Мне стало стыдно. Пусто, равнодушно; тупая боль где-то внутри продолжала колоть ровно, как игла, помещенная в одежный подклад. Становилось примерно понятно, для чего здесь я. Последующие слова это лишь подтвердили. – Если ты поможешь матери, если ее речь вернется, она сможет свидетельствовать в суде. Меня оправдают, я смогу вернуть звание и должность. – Разве может близкий человек из круга семьи свидетельствовать? Разве такие показания будут приняты? В нашем Районе такое не допускалось. Я знала это из историй друзей. – Здесь очень развиты технологии дознания и подтверждения правды, так что да, может. И показания будут приняты. Да, конечно, тут технологии. Куда нам, серым и ушастым. – Почему я? Почему не кто-то другой с подобным талантом из этого Района? – Я потерла лоб, я уставала стоять, но садиться до сих пор не хотелось. – Они куплены так же надежно, как Стелла. – Ты в этом уверен? – Я знаю, как устроено здесь общество и система. Какая хорошая и благостная система «счастливых» людей – что-то в моем представлении об этом месте, видимо, разнилось с правдой. – Значит, у тебя есть только я. Мы впервые смотрели друг на друга прямо, и в черты лица Эггерта даже вернулась мягкость. Наверное, потому что я таким двояким смыслом выстроила фразу. – Да. У меня есть только ты. Он не мог с этим спорить, я была ему нужна. Но нужен ли мне он? И это всё? Фил бы уже открутил мне голову за то, что я все еще здесь стою, что не ору «нет» и не требую отпустить меня домой. Филу было действительно не все равно, он за меня радел. Где-то далеко отсюда работала на двух работах моя мама и запивал горе перед телевизором отец. Наверное, теперь я могу убрать их боль без вреда для собственного здоровья. Главное, уйти отсюда, сохранить проценты. Наши мамы – это ценно, это важно. Черт, я всегда была мягкотелой. Если бы Эггерт попросил помочь кому-то другому, я бы уже послала к черту их обоих, пусть выпутываются сами. Получают назад свои должности, статусы и зарплаты. Без меня. Но мать… Какой человек ценнее в жизни? Никакой. Эггерт расценил мое молчание по-своему. Как предложение озвучить оборотную сторону медали, мой куш то есть. – Ты ведь мечтаешь о доме в Гринхилле, так? Он знал обо мне все. Всё о моих мелких мечтах – конечно, я не плавала так высоко, как он, я не пыталась сделать этот мир лучше. Главное, не привыкнуть к холоду в руке. Отвечать «да» не имело смысла, и Пью, которого стало очень сложно даже мысленно называть «Пью», продолжил: – Я дам тебе столько, что хватит на дом. Посмотрю среднерыночные цены, выдам сумму, достаточную, чтобы ты смогла купить достойный. Вот так сбываются мечты. Почему-то без радости. И я лишь хмыкнула: – Что толку, если я все равно не смогу туда переехать из-за процентов в Лейнхарте? – Вернув должность, я заполучу для тебя разрешения на переезд, независимо от процентов руны. – Высокая, значит, у тебя должность. Почему-то это заставляло грустить. – Высокая. Я продолжала молчать. Я запуталась, растерялась, я устала, и все сложнее было мыслить. Даже хотеть мыслить, но ситуация заставляла принимать решения. Эггерт просто решил, что предложенного недостаточно: – Тебя смущает, что туда не смогут переехать твои родители? Не смогут даже навестить? Я выдам сумму на два дома. И разрешение для них тоже. Теперь это достаточная благодарность. По рукам? Я должна была чувствовать так много, я должна была ликовать, но не ощущала ничего – дыру в груди. Все, чего я так хотела, – на расстоянии вытянутой руки. Пляши, пари, танцуй. А внутри – тишина. Опасалась ли я того, что не смогу помочь матери Эггерта? Нет, мой талант всегда был очевиден, и я смогу отыскать к ней в сердце хоть малую толику любви, чтобы смягчить процесс. Если бы меня предали на глазах у моей матери, если бы последнее лишило ее речи, я бы тоже была готова заплатить много тому, кто мог бы помочь. Какие мы все…одинаковые. Любящие дети. – С чего мне верить тебе? Ты прекрасно умеешь обманывать. Это я спрашивала уже для проформы или из вредности, может. – Умею. Только в этом случае я теряю больше, чем ты. – Ты ведь можешь получить то, что тебе нужно, а деньги отдать «забыть». Я все равно здесь человек без прав, а в тюрьме они мне не понадобятся. Оказывается, рационализм из меня никуда не исчез. Взгляд Эггерта был вновь цепким, равнодушным и деловым. Сколько крупных решений он принял, сколько судьбоносных сделок заключил? Я для него кусок жвачки на подошве. Временно нужный кусок жвачки. – Я могу отдать тебе деньги сейчас. Их будет полная сумка. – В его тоне слышалась откровенная прохладца. Наверное, мою вороватую сторону он не полюбил и никогда не полюбит. Я ведь для него шелупонь с мышлением примитивного пройдохи. В общем, недостойный противник, не интересная даже личность. – Только нужно понимать, что если что-то пойдет не так и тебя в Кирстауне обнаружат, то с сумкой, полной денег, на депортацию и тюремный срок ты рассчитывать не сможешь. Тебя расстреляют на месте. Картина вырисовывалась мрачная. А мне от обсуждения столь трагичных вещей хотелось смеяться – невеселым, впрочем, смехом. Да уж, только герои дешевых боевиков таскаются по улицам с сумкой, набитой наличностью. Глупая затея, согласна. Либо верить Эггерту на слово, либо не верить, но деньги выносить из этой квартиры нельзя. – Деньги, разрешения на переезд… Ты ведь все это сделаешь? Я смотрела не в его глаза даже – в его душу. «Не обманешь?» – Я даю слово, Кристина. Я не стала бросаться циничными комментариями, поняла вдруг, что его обещание что-то значит для него самого, что оно имеет вес. – Я отвечу тебе через час. Только оставь меня одну на это время. Мне нужно было подумать. – Уйти из дома? – Если можно. – Хорошо. У меня все равно…есть дела. Он уйдет. И я выпью воды. И посижу где-нибудь наконец. ***** Дверь вдалеке мягко закрылась, и я впервые ощутила, что осталась одна. Дом пуст. Я отыскала кухню, налила в стакан воды из-под крана – наверняка она здесь питьевая, – осушила его наполовину. Поставила на мраморную поверхность столешницы – давно я не видела роскоши, очень давно. Да и то больше представляла, чем видела, а здесь все хромированное, дорогое, подходящее по дизайну. Возможно, в Кирстауне это даже не роскошь, а норма, доступная каждому. Комнаты я рассматривать не собиралась – ни к чему погружаться в жизнь Пью. Ткнулась случайно к нему в спальню, тут же прикрыла дверь, отправилась искать некое убежище дальше. Отыскала его в оранжерее – кто-то растил в комнате с панорамным окном цветы и кустарники. Всюду кадки, мягкий свет фонариков, умиротворяющий запах лепестков. Тут и подумаю. В свете неяркого плафона я стянула с плеча куртку, чтобы посмотреть на вделанную в плечо «бомбу», увидела, что с пятидесяти одного процента Лейка уже слилась до тридцати четырех. Тридцати трех на моих глазах – что ж, я держалась даже чуть лучше, чем предполагала. Однако радоваться было нечему, проценты падали. Хороший полумрак, влажный, с запахом земли и листвы; я опустилась в мягкое кресло. Возможно, кто-то любил здесь читать, может, та же Стелла… Мне не хотелось об этом думать. Впервые осторожно расслабившись, я посмотрела внутрь себя, туда, где в самом темном углу сидела моя печальная часть – грустная Кристина. Кристина, которая желала еще пребывать в матрице, а после выйти наружу с Пью – любящим Пью, лелеющим в душе взаимные чувства. – Я тоже этого хотела, – прошептала я ей, более не пряча боль. Она взглянула на меня пустыми от горечи глазами. – И хотела бы, чтобы сейчас, вместо того чтобы обсуждать мой гонорар «за помощь», мы бы до сих пор обнимались. Это было бесценно. По улице проехала машину – протек по потолку и исчез отсвет от фар. Кто-то поехал домой или на вечеринку. Кто-то, кто от рождения до смерти проживет в Кирстауне. Будет путешествовать, встречать день вместе с солнечным светом, заботиться о других вещах, нежели наличие картошки в магазине. – И мы можем уйти, уйти сейчас, – продолжила я говорить тихо сама с собой. «Больно, конечно, будет, но мы справимся, переживем. Потихоньку». Голова воображаемой Кристины лежала на руках, лицо уткнуто в предплечья – ей не хотелось говорить. «Можем уйти, слышишь? Просто сказать «нет», и домой…» Моя раненая часть молчала, я же снаружи ощущала себя солдатом, не имеющим права сдаваться. Пока еще в доспехах, пусть уже во многих местах покореженных. «А можем забрать деньги, выполнить задание. Ведь это быстро – день, может, полдня… Заживать в Дэйтоне будет проще, зная, что можешь позволить себе домик мечты. И с бумагой на переход. Будет противовес…» На меня взглянули без интереса. «Главное, пережить это время. Не смотреть на Эггерта, не впускать его внутрь, понимаешь? Не обращать на него внимания». Хотя, признаться честно, я до сих пор была здесь из-за него, из-за Пью. И обращать на него внимание хотелось, пусть это было чревато дальнейшим неконтролируемым сливом Лейки.