Мы замерли, оба тяжело дыша, глядя в глаза друг другу. Я всё еще отходила от эйфории, что раскаленной лавой плавала у меня под кожей, когда он отстранился и обхватил ладонями мое лицо. — Я люблю тебя малышка. Пиздец как люблю. И хрен ты, куда от меня теперь денешься. Глава 4 Макар Кто бы мог подумать, что с появлением в моей жизни Ольги я стану мягким и податливым, словно глина в умелых руках скульптора. Вот уже почти месяц мы живем душа в душу. Не могу сказать, что воссоединение прошло без сучка и задоринки, в некоторых моментах мы успели даже повздорить, но я, признаться честно, кайфую от наших громких ссор и не менее бурных моментов примирений. Камнем преткновения в самом начале стала работа Ольги. Как ни крути, если мотаться каждый день в соседний город, тратя по часу на дорогу туда и обратно, любой дойдет до изнеможения. Тем более необходимости самой себе зарабатывать на жизнь у малышки нет — при желании мы могли подобрать альтернативу. Но Ольга неожиданно взбрыкнула, отстаивая свою точку зрения. Вот здесь-то я и выяснил, что моя малышка, оказывается, упряма как мул. Временно сошлись на том, что она будет брать суточные дежурства и ездить на работу от силы семь раз в месяц. Не скажу, что меня этот факт удовлетворил, всё же женщина в моем понимании должна ночевать дома, а не валиться с ног от усталости после очередной смены. Но давить на Ольгу в этом вопросе не стал. Чтобы, не приведи всевышний, в белокурой головке не появилась мысль, что я вновь пытаюсь ущемлять ее свободу. Мою жизнь на данный момент омрачает лишь то, что Шеллакова так и не нашли. Он, словно изворотливая крыса, почуял, что за ним идет охота, и плотно засел на дно. Столь досадный факт собственного бессилия вселяет в душу не поддающийся контролю страх. Мне есть что терять. Гоню от себя мысли, что мои проблемы косвенно могут коснуться Ольги. Костьми лягу, но не позволю навредить малышке. Можно, конечно, предположить, что у меня паранойя, но я слишком хорошо знаю, на что способен человек, загнанный в угол. А еще и такая мразь, как Шеллаков. Так что я делаю всё, от меня зависящее, двукратно усилив охрану дома и приставив людей в сопровождение к Ольге. Жизнь текла своим чередом, пока однажды малышка не набрела на примыкающую к задней части дома большую застекленную лоджию. Не знаю, чем это помещение служило у предыдущих хозяев. Когда дизайнер готовил проект перепланировки, лоджию мы решили оставить нетронутой, лишь заменили витражные окна и обновили ремонт. В один из холодных дождливых вечеров, стоило мне переступить порог, на меня налетела окрыленная Ольга с горящими глазами и сразу же потащила туда. С каким воодушевлением она рассказывала о чудесном зимнем саде, о котором всю жизнь мечтала и, который будет просто замечательно смотреться именно в этом месте! Я не знал, плакать мне или смеяться. Попроси она, я бы ей остров посреди океана купил, а то и два, но малышка лишь, смущенно опустив глаза, бормотала о кадках, горшках да саженцах. Безлимитную банковскую карту я ей дал практически сразу после переезда, хотя Ольга смущенно фыркала и упиралась, уверяя меня, что в этом нет необходимости. Пришлось заверить малышку в том, что она является полноправной хозяйкой дома, и если уж решила, что нам необходим зимний сад, значит, так тому и быть. В тот вечер, оккупировав кабинет, Оля до самой ночи сидела за моим столом, вычитывая в интернете всё о растениях, пригодных для зимнего сада, и уходе за ними. Так что мой дом в последние пару дней превратился в проходной двор со снующими туда-сюда охранниками, которые таскали коробки, горшки, землю в мешках и бог его знает что еще. Тогда я и осознал, что с появлением в моей жизни Ольги всё круто изменилось. Прежде здесь постоянно царила гробовая тишина — даже мне дом порой казался склепом. А теперь он похож на переполненный улей. А еще, оказывается, так кайфово спешить домой, когда знаешь, что тебя ждут после тяжелого трудового дня. Из кухни теперь всегда доносится веселый женский смех либо тихо играет радио. Даже охрана, напоминавшая мне порой безэмоциональных роботов, как-то оживилась. Руслан вообще до сих пор не понял, что произошло и какие инопланетные существа подменили друга. И тянет его к нам в гости, словно медом намазано. Глядишь, скоро с вещами и жить переберется. Выхожу из машины, оставив ее за воротами, так как проезд во двор перегораживает газель с тентом. Засунув руки в карманы брюк, наблюдаю, как во дворе выгружают и складывают ровными рядами мешки с землей и удобрениями. Охрана рассредоточилась по периметру и внимательно следит за действиями сотрудников из доставки. На крыльцо выбегает Оля. Вытирая руки о кухонное полотенце, висящее на плече, спускается со ступенек. Четко улавливаю момент, когда малышка замечает меня и на нежном кукольном личике мелькает радостная улыбка. У меня до сих пор всё сводит внутри как в первый раз, стоит заметить улыбку на ее губах, адресованную только мне. — Привет, — тянется ко мне, стоит только приблизиться. Заключаю малышку в объятия, глядя в голубые, светящимся озорным блеском глаза. Веду ладонью по щеке, смахивая пальцами остатки муки. — Ой, — смущается Оля, оглядывая свою одежду. — Я тебя испачкаю. — Ну и пачкай себе на здоровье, — блуждаю взглядом по лицу девушки, кайфуя от того, как по-домашнему она выглядит в моей футболке и велосипедках. Скольжу взглядом по небрежно собранным в пышный пучок на затылке волосам, по светящейся здоровым блеском коже лица без грамма косметики, по длинным густым ресницам, изогнутым бровям. Притягиваю к себе ближе хрупкую фигурку и зарываюсь носом в густые волосы, впитывая в себя до безумия вкусный запах спелой вишни, едва уловимо сплетающийся с ароматом ванили и выпечки. Так пахнет вожделенная свобода. Свобода от предрассудков, от прогнившего мира, в котором я всё это время существовал. Так пахнет счастье, которое так неожиданно ворвалось в мою жизнь. — Ты чего? — отстраняется и, насупив брови, обеспокоенно заглядывает мне в лицо Оля. Все-таки нужно прекращать вести беседы с Русланом о делах, касающихся Шеллакова и его банды, в пределах дома. У Оли и так в последнее время нервы ни к черту, так теперь она в каждом моем действии ищет скрытый смысл. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я что, не могу обнять любимую женщину? — интересуюсь, вскидывая бровь. — Можешь, конечно. Просто прежде, если мне не изменяет память, на глазах у десятка охранников ты этого старался не делать. Как же репутация большого, злого дяденьки? — понизив голос до шепота, стебется проказница. — Будет тебе сегодня и большой и злой, — многообещающе скалюсь малышке. — От тебя так вкусно пахнет ванильными булочками, а я как раз голодный… Замолкаю на полуслове, так как Оля широко распахнув глаза, вскрикивает: — Мой пирог! Срывается с места и бежит, быстро перебирая ногами, обутыми в сланцы. А ведь на улице конец октября — холодно. За спиной слышу возглас облегчения кого-то из охраны. Согласен, с готовкой у Оли действительно всё никак не срастается. Мужики из охраны у себя в подсобке отмечают красными крестами даты в календаре, отсчитывая дни, когда вернется из двухнедельного отпуска Зинаида. Пару раз под предлогом не утруждать малышку работой порывался заказывать еду из ресторана, на что получал категорический отказ. Вначале я думал, что Ольге просто скучно и чтобы хоть как-то убить время в мое отсутствие, она решила занять себя готовкой. Хотя выносить расстроенный вид малышки после очередного кулинарного фиаско было всё труднее, отказать я не смог. А одним прекрасным поздним вечером, во время совместного отмывания кухни от лопнувшей банки сгущенки, которую Оля варила для будущих эклеров, из крайне эмоционального монолога расстроенной девушки выяснилось, что она, оказывается, экономит мои деньги. Вначале я подумал, что ослышался. Даже переспросил. И, получив утвердительный кивок, просидел полчаса за стаканом виски на веранде, переваривая услышанное. Меня до сих пор ввергает в недоумение непосредственное, тонко граничащее с наивностью мышление Оли. Мне, закоренелому цинику, не верящему во что-либо светлое в людях, было трудно ее понять. Нет, я уже догадался, что малышку в принципе не интересует мой кошелек, но настолько переживать о сохранении моего капитала, чтобы полдня, а то и дольше торчать на кухне, как по мне, ерундистика. Окидываю предупреждающим взглядом умника, посмевшего так рьяно выразить радостные чувства, и захожу в дом. Стоит переступить порог, как до меня доносится ни с чем не сравнимый аромат сгоревшей выпечки. Тяжело вздыхаю и иду на кухню. «Все-таки хорошая у меня мебель — качественная. Чего она только не пережила за последние десять дней!» — мелькает в голове, пока я осматриваю задымленную кухню. Оля открывает настежь дверь, ведущую на веранду, чтобы выветрить запах гари, и горько сокрушается об очередной неудаче. Отлипаю от дверного косяка и подхожу к столу. На большом противне вижу сгоревший кусок теста, который, по-видимому, и был когда-то пирогом. Горестно вздыхая, Оля прислоняется лбом к моему плечу, обвивая руками торс. — Может, не мое это — готовка? М-м-м? В этот момент, могу поклясться, почти физически ощущаю рой мыслей в голове. И что я должен ответить? Моя малышка добрая, непосредственная, но всё же женщина. Согласиться с ней? Признать, что повар из Оли действительно никудышный? Так обидится. А с другой стороны… Обвожу взглядом разгромленную, будто после набега татаро-монголов, кухню. Так и до пожара недалеко. — Ну-у… — тяну задумчиво. — Может, стоит взять перерыв? Переключиться на что-нибудь другое? Затаив дыхание, жду реакции, поглаживая Олю по напрягшейся спине. — Наверное, ты прав, — обмякает, крепче прижимаясь щекой к моей груди. Только сейчас замечаю, что и не дышал всё это время. — Пойдем, посмотрим, как продвигается ремонт на лоджии? — пытаюсь отвлечь Олю, целуя светловолосую макушку. — Пошли, — отстраняется от меня и обводит взглядом усыпанную мукой кухню. — Не понимаю, как у Зины, получается, налепить кучу пирожков и при этом не измазать всё? — Опыт, малышка. Когда тебе будет шестьдесят с хвостиком, я уверен, станешь кулинарным профи, — обвиваю рукой женскую талию и веду прочь из кухни. Выходим в холл и идем за лестницу, к неприметной двери, ведущей на лоджию. Открываю, пропуская Олю вперед, захожу следом в просторное помещение. В комнате витает запах пыли и шпаклевки. Рабочие, недавно покинувшие наш дом, успели вмонтировать норвежскую дровяную печь в дальнюю стену. Вдоль окон выстроились растения с широкими листьями в больших декоративных горшках — первопроходцы нашего сада. Остальной инвентарь сиротливо лежит в углу, дожидаясь своего часа. Сквозь большие панорамные окна, заменяющие одну стену, в комнату просачивается солнечный свет, в лучах которого летают кристаллики пыли. — Завтра установят фонтан, можно будет вызывать клининговую службу, — говорю Ольге, разглядывая грязные и пыльные, все в разводах, окна. — Фонтан? — замирает малышка, отвлекаясь от печи. — Угу, фонтан. Тот самый, который ты вычеркнула из списка покупок с пометкой «дорого». — Макар, ну зачем, — тянет растерянно. — Это вовсе не обязательно. — Обязательно, если ты этого хочешь. — Ты и так слишком заморочился вот с этим всем, — обводит рукой комнату, потерянно глядя на меня. — Оль, я, конечно, не хочу кичиться своим состоянием, но поверь мне, несчастный фонтан вообще не повод для обсуждений. Давай уже, наконец, уясним, что моих денег хватит обеспечить нам далеко не бедную жизнь на долгие годы вперед. Еще и внукам достанется, — добавляю шутливо, разряжая обстановку. После фразы о внуках на женском личике проявляется едва заметный румянец. Японский городовой, вот как Оле это удается? На меня ее взгляд из-под полуопущенных ресниц и порозовевшие щечки действуют похлеще сотни голых размалеванных баб. И если я когда-то наивно полагал, что стоит заполучить целиком и полностью малышку себе, как мое помешательство со временем угаснет, то я охренеть как ошибался. — Иди ко мне, — зову осипшим голосом. — Мне еще кухню отмыть нужно, — сбивчиво говорит Оля, но всё же отходит от стены и идет в мою сторону. Заключаю ее в объятия, наклоняюсь и прикасаюсь к губам. Они с готовностью размыкаются, впуская мой язык в жаркие глубины. Провожу руками по тонкой спине, ощупывая ровный ряд проступающих под футболкой позвонков. Опускаю ладони на округлую попу и, рывком притягиваю их ближе к себе. Углубляю поцелуй, чувствуя, как дрожит в моих руках от возбуждения Оля. — Всё потом, малышка. Сейчас по программе большой и голодный, — шепчу ей в губы, подхватывая на руки. Как оказался в спальне, плохо помню: занятый другими мыслями мозг пропустил эту несущественную информацию мимо сознания. Моя возбужденная девочка, покрывающая поцелуями мое лицо, уже во всю нетерпеливо извивается. Осторожно опускаю драгоценную ношу на кровать поверх покрывала. Веду губами по тонкой шее, шумно вдыхаю её запах, словно животное, касаюсь зубами бархатной кожи, слегка прикусывая. Поддеваю полы широкой футболки и рывком дергаю ее вверх, открывая себе доступ к желанному телу. На миг отрываюсь, окидывая взглядом черное кружево лифа, которое подрагивает в такт сбившемуся дыханию, и чувствую, как под кожей разливается жидкое пекло от острой потребности присвоить, подчинить, сделать своей. Накрываю торчащую грудь ртом сквозь тонкое кружево, а в голове набатом стучит опьяняющая мысль: «Моя, только моя». Громкий женский стон, отдается болезненным ощущением в паху. Мои руки жадно блуждают по податливому телу; отрываюсь от груди, запечатляю довольно грубый поцелуй на пухлых губах и вновь возвращаюсь к соскам. Очень сложно оставаться нежным, когда малышка, запрокинув голову, уже вовсю извивается подо мной, вонзая до белых искр из глаз короткие ногти в кожу. Сука, да я боготворить ее готов, только бы каждый раз, заглядывая в эти подернутые дымкой экстаза глаза, видеть в них свое отражение. То, что я испытываю рядом с ней, даже не похоть — это чертова болезнь. Я давно и беспробудно болен, и только она сама, может исцелить меня от сводящей с ума хвори. Заколдованный круг, мать его.