«Как думаешь, сможешь это вытерпеть? И не спечься…» С деньгами будет проще налаживать внутренний баланс, даже если радость по поводу них пока не пришла. Когда-нибудь придет. Я закрыла глаза. Наверное, район спальный, вокруг полная тишина. Мирная, летняя. Я устала, хотелось спать. (Zalagasper – love letter) Стоило закрыть глаза, вернулся в воображении домик из матрицы; мне не хватало здесь веселого щенячьего ИИ. Любящего, заботливого. До сих пор хотелось впасть в транс и выдать четкую команду: «Нет, текущий сценарий мне не нравится, давай переосмыслим его. Пусть будет Эггерт, но любящий Эггерт, надежный, с которым мы выйдем наружу, держась за руки. Пусть даже сюда, в Первый, а после придумаем сумасшедший план, как нам победить врагов и жить дальше вместе. Не важно, где, главное, друг с другом…» Но меня никто не слышал. Здешнее пространство было слепо и глухо, тот интеллект в него не вернулся. Его не вернули Эггерт и его команда. Возможно, его коллеги. Интересно, какой должностью, связями и статусом надо обладать, чтобы выбивать бумаги на несанкционированный переезд в другой район, минуя процент Лейки? Наверное, очень высоким. Я же просто скучала по мужским рукам, по мягким касаниям, по веселому Пью – у него хорошее чувство юмора. Было. Наверное, подумала я малодушно, ему было не вредно побыть слепым и беспомощным, тоже кое-что пересмотреть, кое о чем подумать. Походить по барам Третьего, посидеть между простыми смертными, что-то для себя понять. Я уснула с этими мыслями, незаметно отключилась. А когда открыла глаза – вероятно, прошло минут сорок пять, – Эггерт сидел рядом, смотрел на меня. Ждал, когда я проснусь. Я поняла, что соскучилась по нему, по абрису его фигуры, лица – на них отдыхали мои глаза. И чуть-чуть душа. И появилось стойкое ощущение, что внутренней Кристине это тоже надо – еще чуть-чуть побыть с ним. Она, мы вместе с ней выдержим сутки – пусть в них Эггерт будет рядом. И решение было принято, хоть озвучивать я его не торопилась. Развернулась в плетеном кресле-вертушке, крепящемся на столбике сверху, смотрела на ожидающего моих слов хозяина дома. Он был так трогательно мил, когда был беспомощным. И он прекрасен в своей жесткой ипостаси. В конце концов, озвучив просьбу о помощи, он действительно пообещал столько, что это стоило усилий. Все честно. Не для дыры в душе, конечно. Для ума, для логики. – Ты смотришь на меня так, как будто хочешь что-то сказать. Фонарики здесь светили мягко, интимно, я бы сказала. Я улыбнулась без особой веселости. – Слепым ты мне нравился больше. – Не сомневаюсь. Слепым я многим «нравился» больше. Был им удобен. Теперь Эггерт был Эггертом – нацеленным следовать собственному великому плану, у меня же были сутки, в течение которых я должна была стойко держать сердечную оборону. Простая задача. Очень непростая задача. – Я сделаю то, о чем ты просишь. – Согласилась я вслух. И, не дожидаясь никаких ответов – ни поощряющих, ни лжебравурных, – добавила: – Покажешь мне ванную. И я спать. Глава 9 (Dulce Pontes – Canção Do Mar) Утром меня кормили миниатюрными пухлыми блинчиками. Удивительными, нежными, воздушными, со шлейфом ванили. Я уплетала их, как заключенный, дорвавшийся до именитого ресторана, зная, что у меня в запасе только сутки, в течение которых я должна сделать важное дело. От него, от этого дела, будет зависеть моя дальнейшая судьба: или обратно в «тюрьму», или навсегда на свободу. И пока я не съела три блина, не выдохнула. Пью сидел рядом с чашкой чая, наблюдал за мной со смесью удовольствия и снисхождения. Кажется, он поел, пока готовил завтрак. Я пригубила чай. – Хорошую готовую смесь ты использовал. Если бы в наших магазинах продавали такую, я приказала бы Орину скупить все упаковки. – Я не держу дома коробки с сухими смесями. Моя вилка зависла на полпути ко рту – он готовил все сам с нуля? Ах да, он же говорил, что любит готовить. Обмолвился в лабиринте. Что ж, еще один талант в его копилку. За ночь проценты в моей Лейке скатились до двадцати семи – могло быть лучше, могло быть хуже. Но следовало торопиться. Такой изысканный завтрак, однако, хотелось растянуть на подольше, и потому я с удовольствием обмакивала кусочек очередного блина в черничный джем. – Не понимаю, что ей не хватило, твоей Стелле… – Эггерт при этих словах застыл, я же, не обращая на это внимания, продолжила: – Ты богат, мог обеспечить все ее прихоти. Обуть, одеть, оплатить побрякушки. За столом повисла тишина – Пью не желал говорить о бывшей невесте. А меня почему-то несло. – Или, может, ты много работал? Не уделял ей достаточно внимания? – Зачем я цепляла его? Наверное, потому что собственная боль рвалась наружу. – Тоже дозировал выделенное ей количества тепла, как мне? Взгляд Эггерта был опущен, я не могла расшифровать выражение его глаз. – Лимит твоего тепла для меня исчерпался в лабиринте, так? Финита ля комедия. Грустные слова, на самом деле. И, не знаю почему, я добавила: – Мне его не хватает, этого тепла. Честным быть сложнее, но правильнее. Когда что-то выплескивается из тебя наружу, оно уже не так сильно царапает изнутри – я поняла это по людям, которые приходили ко мне изливать боль. Все верно: боль нельзя держать невысказанной, она, запертая в сердце, убивает. – Дай мне руку. Голос Пью мягкий, почти как тогда, в самом начале. И легла на стол его открытая ладонь – теплая, притягательная. – Нет, я больше не касаюсь тебя. – Одно дело быть честным, другое – погружать себя в новую агонию. – Я, знаешь ли, сполна испытала значение твоих слов о том, что расслабленный человек чувствует боль острее. Больше проверять это на своей шкуре не хочу. – Кристина… Он не смотрел мне в глаза, он смотрел чуть ниже моего подбородка. – Нет. – Дай… – Я доем, и мы выдвигаемся. – Мне… Я мотнула головой, дожевала блин, запила его чаем. – Руку. А хотелось. Очень хотелось. Просто положить свои пальцы на его, просто ощутить нежность, собственную, хоть на секунду, нужность. Эта рука не могла быть привлекательнее, если бы даже держала дорогущее экстази, способное унести в рай. Она сама по себе была раем. Зачем ему это? Зачем он мучает меня? Из жалости? Просто потому, что я призналась в собственных эмоциях? – Я все поняла, Пью, я все увидела, знаешь. – Трагедию в собственном голосе уже не имело смысла скрывать. – Пропасть между нами, социальную разницу. Ты живешь там, где солнце, ты одержим великими идеями, которые можешь и намерен воплотить в жизнь. Я – житель темного дна без планов даже на следующую неделю. Девчонка без моральных принципов и без стержня. Рука продолжала лежать, ожидая мою, и это пронзало душу насквозь прутом. Я не коснусь её. Нам друг до друга никогда не дотянуться. Но как бы хотелось… Хотя бы на бесценную минуту ощутить себя в тепле. Вновь мирной, без мыслей, знающей, что тебя защитят. Вернуться бы в тот «домик», когда на мне его руки и ноги. И ты – как маленький пригретый котенок, способный мурчать от рассвета до заката. Эггерт молчал. Кажется, это что-то для него значило, этот жест. И он ждал моего касания. – Хочешь, чтобы я рыдала потом, уходя? А я должна буду уйти. Сомневаешься, что я умею плакать, хочешь это увидеть? Тебе нравится смотреть на мои страдания? Он не ответил. Думала, он уберет руку, но он лишь перевернул её и накрыл своей ладонью мою. Тепло, тепло, сразу, будто в дымке… Из зимы в лето. Разрывать наше касание было все равно, что отрывать пласт души вместе с кожей. – Я же сказала, что я тебя больше не касаюсь. Я выдернула руку. Отодвинула тарелку и кружку с чаем, кивнула: «Спасибо». И отправилась к себе в комнату. Одежду он принес мне в спальню – другие джинсы, кофту с капюшоном от серого спортивного костюма. Штаны, конечно, имело смыл сменить: мои изрядно запылились. Вот только влезть в джинсы Стеллы не получилось. Я никогда не была «коровой», но в этот момент себя ею почувствовала: невеста Эггерта была, оказывается, изящней в икрах и лодыжках. – Нет во мне грациозности твоей невесты, – покачала я головой, – малы. Пью, привалившись к косяку, смотрел на мои переодевания. Я его не гнала: чего он не видел? Меня в плавках, меня без плавок. К черту лишние стеснения. – Можешь дать мне штаны от этого же костюма? – Я указала на серую кофту. Они точно должны быть шире снизу. – Сейчас принесу.