Людмила с дочкой переселилась в однокомнатную квартиру, Виктор – в комнату с подселением. Жизнь превратилась в ярмо, тяжёлым грузом закреплённое на нежной шее. Пришлось приспосабливаться к новым обстоятельствам: менять место работы, где график позволял растить и воспитывать дочь, брать сверхурочные задания, повышать квалификацию. Решиться на новые отношения с мужчиной было страшно: женщина боялась за невинное чадо (всё же девочка), да и мужчинам не доверяла после того как её предал самый родной и близкий на свете человек. Есть такое понятие в психологии – выученная беспомощность, состояние, развивающееся при многократном повторе неблагоприятных обстоятельств. Стоило кому-то обратить на Людмилу внимание, как она начинала накручивать себя, составляя голографические шоу с участием этого персонажа в самых легкомысленных и эгоистичных сценариях. Напугать себя, озадачить и дать соискателю взаимности от ворот поворот оказалось совсем не сложно. Труднее выдержать одиночество, складирующее в закромах памяти негативный опыт и нерастраченные эмоции. Люда была уже немолода, когда встретила друга юности, разведённого, неприкаянного, который активно искал спутницу жизни. Неприступная крепость была взята не стремительным натиском и не осадой – ощущением тревожного ожидания приближающейся старости, запущенностью и наигранным смирением кавалера. Люда поверила, что два одиночества – не приговор, что немного усилий и унылое существование того и другого можно превратить в праздник. Много ли надо одинокой потерянной женщине в пресловутом бальзаковском возрасте, обречённой вынужденно страдать без любви, растрачивающей всуе невосполнимые ресурсы отнюдь не богатырского организма: толику искреннего внимания и душевного тепла, щепотку нежности да доброе слово. Можно жить бездумно, утопая в унынии и беспричинной меланхолии или порадовать себя прикосновением к человеку, готовому поделиться избытком оптимизма. “Куда нам пpотив пpиpоды. И дело дpянь и лету конец, и только споpя с погодой поёт какой-то глупый сквоpец…” Колька умел прочувствованно петь. Наверно потому его любили девчонки в школе, что голос был задушевный, а манера исполнения заставляла впадать в нирвану. Теперь ему было не пятнадцать. Плачущий о неблагодарной судьбе обыватель с брюшком пел совсем о другом: жена – сука, неблагодарные дети. Но разве в том суть, когда человек открывает свою душу до донышка? Сашка выплакался у неё на плече, допил бутылку белой. – Любил я тебя… ой как любил! Открыться не посмел. Давай попробуем жить вместе. Как можно не поверить в такое, как? Бывший одноклассник поселился, застолбил за собой право… в том числе налево. Людмила не сразу осознала, что “любимому” необходима полная свобода. Он появлялся, пропадал, возвращался через неопределённое время, плакался. Хорошо, что дочь всего этого не видела – осваивала азы общежития в столичном институте. Люся проклинала всё на свете, рыдала, но даже такого бездарного любовника выгнать не могла, потому что жить в одиночестве немыслимо. Сашка, паршивец, да-да, даже он, мог на несколько незабываемых минут сделать её счастливой. В такие минуты он казался ей мужчиной мечты. Потом Шурик уходил, иногда надолго, не давая знать о себе, но неизменно возвращался, потому, что здесь могли накормить и одеть за малую толику тепла, за душевную песню, за способность сделать наедине нечто такое, отчего даже предательство казалось незначительной глупостью. Люда прощала его… даже когда ловила на горячем, потому что память неизменно напоминала о том, что всё могло сложиться иначе, не будь она такой принципиальной тогда, с Виктором, который был не самым худшим. “Милька моя!” Теперь она отдала бы что угодно за озорной взгляд, за наглое рукосуйство, за тёплый и искренний поцелуй. Судьба обошлась с ним жестоко: раковая опухоль и безвременная кончина. А ведь он приходил мириться. Ползал на коленях, молил о прощении. Кто знает, как могла повернуться судьба. Милька ревела как белуга, но не отступила, за что поплатились оба. Сашка особо не суетился – куда денется разведёнка с прицепом? И она бы терпела, тем более что ловить ей больше было нечего. Впереди маячил возраст, обозначенный в литературе баба-ягодка – последний вагон уходящего в неизвестность поезда, идущего в никуда. Дочь выросла. Она не могла больше быть ни подспорьем, ни преградой. Что бы они понимали, дегустаторы пороков и несчастий. Им бы испытать подобное. “А он, чудак, не мог понять никак, куда улетать – зачем его куда-то зовут, если здесь его дом, его песни, его pодина тут…” – Сашка, сволочь, что я тебе такого сделала… за что ты со мной так! Чем дальше, тем больше: сожитель решил, что мужское достоинство – нечто сакральное, за что можно назначать любую цену. Просчитался. Вылетел с треском. Дочь жила своей жизнью: не до матери. Вот когда одиночество начало выкручивать не только руки – душу. Ещё немного и Людмила спилась бы. Кроме рюмки и телевизора не было больше стимулов в жизни. Обязательно нужен кто-то рядом, с кем можно поговорить, кому излить душу, позволить дотронуться до своих оголённых нервов. – Витька, паршивец, я ли была тебе не верна! Жизнь поломал… Так она думала и теперь, когда даже полупустые сумки с продуктами на неделю казались непосильным и не очень нужным грузом. – Хоть бы дочь на праздники приехала, хоть бы кто-то про меня вспомнил… – Хотите – помогу донести, – окликнули её. – Пустое. Здесь веса – всего ничего. Доплетусь. – Вдвоём веселее. У меня шампанское, апельсины и молдавский виноград. – Тебя обманули. Теперь модно выдавать желаемое за действительность. Молдавский виноград выращивают теперь в Турции и Египте. Знаешь в чём разница? – Ещё бы. От осины не бывает апельсинов. Но виноград настоящий, зуб даю. Соглашайся, красавица. – Тебе не смешно, мальчуган? Мне сорок семь. Я тебе в бабушки гожусь. – Усынови. Отплачу добром. – “И кому весной его тpель нужна, ежели весна и без того весна. И кто сказал, что песням зимой конец? Совсем не конец. Что за глупый сквоpец!” – Меня Игорь зовут, а тебя? – Людмила. Но ты опоздал льстить и лицемерить. – Испытай. – Мальчишка! Зачем тебе это нужно? – Не знаю. Просто так. “ В городе нашем ох многолюдно: три остановки, а встретиться трудно”. Народу полно, людей не видно. Ты мне симпатична, старушка. – Смешно. Если тебе всё равно, с кем… мне – тоже, пожалуй. А пошли! Мне того добра не жалко. Виноград оказался настоящим, шампанское – тоже. Мало того – Игорь не обманул даже в чувствах. Молодость, кто знает, чего самоуверенному юнцу не хватало на самом деле, не устояла перед обаянием осторожной опытности. Праздник получился феерический, чего не ожидали ни тот, ни другой. Как просто оказывается стать счастливым, как легко стало жить и дышать. Хотя бы на время. Игорь остался. Кто знает, любовь это была или что иное, но праздник растянулся на долгие десять лет, пока Игорь не попал в смертельную аварию.