше право на личную жизнь. Но она кое-что пропустила. – О нет, – охнул он. – Что на этот раз? Она подняла на него глаза, моргнула, сглотнула, и он заметил, как у нее на шее, под шелковой кожей, бьется тонкая жилка. Черт, ну и картина. – Вот эта, на самом верху? – Она махнула рукой в направлении стопки маек. – Что с ней? – выдавил он. – Наверное, вы надевали ее вечером в ту субботу. Но Маргарет ее пропустила. Она так и лежала в корзине для грязного белья. Нестираная. – М-м, – только и сказал он. Но он наконец-то все понял. Она шпионила. – Я просто хотела отнести их вам. И корзину тоже. Но… корзину я, кажется, забыла. Я хотела вам что-то сказать. – Хорошо.