– Правда. Он переворачивает руку, так что наши ладони оказываются прижатыми друг к другу, а пальцы соприкасаются. Я сглатываю. «Мы держимся за руки», – думаю я, представляя маршруты наших прогулок на карте города. «Что если я никогда больше не захочу гулять по-другому?» – Может, вернемся к этому завтра? – предлагаю я. – Когда тебе станет лучше. Наконец у меня нет ощущения, будто я чего-то избегаю. Рид переночует у меня, пока я буду докучать ему своими ночными попытками позаботиться о его здоровье, а завтра мы проснемся и поговорим обо всем при ясном и трезвом свете дня. – Она уже переехала? – тихо спрашивает он. Я недоуменно хмурю брови. – Сибби? Он кратко кивает опущенной головой. – Нет, но по пятницам она обычно ночует у… Его напряженные плечи в облегчении расслабились, а голова еще больше упала на грудь. Теперь его макушка оказалась прямо на уровне моего подбородка. Я понимаю, что может его пугать… – Ей все равно без разницы. Мы уже давно живем вместе. И обе уже… приводили кого-то на ночь. Рид слегка сжимает мою руку. Он держит ее так, будто я принадлежу ему. Я ему, а он мне. – Через несколько недель, – говорю я и впервые с тех пор, как мне позвонили из бара, вспоминаю о переезде Сибби, о еще одной потенциальной ссоре, и делаю шумный глубокий вдох через нос. – Думаю, официальная дата… – Я беспокоился, – перебивает он меня. Рид поднимает руку, все еще держа мою, и они обе оказываются между наших тел. Его дыхание щекочет тыльную сторону моей ладони. Моей такой чувствительной ладони. Источника всех моих талантов и самых потаенных мыслей. Все равно что снять тугой, сковывающий бинт. – Беспокоился? – Я все думал, – продолжает Рид, понизив голос, – то ли от близости со мной, то ли от усталости. Я делаю шаг вперед, и, не разжимая ладонь, прикладываю ее тыльной стороной к его целой брови. Он все понимает и прижимается теплым, тяжелым лбом к моим костяшкам. Интересно, как мы сейчас смотримся со стороны? Словно рыцарь в поклоне перед своей прекрасной дамой? Представляю, как мое имя высвечивается средневековым шрифтом: МАРГАРИТА ОТВАЖНАЯ – Я думал, тебе будет очень тяжело, когда она уедет. И что, если бы я это пропустил? – Но ты не пропустил. – От твердости у меня в голосе уже ничего не осталось, но меня это не волнует. Моя свободная рука поднимается будто сама собой. Я провожу пальцами по его густым, рыжеватым волосам, чувствуя, как дрожит его тело. Мое, кажется, тоже. – Прости, что я не позвонил. Рид Кающийся. – Все в порядке, – отвечаю я. – Давай завтра, хорошо? – Хорошо, – соглашается он и, будто скрепляя соглашение, слегка поднимает голову. Так, чтобы поцеловать мою руку. Так мы отдыхаем после драки в ожидании, когда рана между нами затянется. ♥ ♥ ♥ Вернуться в парк – это смело. Мы этого не планировали, просто пришли туда по молчаливому соглашению, множество которых заключили за прошедшую ночь и утро. «Завтра», – обещание, которое мы дали друг другу в том маленьком процедурном кабинете, чувствовалось в каждой нашей фразе, мы свято хранили его до полного наступления дня, до полного наступления трезвости, до полной уверенности в том, что Рид не повредил голову. В приглушенном свете и тишине моей квартиры Рид вел себя очень вежливо, осторожно, услужливо, как гость, которому неловко за визит: «У тебя очень мило. Не хотелось бы запачкать тебе кровью диван. Давай я сам постелю». В ответ я старалась вести себя как ни в чем не бывало, проявляя почти профессиональную заботу по части предотвращения похмелья, проверки головы на сотрясение мозга и убеждения Рида в том, что я рада его присутствию. Я оставляю ему стакан воды с таблеткой от головной боли, на всякий случай. Тихо, на цыпочках хожу каждый час посмотреть на его крупную, все еще одетую фигуру на диване, наполовину прикрытую покрывалом, которое обычно прикрывает изножье моей кровати. Он спокойно, ровно дышит. В нашей маленькой душевой кабине я оставила для Рида чистое полотенце, новую зубную щетку и кусок мыла, а на столик у раковины аккуратно сложила большую мужскую футболку, которую мне в прошлом году дали на фестивале «Нортсайд». Все это в значительной степени облегчило неловкость, даже напряженность ситуации утром, когда мы проснулись, по очереди приняли душ и оделись, не имея достаточно личного пространства. Я вышла из комнаты в домашнем сером платье, с еще влажными волосами, отчего на плечах у меня образовалось два мокрых пятна. Рид, ждавший меня на диване, поднял взгляд – посреди брови пролег зашитый порез, челюсть напряжена, сквозь кожу слегка виднеется щетина, а футболка немного узка для этих плеч. Я подумала, что, если он будет и дальше так сидеть, смотря на меня, наше обещание все обсудить «завтра» сведется к паре фраз. В нем будет диван, щетина Рида, запах моего шампуня, наши губы и руки, и то, как Сибби вернется домой от парня в самый неподходящий момент. Я взяла свою куртку, Рид встал и взял свою, и мы вышли на свежий утренний воздух. Моя кожа все еще покалывает в месте, где он ее поцеловал. – Сегодня на улице очень приятно, – произносит Рид, устраиваясь на скамейке, где мы решили доесть наш завтрак – бублики из моей любимой булочной, кофе (для меня) и чай (для него). Стаканчики с напитками стоят у наших ног, как сложенное на землю оружие. Еще очень рано, и в парке довольно тихо, на скамейках вокруг никого нет, и большинство прохожих – велосипедисты, бегуны или люди в наушниках, кому неинтересен окружающий мир. – Это моя реплика, – говорю я, и он мягко улыбается. – Мэг, послушай, я… – Нет, стой, – я прерываю его, потому что в перерывах между ночным перебежками на цыпочках, чтобы проверить, все ли с ним в порядке, я думала об этом утре, о том, как закончить нашу ссору. Думала о том, что говорила Лашель и что мне нужно сказать, чтобы оба мы – Рид и я – захотели остаться. Я готовилась. – Я хочу сказать первой. Он кивает, но я замечаю, как Рид сжимает челюсть, будто протестуя против затянувшейся неловкой паузы. Я делаю глубокий вдох. – Самое главное – мне жаль, что так вышло на прошлой неделе. Прости за ссору и за то, как тогда разозлилась. Я наговорила много несправедливого. – Это не было несправедливым. Как я вчера и сказал, – он кряхтит, опуская взгляд, – я признаю свои недостатки, особенно тот, на который ты указала. – Это не недостаток, – отвечаю я быстро, и вдруг на его лице появляется незнакомое мне выражение: легкое покачивание головой, словно сарказм, – выражение, напоминающее о тех моментах, когда прямота Рида брала над ним верх. Когда он назвал меня продавщицей. Отругал за отсутствие зонтика. Допытывался о медицинской страховке. Это выражение значит: «Ты сама знаешь, что это недостаток». – По крайней мере, он не хуже моего собственного, который… думаю, ты и так знаешь, в чем он заключается. Пару секунд Рид ничего не отвечает, и я тоже молчу. Думаю о родителях и Сибби, о том, как тесно ссора с Ридом связана с болезненными событиями моей жизни до переезда в НьюЙорк, с болезненными событиями сейчас. – Я многое скрываю. Свои чувства и мысли по отношению к своей и чужой жизни. Я прячу их в буквах, даже говоря о погоде, фрисби и вообще в любой теме, на которую выражаюсь… – Мне нравится все, о чем ты говоришь. «Я же знаю, что нет», – говорит мой взгляд. Я делаю вдох и продолжаю: – На прошлой неделе, – начинаю я, – я очень… очень старалась скрыться. Очень расстроилась из-за той ситуации на работе, которая напомнила мне грустные вещи в прошлом, но, вместо того чтобы все рассказать, я попыталась тебя отвлечь. – Я сглатываю. – И я понимаю, что слишком часто так делаю, чтобы защ… – Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя незащищенной, – говорит Рид с полным сожаления взглядом. – Я не хочу, чтобы ты так чувствовала себя когда-либо. – Вчера ты врезал какому-то мужику, прикрывая меня, – говорю я, усмехаясь. – Я чувствую себя очень даже защищенной. Рид опускает голову, волосы падают ему на лоб, едва касаясь заживающей брови. – Я только хотел, чтобы ты… – …Была честной, – заканчиваю я за него. – Говорила, что думаю. Он поджимает губы, что я принимаю за согласие. – Я хочу попробовать, – продолжаю я. – Быть честной. Говорить о сложных вещах. Так или иначе, они все равно выходят на поверхность. Он немного двигается, разворачивается так, чтобы видеть мои глаза. Смотрит, как я тереблю ремень своей сумки. Затем берет меня за руку, прижимаясь ладонью к моей, переплетая пальцы, прямо как вчера вечером. Я даже прикрываю глаза. «Он защитит тебя». – Хорошо, – говорит он. – У меня есть три пункта. – Я щурюсь от собственных попыток произнести то, что на самом деле думаю. Голос звучит слишком громко, слишком серьезно, будто я представляю презентацию на тему «Факторы сложных взаимоотношений, на которые стоит обратить внимание». Можно было бы порепетировать перед зеркалом, если бы этот почти двухметровый мужчина, с которым я говорю, не провел ночь у меня на диване. Рид насмешливо улыбается: – Три, значит? Я улыбаюсь в ответ. – Три. Это игра с числами, Сазерленд. – Вот как, – мягко отвечает он, все еще улыбаясь с этим своим изгибом. – Мой конек. Сегодня это мой конек, ведь я много думала о них, как о буквах на бумаге, – о порядке, в котором назову. Как выделить их, усилить, сделать максимально прямыми и ясными Риду. – Раз, – говорю я, уже зная, что его улыбка исчезнет. – То, что ты сказал вчера о своей коже. Он пытается меня опередить.