Пью смотрел на ключ с восхищением и сожалением – так смотрят на вещь, которой хотели бы обладать, но которую, к сожалению, нужно вернуть туда, где ей место. Интересно, откуда он его взял и как смог пронести в Третий Район? – За двухнедельное владение им, то есть за аренду, люди готовы платить двести пятьдесят тысяч. Сумму за единоличное владением нео-ключом я тебе даже озвучивать не буду. «Миллионы?» Спасибо, что еще раз указал мне на то, где я прогадала. Кажется, за последние дни я прогадала везде, без исключения. Просто профессиональный лузер. Только бы тупая душевная боль не стала привычной: я не хотела с ней жить. – Где мы? – В моей квартире. – В Кирстауне? – Да. У меня пересохло в горле, и возникло странное ощущение, что пространство пытается отторгнуть меня – иллюзия, идущая изнутри. Мне здесь не место, здесь обитают счастливые люди с процентом Лейки выше шестидесяти шести. Я здесь грязь на подножке автомобиля – слишком удрученная, слишком низко павшая. Трудно стало даже дышать. – Ты подставляешь меня… Знаешь об этом? – Это мой дом. И сюда никто не придет. – Если меня обнаружат в этом городе, мне светит не просто штраф и депортация – мне светит тюремный срок. – Значит, не гуляй по улицам. Это шутка? Смешливое предупреждение? Кажется, Пью не относился к возможным губительным последствиям для моей судьбы серьезно. И лишь тревога, отразившаяся на моем лице, заставила вновь стать прохладным, зацементированным. – Сейчас ночь. В этот дом никто не придет, это я гарантирую. Успокойся. Сложно было это сделать. Я впервые огляделась и поняла, что никогда не видела настолько больших квартир. Казалось, она занимает добрую половину этажа – комнаты, коридоры, комнаты. В одной только гостиной все пацаны нашего двора могли бы играть в футбол. Мягкие невидимые светильники были включены, будто знали о возвращении хозяина, мебель удобная, стильная; нигде ни пылинки. Если бы я вернулась в свою квартиру спустя неделю, белесый слой пыли был бы с тетрадный лист толщиной. Может, в отсутствие Эггерта здесь кто-то наводил порядок? По моему ледяному плечу было ясно одно: проценты в моей Лейке сливаются, и, значит, мне желательно как можно быстрее выслушать предложение Пью, отклонить его и вернуться домой. В тишине раны залечивать проще. Находясь здесь, я подвергаю себя опасности во всех возможных смыслах. – Говори, что ты хотел от меня. И разойдемся. Я продолжала стоять там, где вышла из «двери». Не двигалась ни влево, ни вправо. Не спешила ни разуваться, ни «чувствовать себя как дома». А вот Эггерт наоборот. Выдохнул с облегчением, повел плечами так, будто они затекли, и потер шею. – Мне нужно ополоснуться после…после всего. Ты не против? Можешь занять эту комнату пока. – Его рука указала на ближайшую спальню, в которой не горел свет. – Я скоро вернусь. Он снял ботинки, аккуратно поставил их на обувницу и пересек гостиную, скрывшись за одной из дверей. Я обувь сняла тоже. И отправилась в комнату, которую мне предложили для «отдыха». «Ополоснуться после всего?» За окном было темно. Поздний вечер или же ночь. Кирстаун. Красивые клумбы, витые ограды, изумительно ровный асфальт – я удивлялась даже ему. Дороги Дэйтона были разбиты вдоль и поперек, не было ни одного мало-мальски приличного участка. Трещины, выбоины, ямы… А тут картинка кусочка ночного района – спокойного, мирного. Наверное, тут никто не воровал и не боялся краж. Зачем, если все счастливы, у всех достаток? Разлом в моей душе рос тем сильнее, чем глубже я осознавала разницу между мной и хозяином этого дома. Я жила и суетилась по поводу бытовых вещей в темном месте; Эггерт работал над стратегически важными задачами в светлом мире. Он преследовал глобальные цели, он наперед видел измененную картину мира, я же была обеспокоена лишь тем, окажется ли в магазине в следующий раз картофель. Или же опять перебой с поставками. Эггерт предвидел будущее другим, улучшенным – я раздумывала, что бы еще спереть. Он жил в хоромах, судя по книгам на полках, много читал, думал, анализировал – я мечтала о глотке розового игристого в баре у Фила. Ополаскивался Пью для того, чтобы как раз не быть больше «Пью». Чтобы смыть с себя воспоминания о вынужденном пребывании в Дэйтоне, о его прокуренных злачных местах, смыть с себя тоску пребывания в вечной ночи. Он смывал в себя бессилие, потому что более не был слеп и мог преследовать свои глобальные цели дальше. Они у него были, эти цели – я теперь это понимала. А я говешка, случайно прилипшая к подошве чужого ботинка, и прятаться мне в Кирстауне по сточным канавам. Мне не нравилось ощущать себя никем, но и сбросить это чувство, находясь здесь, я не могла. Попросту не выходило. «А ведь мы совсем недавно мылись в ароматной воде… Может, и ее запах Эггерт мечтал смыть тоже?» В комнате, которую мне выделили, стояли по бокам две односпальные кровати – такая подошла бы для ребятишек. Правда, здесь не было ни игрушек, ни рисунков, ни компьютерных столов, и спальня ничем, кроме отдельных кроватей, детскую не напоминала. Меня, однако, ошпарила мысль о том, что у Пью могут быть дети, жена. Дом вроде бы пустой, но как знать наверняка? В Первом тоже, наверное, случаются разводы. Мне хотелось взглянуть на собственную Лейку, увидеть процент случившегося «ущерба», но я не рискнула снимать куртку и включать свет. Вдруг кто-то заметит мой силуэт с улицы? Потому я стояла во тьме – мне привычно. А после Эггерт вернулся. Одетый уже в другую свежую рубаху и брюки, пахнущий совсем другим гелем для душа – не «матричным». Даже волосы «перемыты». Почему меня терзал этот факт, почему по-своему ранил? Быть может, он заметил расстройство на моем лице, а может, испытал нечто иное, но, когда он протянул ко мне руку, чтобы коснуться лица, я ее отбила. Несильно, «по-детски», но шлепнула быстро, резко. – Не трогай меня больше. В нем мелькнуло что-то от прежнего Пью, и я так и не поняла, хотел ли он утешить меня или, возможно, что-то прояснить для себя самого – всё это уже было не важно. Разлом между нами становился тем шире, чем больше времени я здесь проводила. – Идем в гостиную, поговорим. Эггерт верно расценил мое замешательство, потому что добавил: – Окон не бойся. Они непроницаемы с обратной стороны. С улицы нас не видно. Ну да, это же Кирстаун. Здесь «технологии». Вино он наливал «дорого», искусно. Открыл бутылку красного, достал два бокала, поставил их на стол, но я лишь качнула головой. – Это урожай хорошего года. Вопросительно изогнутая бровь, а я все не могла привыкнуть к его зрячему взгляду. Пусть будет урожай хоть какого года. Зачем мне делать глоток, а после всю жизнь скучать по этому вкусу, думать о том, как заработать на бутылку стоимостью в мою годовую зарплату? Хотя у меня и зарплаты-то не было. – Начинай уже рассказывать, для чего я здесь. – Начну. – Эггерт пригубил вино, и даже по его ауре, по промелькнувшему на лице страдальческому довольству я поняла, что вино хорошее. И что он устал от пойла в барах Третьего Района. – Но, что бы ты ни услышала сейчас, ответ ты мне дашь утром. «С чего это? Для чего мне проводить здесь ночь? Если только он не собирается убедить меня сказать «да» в постели». – Спать я с тобой не буду. – Кажется, я уже слышал это ранее. Слышал. И я просрала собственные слова, молила его о руке в моих трусиках на траве в лабиринте, а после мечтала о его навалившемся сверху теле в домике матричного «Гринхилла». Теперь я заявляла то же самое, он, конечно, имел право мне не верить. «Лузер» – здесь все пространство напоминало мне о том, что я лузер. Здесь оно смеялось надо мной и не воспринимало серьезно. Ладно, не важно все это. – Рассказывай. Я так и не села ни на кресло, ни на диван. Я не воспринимала этот дом местом, в котором могла расслабиться и имела на это право, я не «стыковалась» с ним. Продолжала стоять. Наверное, из вежливости, Эггерт не стал садиться тоже. Он помолчал, выстраивая цепочку мыслей, а после заговорил: – Еще не так давно моя жизнь была налажена и размерена. Хорошая интересная работа, большие достижения. Помолвка… Я собирался жениться, заиметь полноценную семью. Я честно пыталась, чтобы мне не было прогоркло, я ведь даже предполагала что-то подобное пять минут назад в спальне – Пью любил другую женщину. Хотел от нее детей, видел с ней будущее. И эта женщина прожгла в его душе те самые дыры, края которых я не так давно тушила, а после стягивала. Эггерт тем временем взглянул на фото, стоящее на одной из полок в шкафу, я взглянула туда же – довольная жизнью пара. Он статный, властный, даже с фотобумаги улыбающийся снисходительно; она – длинноволосая блондинка. Такая, каких обычно помещают на обложки журналов. И уже в минус скатилось представление о своей внешности. Я – брюнетка без таких очевидных «форм», с родимым пятном на лице. Я недотягиваю, …точнее, я даже не пытаюсь выпрыгнуть за линию ноля с такими внешними данными. А ведь были надежды на то, что я понравлюсь Пью, когда он меня увидит. Были. И рассыпались. У него иные вкусы и предпочтения, я «курю» в лиге запасных. Только бы холод в Лейке не усиливался, только бы не слить свои проценты до ноля. – Поздравляю, – произнесла я глухо, потому что пауза затянулась. Пью оторвал взгляд от фотографии. – Не с чем. Свадьба не состоится. Стелла, даже если она меня любила, деньги любила больше. И за предательство свое получила столько, что на безбедную жизнь ей хватит лет на двадцать. Я издала невнятный звук, нечто, напоминающее смешок, – много, значит, получила. Чтобы безбедно жить двадцать лет в Первом Районе. Стелла. Имя под стать внешности особе горделивой, знающей о собственном превосходстве. – Что именно она сделала? Казалось, на фоне моей параллельно текущей жизни тикают никому не слышные часы, отсчитывая оставшиеся мне минуты. Может, их еще много, этих минут. А может, нет. Моя душа болела сильно, но будто под наркозом; я была солдатом, который знает, что ему не время расклеиваться. – Привела к себе домой моего коллегу, того, с которым у меня были распри идейного плана. Завела его по лестнице на второй этаж, поцеловала, – Эггерт произносил это без эмоций, будто зачитывал синопсис чужой книги с листа, – а после – я как раз входил в двери, потому что она мне заранее позвонила, – сбросила Каллахена с лестницы. Столкнула его. Гробовая тишина. Даже я не решалась ее прерывать. – На меня повесили убийство на фоне ревности, – процедил Эггерт зло. – А единственный свидетель, видевший убийство, потерял дар речи. – Почему? И кто это был? – Моя мать. Она приехала к Стелле без предупреждения за час до того, у нее были ключи. И прилегла отдохнуть. Когда моя невеста столкнула с лестницы моего же коллегу, шок лишил маму способности говорить. Она молчит с тех пор. Я выдохнула, ошарашенная. Вот так история. С другой стороны, какое мне дело? Это все чужие мне люди, излишне нежные, как выясняется. Перед лицом стресса. Наверное, мои язвительные и недобрые мысли Пью прочитал по моему лицу, потому что холодно спросил: – Процент твоей Лейки хоть раз падал на тридцать пунктов и более? Я подавленно молчала. Процент моей Лейки вообще едва ли поднимался до тридцати. Конечно, до нуля он враз не падал никогда, иначе я бы уже сдохла. – Тогда, – не дождавшись моего ответа, укоризненно продолжил Эггерт, – не стоит судить о том, чего не знаешь. Такое падение в Лейнхарте всегда будет чревато последствиями на физическом уровне.