Что-то стало триггером при этих словах, потому что Эггерт впервые сделал то, чего я ждала от него все это время – довольно жестко взял меня за волосы на затылке. И поцеловал так, что мир дрогнул под моими ногами. Стало ясно, что этой ночью я из его объятий не вырвусь. Наконец-то. – Покажи мне, где спальня. Я соскользнула с коленей и потянула Эггерта за собой. Чего я раньше никогда в жизни не делала, так это не занималась любовью, параллельно пропуская через себя чужую боль. Просто я чувствовала его каждой клеткой, открывшегося впервые – напористого, жесткого, ранимого. Ранимого, потому что невидимых ран в ауре, сердце и душе Эггерта, было множество. Только мне было все равно. Он умел быть мужчиной не только в моем представлении о нем – он стал им наяву. Каждый поцелуй – виртуальная потеря сознания для меня, – каждое касание шеи, груди пробуждали желание научиться молить. Молить о том, чтобы процесс не останавливался. Мне в мозг ударяла его властность и его же боль – странная смесь, чем-то даже приятная – никогда в жизни я не могла подумать такого. Наверное, похожие чувства испытывают те, кто наблюдает за раненым героем, поднимающимся с земли для того, чтобы добить врагов. О нет, Эггерт был далеко не повержен, он был чувствительно оцарапан, и это отнюдь не умаляло его мужественности. Наоборот. Аккорд силы и мелкий диссонанс от беспомощности – удивительный контраст. Впервые я работала проводником чужой болезненности в режиме реального времени. Я наконец стала добровольной мухой, попавшей в сети, и эти сети опутывали меня куда глубже, нежели снаружи. Мы с Эггертом смешивались дыханием, аурами, телами и энергией. Я отдавалась ему безропотно – он оставался жестким с примесью нежности, он вливал меня в себя с каждым толчком, каждым «входом», он наполнял всем, чем являлся сам, и я «просачивала» лишнее наружу. Пью оказался идеальным любовником. Именно таким, о котором мне грезилось тогда, когда я его «не потрогала». В постели он лишал мыслей, он заставлял слепо искать только его губы, его руки, он заставлял хотеть давать. Наконец я смогла трогать, ощупывать его лицо, пока меня распластывали, наконец могла гладить его спину, в который раз убеждаться, что таких мышц у слепца быть просто не может. Эггерт чувствовал все. Улавливал малейшие нюансы по дыханию, движениям, касаниям, звукам – он тормозил тогда, когда это было нужно, замедлялся, чувствуя, что замедление вызывает мою эйфорию. Он не то умело играл на чувствительности, не то издевался – и то, и другое ощущалось невероятно сладко. И с неким сожалением я понимала, что второго мужчину – такого, как Пью, – я не найду. Никто не сравнится с этим странным человеком, столь беспомощно припадающим на колено после того, как споткнулся, столь мистически закрытым, что хочется бесконечно подбирать ключи. И столь притягательным, что трахаться с ним – все равно, что водить многомиллионную яхту или управлять атомно-боевым истребителем. В процессе секса он раскладывал тебя на атомы, и ты любил в нем все: его закрытость, привычку отшучиваться вместо серьезных ответов, умение становиться защитным бункером во время объятий. Ему было так естественно сдаваться, ему хотелось подчиняться. Еще и еще. И непонятно почему грызло чувство, что этого «еще» больше не случится. Я содрогалась под ним в оргазме, с удивлением осознавая, что боли больше нет. Нет в нем, нет в наших аурах, её просто больше нет. Мы потные, вздрагивающие, мы удовлетворенные каждым рецептором. И за окном темно. Торшер больше не горел – кто его погасил, когда? Ничьи пальцы ранее не касались меня с такой нежностью. Когда поверхность твоего тела – прекрасная карта, которую изучает мужчина. Неторопливо, осторожно и очень увлеченно. Именно под пальцами Пью я чувствовала себя красивой, чудесной и беспомощной. Я вдруг поняла, что это я согласилась с ним быть слепой – не спрашивать лишнего, не выведывать чужие тайны. Я просто приняла то, что есть, таким, каким оно было. Никогда раньше я этого не делала и не думала, что когда-либо сделаю. Мы снова были с ним «дома». И пусть вокруг искусственная матрица и не существующий в реальности дом – все ощущалось настоящим: луна за окном и более всего чувства внутри меня. – Ты ведь не собиралась со мной спать. Улыбка в его голосе, теплота. Оказывается, он тоже вспоминал момент нашей встречи в баре. – Не собиралась. Но передумала. – Что повлияло на это? – Ты. Я в него влюблялась. Кажется, уже влюбилась. Когда успела в это провалиться так плотно, в какой момент? Пятой точкой я понимала, что поплачусь за столь спешную открытость, что обратный конец палки однажды ударит меня по лицу, но влюбленным верится, что карма – не для них. Что сказки случаются, что это – тот самый случай. Пью, конечно, еще не открылся, не поверил в мою искренность и глубину намерений, но однажды поверит. Я хотела запутаться в него, завернуться и забыть, что существует мир вокруг. У него такие губы, что кроме секса ни о чем не думается, а его теплые ладони рождают в душе новый мир. – Знаешь, что ты сделала? – он прижал меня к себе, вдохнул запах моих волос. Я знала: я выпустила наружу его боль. Сделала бесплатно то, за что другие люди платят огромные деньги. Бешеные иногда, последние. И впервые не ощущала себя ни грязной, ни тяжелой, потому что добавила в процесс любовь. Ранее это не приходило мне в голову – любить людей и сам процесс, раньше хотелось от этого избавиться. И дерьмо застревало. Эта ночь подарила мне одно из самых ценных душевных открытий – я могла быть проводником, не болея. Конечно, новую идею еще предстоит понять, отточить, осознать. Но главный недостающий ингредиент в идеальном зелье был наконец найден. Я не знала, смогла бы я сработать так с чужим для меня человеком, – это когда-нибудь предстояло проверить. – Знаю. У него было спокойно внутри, мирно. Не горели больше обожженные края ран, не пахло паленой кожей, не плескалась нефтью чернота разочарований. Эггерт прижал меня тесно, как никогда, обнял рукой, положил сверху ногу. Закрыл в «домик». Нам бы мирно спать, мечтая о продолжении ласк, когда проснемся, но усиливалось внутри меня эфемерное беспокойство. Пью срастался изнутри, исцелялся, становился силен. Становился собой – тем собой, которого я никогда не знала. Мне бы радоваться тому, что впереди райские деньки, я же вместо этого прислушивалась к тому, как свиваются обратно в тугие канаты порванные до того веревки. Красивый процесс, удивительный. И тревожно-пугающий. Глава 8 (Power-Haus, Christian Reindl – Diya) Просыпаться в одиночку неприятно, но я, кажется, начала к этому привыкать. За окном темно, полночь; Пью рядом не было. Одевшись, я отправилась на его поиски. Эту площадку для «пикников» чуть поодаль от дома я приметила ранее – удобные кресла из ротанга, костровище, обложенное серым камнем. Да, он был там, Эггерт. Не знаю, чему я удивилась больше: тому, что он самостоятельно развел костер, возле которого теперь сидел, или тому, что он курил. Он не курил до этого момента, а сейчас делал это расслабленно, с наслаждением. Где он все это время хранил сигареты, почему не использовал раньше? Все еще сонная, я потерла глаза, опустилась на кресло с противоположной стороны, на автомате отметила, насколько ровно сложены «шалашиком» бревна. – Ты не обжегся? О слепом привыкаешь заботиться, думать за него. – Нет, все хорошо. Затяжка, выдох дыма в ночной воздух. – Ты не курил…раньше. – Не хотел, чтобы это влияло на глаза. – А сейчас? Пью улыбался. Это заняло несколько продолжительных секунд, прежде чем я осознала случившийся факт: Эггерт смотрел на меня. Зрачки его были сфокусированы, взгляд направлен точно «на цель» – такого раньше не было. – Ты…видишь! Я не успела даже обрадоваться, я собиралась, однозначно собиралась взорваться от восторга, но что-то тормозило меня и царапало. Наверное, как раз этот самый взгляд – прохладный, цепкий. Я не видела такого у Эггерта раньше. И радость моя сдувалась на подлете, как зацепившийся за шипы шарик. – Вижу, – спокойный ответ, долгая пауза. – И, значит, все случилось как надо. «Как надо?» – нужно было заострить внимание на этих словах, но у меня пока не выходило. Пью впервые рассматривал меня, видел мою внешность, которую до того изучал лишь пальцами, и я не могла расшифровать его реакцию на меня. Неожиданно кольнуло что-то, похожее на стыд, а следом мысль: «Вдруг я не соответствую тому, что он представлял?». И еще это родимое пятно… Захотелось прикрыть висок ладонью, но я сдержалась. – Я выгляжу не так, …как ты думал? Воспринимать себя красивой было гораздо легче, когда он меня не видел, не мог оценить, как делал сейчас. Ответа не последовало, как будто это было не важно, как будто где-то на фоне Эггерт обдумывал процессы куда более важные, нежели чья-то внешность. Всплыли сказанные им слова: «Значит, все случилось как надо…», – что все-таки это означало? Мой мир покрылся неуловимой, почти незаметной пока паутиной подозрений. Натыкаться на его прямой изучающий взгляд было сложно: оказывается, зрячий Эггерт – это красивый, но совершенно незнакомый Эггерт. Цельный, с восстановившимися внутри шестернями и неподвластным мне ходом логики. Казалось, что снаружи зябко, хотя грел костер. Я брыкалась в те моменты, когда начинала нервничать, сделала это и теперь. – Почему…я чувствую себя так, будто сыграла роль в каком-то спектакле? – спросила о том, чего боялась более всего. – Ты меня…использовал? – Ты часто использовала других людей и их богатства, чтобы получить выгоду. Так почему тебя удивляет то, что кто-то мог использовать тебя? Я не понимала, что происходит. Но было стыло уже изнутри – что-то шло не так, ломалось, кренилось. Пока еще неслышно. Казалось, катастрофа еще не дошла сюда, но я уже ощущаю ступнями, как трясется земля. Пусть пока еще нет грохота и обрушений, но ударная волна уже случилась. И она дойдет сюда. – Из какого ты Района? – спросила, не зная, зачем. Севшим голосом, предполагая ответ. – Из Первого. Эггерт казался мне стальным. И чуть снисходительным. – Тебя действительно зовут Эггерт? – Да. Как я говорил, это одно из моих имен. И еще не так давно я жил и работал в Кирстауне… Кирстаун – столица Первого Района. Город-сказка, город, до которого простым смертным не добраться. – …занимался разработками по созданию нейроматриц и восстановлению алгоритмов искусственного интеллекта. – Вот почему ты так много об этом знаешь… – Именно. И я продвинулся далеко, очень далеко. Не всем это нравилось… Я смотрела на нового Эггерта, другого, совсем не того, который недавно лежал со мной в постели. Там был Пью, он умел быть теплым. Этот новый человек, кажется, не умел. Он был умен, расчетлив, наверное, он обладал невероятным интеллектом – от этого почему-то не становилось легче. – Против меня был сговор. Некоторые из высокопоставленных лиц решили, что прогресс нам ни к чему, и меня очень умело…подставили. Ввиду пережитого стресса, достаточно болезненного и внезапного, подкосившего физическое тело, я ослеп. Меня не стали убивать, отправили в Третий Район. Сочли безопасным. Безопасный «Пью»… Еще Филин говорил: не лезь к нему, держись подальше. Но, кажется, это все равно бы не помогло. Я почему-то не могла смотреть ему в глаза теперь. В эти самые чуть раскосые глаза, такие расслабленные раньше. Взгляд их теперь был бритвенно-острым, скальпельным. К тому же я внезапно застеснялась себя: сказалась разительная перемена в отношении ко мне Пью. Почувствовала себя если не уродливой, то однозначно «не такой». И больше не красивой. Глупо полагаться на чужие суждения касательно собственной внешности, но мы, люди, часто это делали, не умея оценить себя самостоятельно. Желательно с отметкой в плюс.