– Лучше, чем у тебя, вероятно. Ты расскажешь мне, если тебя побьют, или если тебе что-то понадобится? – Я сам могу побить, – отвечает Арчер. – И я всегда настороже. Я не собираюсь... Я не думаю, что собираюсь умереть здесь. – Ты там и не умрёшь. – Лишь... состарюсь. – Не состаришься. Только станешь старше. Это не то же самое. Я... Я отправляла тебе шарф. Знаю, тебе, вероятно, его не отдали... – Отдали. – Правда? Я думала, не отдадут. Я рада, что он у тебя. Тебе станет теплее. – Послушай, Ханна, – говорит Арчер, и чувство, что едва начало меня отпускать, чувство, что он на грани слёз, снова возвращается ко мне. – У нас будет ребёнок. Кто-то останется после меня. Кто-то, кого я увижу не скоро. Ты не должна приезжать сюда ни одна, ни с ним. Никогда. И если ты кого-то встретишь, то пусть он просто будет... – Ты снова это начинаешь? Только не говори мне, что мы будем повторять всё это заново. – У тебя впереди целая жизнь, – он тяжело и шумно выдыхает. Я пытаюсь представить, стоит ли он сейчас или сидит, или облокачивается на стену, но не могу представить ни конкретное место, где он находится, ни позиции тела. Всё так далеко от меня. Он далеко от меня и не подпускает. – Ханна, – я почти задыхаюсь, когда он снова называет меня по имени. – Ничего не изменилось. Я всё ещё здесь, но тебя здесь быть не должно. Ты должна быть вне этих стен всегда. – Буду, если ты просишь. Но я не хочу никого встречать. Никогда. Я дождусь тебя, – пусть он всего лишь станет старше, а не состарится, пусть он перестанет выглядеть так, как сейчас, и даже если его здоровье в чём-то ухудшится. Мне более никто не нужен. Только он один. Сегодня и всегда. – Я люблю тебя, Арчер. Тебя. – Меня долго не будет. – Тогда я люблю тебя долго. – Ханна, – очень-очень тихо шепчет Арчер. – Я... Я тоже тебя люблю. Но... – Никаких «но». Я тебя не оставлю. Если я спрошу, ты ответишь мне честно, без утаек? Я понимаю, там другая жизнь. Я не слабая, и меня не напугает знать что-то о тебе, о твоей жизни там. – Знаю, что не слабая. Ну мне похрен на телик, так что стычки по поводу того, что смотреть, меня не касаются, но один ублюдок протянул руку к тому, что моё. К снимку, – с жёсткостью в голосе изрекает Арчер, вдыхая рядом с трубкой. – Я был вежлив, но мне пришлось сломать тому ублюдку палец. Сам виноват. И мне похрен, что пришлось провести несколько дней в одиночной камере. Я-то был не совсем один, а с твоим снимком. Мы вроде как даже поговорили. С ним или с ней. С девочкой или с мальчиком. Думаешь, там мальчик? – Хотелось бы, чтобы был мальчик. Похожий на тебя. С твоими глазами и волосами. Не надо больше так делать, – прошу я, молча глотая слезу, что стекает по щеке из уголка глаза. Мокрая, солёная, оставляющая влажный след. – Пожалуйста. Не влезай. – Я и не влезал. Он сам полез. Чтобы однажды увидеть тебя, я должен выйти живым. Я должен это нам. Тебе и ребёнку, – в ожесточении выдавливает Арчер, словно прилагая усилия, чтобы говорить, задействуя каждую крупицу своего ресурса и своих сил. Его голос звучит болезненно. Нет, не так, будто Арчер болен. Но так, что становится ясно, что он действительно способен причинять боль в ответ, если потребуется, или вообще способен на всё. – Когда тебе в следующий раз к врачу? – Скоро. Должны сказать, нет ли хромосомных аномалий или иных проблем. Я сдала анализы. – Скоро это когда именно? – Четвёртого декабря. – Хорошо. Я постараюсь позвонить вечером. Но если не скажут ничего хренового, то напиши мне письмо. Хочу его перечитывать. – А если ты не позвонишь, или новости будут дерьмовые? – Я позвоню. Поверь мне, Ханна. Постарайся поверить. – Дэниелс. Время. Я слышу этот оклик с той стороны трубки. Рокочущий голос, что его произносит, кажется неприятным. Но наверняка для меня любой посторонний голос оттуда будет неприятным. Потому что разлучает меня с Арчером снова и снова. Отнимает его у меня. Те крупицы Арчера, что у меня сейчас есть. Только возможность слышать, слушать и говорить самой. Вот они, эти крупицы. Которых так унизительно мало. Но я не собираюсь роптать на судьбу. – До четвёртого декабря, Ханна. – До четвёртого декабря, Арчер. Я распечатываю себе календарь на следующий месяц. Впервые в жизни делать что-то в этом роде ощущается странным, но в хорошем смысле. Цифры и дни на бумаге смотрятся иначе по сравнению с календарём в телефоне. Заметку не создать, но можно обвести то или иное число. Я нахожу маркеры и захватываю четвёрку в круг синим цветом. Синий цвет любимый у Арчера. Когда мы только начали встречаться, он подарил мне платье насыщенного синего оттенка. Я носила его очень много, пока однажды не пролила вино. Арчер сказал, что бывает, и чтобы я не брала в голову. Я старалась не брать, но он расстроился, да и я тоже. Не столько из-за платья, сколько потому, что он любил это платье, которое к тому времени уже сняли с продажи. Прошло пару месяцев, когда я укоротила длину, и платье скорее стало туникой. Вскоре наступил мой День рождения. Я ждала от Арчера чего угодно, но не того, что он будет регулярно мониторить сайт бренда, а потом и позвонит им спросить, не найдётся ли у них случайно хоть одного такого платья где-нибудь на складе. Может быть, если кто-то вернул вещь, что не подошла по размеру или оказалась отвергнута в силу других причин. Ему пообещали проверить. Я бы ни хрена не поверила, что сотрудники так и сделают, но Арчеру перезвонили через пару дней, найдя точно последнее платье. Он взял с меня слово насчёт вина. Что это платье и вино больше никогда не должны сочетаться вместе. Это платье до сих пор мне в пору. Или уже не совсем. Но к девятому месяцу я точно в него не помещусь. Я смогу так прожить. От звонка до звонка. От письма до письма. Переживая каждый день, но живя надеждой на будущее, в котором мы вместе, каким бы далёким оно не казалось. Я пишу Арчеру каждый день. Дополняю и дополняю письмо всё новыми вещами, которыми хочется поделиться. О погоде или о том, что связано с ним, о чём-то, что я увидела, и что напомнило мне о нас. О молодой паре, что покупала мороженое, несмотря на холодную погоду, и ела его прямо на улице, как и мы когда-то. Шапки, шарфы и мороженое. Тогда я слегка простыла, и Арчер отпаивал меня чаем, а когда после выходных надо было пойти на работу, заказал мне туда горячий суп. Письмо разрастается почти до десяти листов, и я отправляю его аккурат накануне своего визита к врачу. Я знаю, оно придёт уже позже, но на случай хреновых новостей его концовкой я надеюсь внушить надежду.Всё будет хорошо. Люблю тебя долго. Твоя Ханна.Врач всё тщательно пересматривает и перепроверяет. Когда она хмурится, я уж думаю худшее. Тем более из-за того, что она обращается к компьютеру, открывая мои предыдущие анализы. Наконец она отодвигает ноутбук и смотрит на меня. – Всё в порядке. Тесты не выявили аномалий. Мне нужно было сверить кое-что между собой, но вам не о чем беспокоиться. – То есть ребёнок здоров? – Да, на данный момент всё идёт хорошо. Как вы едите? – Стараюсь правильно. – Давайте взвесимся. Весы показывают, что я прибавила четыре килограмма после потери двух из-за токсикоза. Теперь я вешу шестьдесят шесть. Ровное число. И всё идёт своим чередом. Но тем вечером Арчер не звонит. Я отправила ему короткое письмо ещё днём, написав его прямо после посещения врача и опустив в ближайший ящик. Мне так нервно из-за отсутствия звонка, что к ночи я ощущаю почти тошноту. Нервничать так небезопасно. Я извожу себя разными мыслями. Арчер обещал. Его обещание не пустой звук. Что-то наверняка случилось. Он бы сделал всё, чтобы сдержать слово. Значит, он не может. По-настоящему не может. Его снова заперли? Или он... Нет, он там не умрёт. Он обещал. Наутро я прошу отгул. Я едва ли спала. У меня ноет в груди. Какой из меня работник месяца? Мне позволяют не приходить. Там уже знают о моей беременности. Я сообщила. Всё равно бы вскоре пришлось. Как и обычно, мама звонит утром, чтобы проверить меня, и всё ли со мной в порядке. Физически да, всё идеально, но психологически... Иногда я задумываюсь пойти к психологу. Примерно раз в неделю. Но сейчас эти мысли особенно сильны. – Арчер вчера не позвонил. Я переживаю, вдруг что... Я просто не могу, мам. – Можешь. Можешь уже много недель. Но помни, где он есть. Он не был бы счастлив, узнав, что ты так себя мучаешь. Не позвонит в течение дня, мы вернёмся к этому разговору и постараемся что-то разузнать. Вместе. Ты не на работе? – Нет. Отпросилась. – Тогда посмотри что-нибудь жизнеутверждающее. Я не пытаюсь сказать, что ты должна отвлекаться, но ты... – Всё-таки должна, да. – Вроде того. Ты можешь звонить мне в любое время. И обязательно позвони или напиши, если Арчер даст о себе знать. – Хорошо. Я отключаюсь, чтобы не занимать телефон. Так и быть. Я включаю фильм. В погоне за ветром. История, основанная на реальных событиях, о девушке-жокее, участнице престижного конного турнира. Задолго до середины хронометража приходится нажать на паузу из-за подавляющих эмоций и желания писать и одновременно что-то попить. Сначала я иду в туалет, а потом за чаем, но до чая употребляю воду, потому что чай ещё нужно нагреть. Наконец температура кажется подходящей, и я отключаю чайник. Мне кажется, что я слышу звук из гостиной, пока шипение затихает. Но какой звук? Я поставила фильм на паузу. Телефон. Там же остался мой телефон. На диване. Я бегу туда и хватаю сотовый, быстро скользя пальцем по экрану. Давай же. – Алло. – Звонок из... – Да, я оплачу. Соединяйте. – Соединяю. – Арчер. Родной, – я говорю без уверенности, что он уже меня слышит. Просто не могу ждать. Если и не слышит, я повторю всё для него. – Арчер. – Моя Ханна. Я не сдержал обещание, – твёрдый голос, несмотря ни на что. Или скорее вопреки всему. – Мне не стоило обещать. Не стоит делать так, пока я здесь. – Неважно. Я ждала. И буду ждать. Звонка, тебя, твоего возвращения. Всего. У нас всё ещё будет. Если ты не позвонил, значит, что-то произошло. Что происходит? Не смей говорить, что ничего. – Ничего, в чём был бы замешан я. Произошёл бунт. Его быстро подавили. Но я не мог выйти из камеры. Никто не выходил весь вечер. Слова Арчера как кинжалом по сердцу. В груди словно леденеет, застывает воздух, и не продохнуть. Не сделать ни вдоха, ни выдоха. В горле нарастает препятствующий ком. Бунт. О Боже. – Тебе было страшно? – Страшно. Не за себя. Только из-за того, что я не могу позвонить тебе. Как у нас дела? – У нас всё отлично. Результаты тестов хорошие. – Ты мне написала? – Написала, – я прижимаю трубку ближе к уху, когда Арчер спрашивает, шепча. – Я никуда не денусь. Я сделаю всё, о чём бы ты ни попросил. – Есть кое-что, но я не уверен, что ты... – Что это? – Фотографируйся чаще. Чтобы потом я мог всё посмотреть. То, какой ты была беременной. Я должен увидеть хотя бы так. Когда выйду. – Я сделаю. – День за днём. – День за днём, и после ты вернёшься. День за днём жизнь становится чередой из моментов. Звонки Арчера, работа, письма, что я пишу в тюрьму, и фото, что делаю, запоминая беременность. Самое счастливое время в жизни женщины у меня не на сто процентов счастливое, но я не показываю этого на фото, нет. Это фото для Арчера, для нашего ребёнка, и хотя ребёнку придётся рассказать, почему папы не было на снимках ни со мной, ни с ним, когда тот был младенцем, ребёнок не должен думать, что его не хотели. Или не любили. Или что он случайность. Он случайность, но и взвешенное решение в том числе. Моё. И людей, которые были вместе не один день. Людей, которые не вместе физически, но вместе мысленно, эмоционально, объединённые связью, что не перечеркнуть, и через расстояние не позволяющие ничему перерезать нить, которая невидима, но словно утолщается. Откровения, рассказы, доверие, честное признание, когда бывает особенно тяжело, и каково сейчас, и слова любви, как самое лучшее, что можно сказать кому-то, дать ему прочувствовать и услышать то же в ответ. И в тёмных днях есть место светлым вещам. Правда, есть. Мы с Арчером становимся родителями на два дня позже моей предполагаемой даты родов. Он звонил накануне вечером, когда ничто не предвещало, что буквально час спустя у меня внезапно отойдут воды, а к восьми утра я уже буду держать ребёнка на руках. Это не мальчик. Это девочка. Во время беременности узнать пол так и не вышло. Она кричит и кричит. И я плачу. То ли потому, что она не мальчик, то ли потому, что люблю её в любом случае, и, глядя на неё, различаю, что по разрезу и форме её глаза копия глаз Арчера. Хотя бы это сбылось. Может, удастся и с волосами. Но пока она фактически лысая. И мокрая. И немного в сгустках крови. Я не знаю, как её назвать. Мы не обсуждали имена. Что угодно, но только не имена. И кто она тогда? Я смотрю на неё, и в голове ни одной идеи, ни одной мысли, кроме того, что она моя, моя и Арчера, но его нет, чтобы спросить, и он узнает всё значительно позже. Мой сотовый у меня с собой. Не прямо сейчас, но среди моих вещей в сумке. Будь всё, как у всех, я бы просто написала Арчеру или сделала короткий звонок. Но мне некуда писать. Меня немного зашивают, а малышку взвешивают, обмеряют и моют, прежде чем перевести нас обеих в палату. Мама уже ждёт здесь. Она не присутствовала при родах, потому что я наотрез отказалась, но провела в больнице всю ночь и принимается баюкать свою кряхтящую внучку, пока я поудобнее устраиваюсь в кровати. – Она такая прелесть. Ты только посмотри на эти ямочки на щёчках. – Как у Арчера в детстве на его немногочисленных фотографиях. – Ладно. Как ты? – Нормально. Бывает и хуже, я уверена. Ты можешь не менять тему? Арчер знает, когда мне примерно рожать. Он позвонит, и он часть моей жизни. Можешь считать его уголовником, но она никогда не будет так думать. – Или что? Ты скажешь ей, что она больше тебе не дочь?