Я пишу ему, чтобы спросить, есть ли у него минутка, но он не сразу отвечает. Наверное, с девушкой, говорю я себе. После моего катастрофического разговора с Леви мысль о том, что кто-то достаточно смел, чтобы получить такую любовь, интенсивную, изничтожающую, потрошащую и радостную, наполняет меня завистью, настолько непреодолимой, что мне приходится отталкиваться от нее всем своим существом. Я нажимаю на профиль Шмака, гадая, когда он в последний раз был онлайн. За последнюю неделю он почти ничего не писал в Твиттере — в основном всякую ерунду про #FairGraduateAdmissions, комментарии о системе рецензирования, шутки о том, что он хотел бы писать, но из-за кота, сидящего на его ноутбуке, он действительно не может… Подождите. Что? Я нажимаю на картинку, прикрепленную к твиту. На клавиатуре дремлет черная кошка. Он короткошерстный, зеленоглазый и… Не Шредингер. Не может быть. Все черные кошки выглядят одинаково, в конце концов. А на этой фотографии я едва могу разобрать морду кота. Невозможно определить, кто… А вот фон. Фон… Я знаю этот фон. Темно-синие плитки точно такие же, как на кухне Леви, те, на которые я полчаса смотрела на прошлой неделе, когда он перегнул меня через стойку, и даже без них я вижу на фотографии край пакета соевого молока, которое Леви считает «гадостью, Би, просто гадостью», но начал покупать, когда я сказала ему, что это мое любимое, и… Нет. Нет, нет, нет. Невозможно. Шмак — это… ботаник пятидесяти восьми лет с пивным животом и облысением. Не самый идеальный Симпатичный Сексуальный Красавчик в мире. — Нет, — говорю я. Как будто это каким-то образом заставит все забыть — последние несколько катастрофических дней, твит Шмака, возможность… этого. Но картинка все еще там, с плиткой, соевым молоком и… — Шмак, — шепчу я. Дрожащими руками, задыхаясь, я прокручиваю назад историю наших сообщений. Девушка. Девушка. Мы начали говорить о девушке, когда я… когда мы впервые заговорили о ней? Я проверяю даты, зрение снова затуманено. В тот день, когда я переехала в Хьюстон, он впервые упомянул о ней. Кто-то из его прошлого. Но нет, он сказал мне, что она была замужем. Он сказал, что ее муж ей лгал. А я нет, так что… Но он думал, что я была. Он думал, что мы с Тимом были вместе. Уже долгое время. И Тим действительно лгал мне. — Леви. — Я сглатываю, тяжело. — Леви. — Это невозможно. Такие вещи не происходят в реальной жизни. В моей жизни. Эти совпадения — они для «У тебя есть почта» и ромкомов девяностых, а не для… Мой взгляд падает на самое длинное сообщение, которое он мне прислал. Я знаю ее форму. Я ложусь спать, думая об этом, а потом просыпаюсь, иду на работу, а она там, и это невозможно. Боже мой. Я хочу прижать ее к стене. Я ведь так и сделала, не так ли? Он толкнул меня к стене. И теперь я оттолкнула его навсегда, навсегда, хотя… О, Боже. Он предложил мне все, все, чего я когда-либо хотела. А я такая трусливая, идиотская дура. Я вытираю щеку, и мой взгляд падает на предмет, который Леви оставил на столе. Это флешка, красивая, в форме кошачьей лапы. Кошачьей лапы. У моего ноутбука нет USB-порта, поэтому я судорожно ищу адаптер, который, конечно же, находится на дне проклятого чемодана. На диске есть один единственный документ. F.mp4. Я опускаюсь на груду разложенной одежды, которую только что разбросала, и тут же нажимаю на него. Я знала, что в здании «Дискавери» повсюду стоят камеры, но не знала, что у Леви есть к ним доступ. И я не понимаю, зачем он дал мне тридцать минут записей ночного наблюдения. Я хмурюсь, гадая, не загрузил ли он не тот файл, когда в углу монитора появляется что-то маленькое и светлое. Фелисетт. Дата — 14 апреля, всего за несколько дней до моего переезда в Хьюстон. Фелисетт выглядит немного меньше, чем в последний раз, когда я ее видела. Она рысью пересекает коридор, оглядывается по сторонам, а затем исчезает за углом. Мое тело наклоняется к экрану, чтобы проследить за ней, но фильм обрывается на 22 апреля. Фелисетт прыгает на один из диванов в холле. Она кружит вокруг, находит хорошее место и начинает дремать, положив голову на лапы. Мокрый смех вырывается из меня, и видео снова меняется — в инженерной лаборатории полутемно, но Фелисетт обнюхивает инструменты, которые, как я видела, использует Леви. Слизывает воду с поддона автомата в комнате отдыха. Бегает вверх и вниз по лестнице. Купается у окон конференц-зала. А потом, конечно, в моем кабинете. Она царапает когтями подлокотники моего кресла. Ест лакомства, которые я оставляла для нее. Дремлет на маленькой кровати, которую я поставила в углу. Я снова смеюсь, я снова плачу, потому что… я знала это. Я знала это. И Леви тоже знал — это не то, что он быстро собрал прошлой ночью. Это часы и часы прочесывания отснятого материала. Он должен был знать о существовании Фелисетт какое-то время, и я хочу задушить его. Я хочу поцеловать его. Я хочу всего. Думаю, это и есть — быть влюбленной. По-настоящему влюбленной. Много-много ужасных, чудесных, бурных эмоций. Мне это не подходит. Может, это и к лучшему, что я отослала Леви. Я никогда не смогу жить с этим — это сожжет меня дотла меньше чем за неделю, и… Я хочу прижать ее к стене. О, Леви. Леви. Я могу быть бесстрашной. Я могу быть такой же бесстрашной и честной, как ты. Если ты научишь меня. Я сижу, пускаю слезы, смотрю дальше. Ей действительно понравился мой стол, Фелисетт. Больше, чем стол Росио. По мере того, как меняется дата, она все чаще устраивается возле моего компьютера. Ступает туда, где я нашла отпечатки ее маленьких лап. Деликатно обнюхивает ободок моей чашки. Грызет кабель питания моего компьютера. Убегает, когда открывается дверь, и… Подождите. Я останавливаю видео и наклоняюсь вперед. По изменению освещения становится ясно, что кто-то заходит внутрь, но видео тут же переключается на новые кадры. Кто мог открыть дверь моего офиса в 2:37 ночи? Уборщицы всегда приходили поздно вечером. Росио приверженец BLINK, но не приверженец двух тридцати утра. Черт, да и я не настроена на два тридцать утра. Я вытираю слезы, нажимаю пробел и запускаю видео, надеясь на объяснение. Оно не приходит, но приходит что-то другое. Фрагмент двухдневной давности, снова в моем кабинете. Всего несколько секунд, как Фелисетт спит за моим столом. Мой монитор включен. Я не оставляю свой компьютер включенным. Никогда. Я останавливаю видео и увеличиваю изображение настолько, насколько могу, чувствуя себя теоретиком заговора в шапочке из фольги. Видео достаточно высокого разрешения, чтобы я могла разобрать… — Это мой Твиттер? — Я ни у кого не спрашиваю. Невозможно. Я бы никогда не вошла в WWMD на рабочем компьютере. По очевидным причинам, главная из которых в том, что Росио прекрасно видит его. Но он прямо здесь, если только у меня нет галлюцинаций, и — возможно, это доступ с брелка? Но все же… — Фелисетт? — шепчу я. — Ты включаешь мой компьютер в предрассветные часы? Ты входишь в систему с моим паролем NASA? Используешь ли ты Твиттер, чтобы ловить несовершеннолетних котят? — Нет. И никогда бы не стала. Но похоже, что кто-то так делает, и в этом нет никакого смысла. А может, и есть, учитывая странную активность моего аккаунта в Твиттере. Черт. Я нащупываю на столе свой телефон и пишу Леви электронное письмо. Мои пальцы дрожат, когда я читаю его последние сообщения, но заставляю себя пройти через это. Би: Как мне получить доступ к полной записи камер наблюдения в здании «Дискавери»? Проходит минута. Три. Семь. Я звоню ему — не отвечает. Я смотрю на часы — пятнадцать минут одиннадцатого. Он ненавидит меня? Не больше, чем я ненавижу себя. Поэтому он не отвечает? Он спит? Может, он не проверяет свой телефон? Черт. Я напишу ему. Би: Как мне получить доступ к полным записям камер наблюдения в здании «Дискавери»? Пожалуйста, дай мне знать как можно скорее. Происходит что-то странное. Затем у меня появляется идея, и я не утруждаю себя ожиданием его ответа. Я надеваю туфли, хватаю свой значок NASA с тихой молитвой к доктору Кюри, что он все еще работает, и бегу в Космический центр. Происходит что-то очень странное. Я на 99,9 % уверена, что я прав, и на 43 % уверена, что не права. Я ударяюсь носком ноги о край лифта, спотыкаюсь в коридоре второго этажа с громким «Ой!». Очень вежливо, Би. Возможно, мне не стоило надевать сандалии. Возможно, мне следовало остаться дома. Возможно, я схожу с ума. Неважно. Я пойду в свой офис, проверю компьютер на предмет чего-нибудь странного и вернусь домой. Что мне еще остается делать? Моя научная карьера закончена, доброе имя скоро будет опорочено, а я одновременно слишком эмоционально недоступна, чтобы быть с мужчиной, которого люблю, и слишком влюблена в него, чтобы справиться с собственным выбором. Я могу выделить двадцать минут на расследование, прежде чем вернусь к просмотру скрытого кода подростковой драмы на Netflix и пожеланию, чтобы веганская обезьянка Chunky Monkey существовала. Мой (бывший?) офис выглядит так же, как и всегда — по-домашнему уютно, захламленно. Никаких следов Фелисетт. Я сажусь за свой стол, вхожу в систему. Конечно, если я перейду на страницу Twitter, мой пароль, похоже, сохранен. Мое сердце колотится. Мой желудок подпрыгивает. Я оглядываюсь вокруг, но здание пустынно. Хорошо. Итак, кто-то мог получить доступ к ВМП с этого компьютера. И послать сообщение парню из НТЦ? Вот это да. Но кто? Росио? Нет. Не мой маленький гот. Леви? Нет. Он лежал со мной в постели каждую ночь в последние недели, и большую часть времени мы даже не спали. Кто же еще? И зачем им связываться с STC, выдавая себя за меня? Чтобы выставить меня в плохом свете. Но почему? Подобные махинации требуют такой степени преданной ненависти, которую такой человек, как я, никогда не сможет внушить. Я слишком скучна. Я барабанила пальцами, размышляя, не сошла ли с ума, когда мне пришло в голову нечто другое. Что-то гораздо, гораздо большее: если кто-то войдет в мой компьютер, у него будет доступ не только к моим дурацким социальным сетям, но и к серверу BLINK. — Срань господня. Я перехожу в хранилище сервера. — Не может быть. — Я нажимаю на папку, где лежат документы, относящиеся к сегодняшней демонстрации. — Невозможно. Я сошла с ума. Никто бы не… — Как, черт возьми, Леви получил доступ к журналам? Боже, ненавижу инженеров. Они всегда так быстро печатают. — Это было… здесь? Куда, черт возьми, он нажал? Ах, да… — Я открываю журнал для файла, используемого для стимуляции мозга Гая. Тот, который я доработала три дня назад. Тот, который должен быть закрыт для всех, кроме меня. Он был изменен прошлой ночью. В 1:24 ночи. Мною. За исключением того, что прошлой ночью я ворочалась в постели. Ладно. Значит, ее изменил кто-то на этом компьютере. — Кто, блядь… — Ты в порядке? Я так сильно вздрагиваю, что вскрикиваю и бросаю мышь через всю комнату. Она промахивается мимо Гая на несколько дюймов. — Боже мой! — Я прижимаю руку ко рту. — Прости, ты напугал меня, и я… — Я смеюсь в ладонь, испытывая облегчение и благодарность за то, что не обделалась. Это было так трогательно. — Мне так жаль. Я не пыталась убить тебя второй раз за день! Он улыбается, прислонившись к дверному косяку. — Третий раз — это очарование. — О, Боже. — Я прижимаю руку ко лбу. Мое сердце успокаивается, и я вспоминаю, когда в последний раз видела Гая. Он выглядел неважно. Потому что я устроила ему припадок. — Как ты? Он жестом показывает на себя с самоуничижительной улыбкой. — Вернулся к своей привлекательной персоне. Хотя ты выглядишь не очень хорошо. — У меня… интересный день. Гай, я хочу извиниться за то, что произошло сегодня. Я беру на себя всю ответственность за… — Ты не должна. — Я должна. — Я поднимаю руку. — Я абсолютно точно должна. Похоже, происходит что-то странное — я тебе покажу. Но это не имеет значения. С твоей безопасностью на кону я должна была быть более осторожной. Я беру на себя всю ответственность, и… — Ты не должна, — повторил он, его тон стал более твердым. Что-то в этом меня настораживает. Его глаза обычно теплого золотисто-коричневого цвета, но сегодня в них есть странная холодность. Я понимаю, что понятия не имею, зачем он здесь. Уже далеко за одиннадцать. В моем кабинете. После дня, проведенного в больнице, разве он не должен отдыхать? Я уверена, что он должен отдыхать. — Ты… ты что-то забыл? — Я встаю, чтобы загородить ему вид на мой монитор, не совсем понимая зачем. — Уже поздно. — Да. — Он пожимает плечами. Я прекрасно понимаю, что он загораживает единственный выход. Я также отчетливо осознаю, что я — буйный сумасшедший. Это Гай. Мой друг. Друг Леви. Астронавт. Я только что устроила ему припадок, черт возьми. Конечно, он выглядит странно. — Ты… Я направлялась домой. Я закончила с… тем, за чем пришла. — Правда? — Да. Хочешь уйти вместе? Он не двигается. — Ты сказала, что есть что-то странное, что ты хочешь мне показать? — Почему он не улыбается? — Нет, я… — Я вытираю ладонь о боковую поверхность бедра. Мерзко, липко. Бабушкино кольцо зацепилось за шов. — Я не так выразилась.