Штаны подошли. Теперь, накинув на голову капюшон, я выглядела как конспиратор – наружные камеры мою внешность уловить не смогут. – Еще мне нужны солнцезащитные очки. – В машине затемненные стекла. – Не в этом дело. – А в чем? Я смотрела на дневной свет снаружи. Через дорогие высокие окна. Еще раз с утра успела оценить интерьер квартиры, вензельную ткань на шторах. Все очень красивое, классное, чужое. – Мои глаза отвыкли от яркого света. – Он, конечно, не видел, насколько тусклыми были «дни» в Дэйтоне. Их и днями-то назвать было нельзя, не то что здесь. – Найдешь? – Да, найду. Хорошо. Я собиралась пройти мимо него в коридор, но Эггерт неуловимым жестом остановил меня. Прижал к стене – его взгляд расслаблен, как тогда, когда он был слеп. Все-таки Пью привык полагаться на чувства, запахи, некие другие внутренние сенсоры. И сейчас он делал то же самое – вдыхал меня. Вырваться я не успела, он меня поцеловал. Он все-таки сделал это – коснулся меня, – и в моем воображении мы перенеслись в прихожую его Дэйтонской квартиры. Когда впереди неторопливые ласки, изучение меня кончиками пальцев, когда бури не ждешь. Так нельзя… Его губы оставляли дорожки на моей щеке, дыхание горячее. – Я не блондинка… У меня не синие глаза, как у нее… И зовут меня не Стелла… Он просто зажал мне рот ладонью, не открывая глаз. Он знал, что я не Стелла, он позволял себе что-то другое – во что-то временно провалиться, в те чувства, которые испытал в лабиринте. Я была уверена, что потом он переживет их легче, чем я. «С глаз долой, из сердца вон…» Убедившись, что я больше не мычу язвительными замечаниями, Эггерт освободил мой рот. И поцеловал еще раз. Поцеловал так, что стало понятно: это дойдет до постели, потому что я сейчас захочу продолжения, потому что не смогу это прервать. Потому что уже хочу «дальше». – Что ты делаешь? Невероятных усилий стоило прервать поцелуй. – Не уверен в том, когда еще у меня появится на это шанс. – А я уверена, – втянула воздух, выдохнула, – что у тебя его не будет никогда. И выдернула себя из чужих объятий. Не знаю, проще ли было бы, останься он сегодня холодным, как вчера. Может быть. А может, так было бы сложнее – Лейка моя, однако, реагировала очевидной прохладой. Продолжать начатое Пью было нельзя. – Нам нужно ехать. Его машина была шикарной. Серебристой, отполированной так, что даже через очки слепило глаза. Темные стекла, дорогие номера, невероятно комфортабельный салон. Авто для «высших чинов» – думаю, в Дэйтоне такую простой смертный позволить бы себе не смог, даже если бы накопил на неё. Она неслась по ровным дорогам неслышно, будто не имела двигателя вовсе. Лишь на светофорах, когда мы стояли, я слышала тихое урчание мотора. Я выглядела типичной «воровкой»: очки в пол-лица, натянутый на голову капюшон. Вместо того чтобы смотреть на собственное отражение, я смотрела на улицы, которые, возможно, больше не увижу никогда. Высокие дома с лепниной – элегантные, стильные. Привлекательные витрины магазинов, модно одетые манекены, ювелирные, обувные, парикмахерские салоны… Так вот где живут счастливые люди. В Кирстауне оказалось не так много зелени, как мне представлялось, я вообще воображала это место неким холмистым диким раем. Где все ходят в кружевных фартуках, носят друг другу горячие пирожки и творят на каждом пригорке. Пишут стихи, сочиняют музыку, делятся навеянными красивыми закатами поэмами. Образно, конечно. Столица Первого Района оказалась куда холоднее моих представлений, дороже и строже. И очень странными выглядели люди… Кто-то одет в розовые костюмы, кто-то в парике – бомонд, что ли? Жеманные мужчины, дамы с собачками, деловые мужчины. Но на лицах ни улыбок, ни вдохновения – обычные лица, озабоченные, «потасканные». Мне встретилась даже откровенно ругающаяся на транспортной остановке пара – мужчина и женщина. Злобные, как два пса, рычащие на весь квартал. – Как так? – спросила я тихо. – А где же… рай? Я думала, …здесь процветает вечное счастье. – Миф, – отрубил Эггерт холодно. – Процент Лейки выше шестидесяти шести… – Ни у кого его на самом деле нет. Здесь Лейки модифицированы, они вообще не отражают процент. Точно, как у него самого. – Тогда…как? – моему разочарованию не было предела. Я даже не сумела сформулировать вопрос, но водитель меня понял. И пояснил: – Людей расселяли по Районам не по принципу наполненности Лейки, конечно же. Это легенда для Второго и Третьего Районов. Здесь закрепились все, чьи предки имели деньги, власть и связи. Те, кто мог что-то предложить действующему руководству и кто мог развлекать тех, кто мог что-то предложить. Талантливые мастеровые в разных областях, конечно, имеются. Но и они не приглашенные, достигнувшие нирваны в творчестве, но потомки своих отцов и дедов, закрепившихся здесь ранее. Еще одно розовое стекло треснуло. Нет рая, некуда стремиться. Вот, оказывается, что представляет из себя Первый Район – власть, власть и еще раз власть. Не важно, какого она порядка. – Извини, что разбил еще одно твое представление о реальности. Он опять был прохладным, «Пью». Я лишь печально хмыкнула – не в первый раз он это сделал. Эггерт вообще очень умело разбивал все, что мне было дорого, и я промолчала. Я все равно запомню Кирстаун, потому что его редко кто видит воочию. Пусть воспоминание об этом городе не будет мне приносить радости, но оно останется в моей голове. В салоне повисла тишина. «Я не дала ему руку сегодня, – грустные мысли не желали уходить, – но что бы это изменило?» Счастливый конец у этой сказки был невозможен. – В чем заключаются твои разработки? Какие идеи с помощью искусственного интеллекта ты хочешь внедрить? Больше не представится шанса его об этом спросить. – Сделать первое внедрение ИИ в ткань бытия по принципу того, что было. Убрать разделение на районы и классы. Вернуть единство. Даже мне было понятно, что живущие здесь люди этого не захотят, и таких будет много. Кто-то будет просто словесно выражать недовольство, кто-то будет открыто и сильно противодействовать. Даже жители Второго Района не пожелают смешиваться с жителями Третьего. Классовые роли – то, к чему привыкают. Если у тебя нет всего, есть хотя бы что-то. Риск того, что это «что-то» может пропасть, обесцениться, всегда вызывал гражданские войны. – Ты рискуешь. – Да. «А ведь у него хватит яиц, – думала я, – у Эггерта. Хватит внутренней стали, чтобы этот проект провернуть. Даже если он не воплотит идею сегодня, все равно поспособствует ее продвижению максимально. Такие, как он, не сдаются». Мне импонировала его смелость, его умение идти наперекор. В Третьем Районе живет больше всего людей, и они будут счастливы. – Ты вернешь нам солнце? «Пью» молчал долго. Ответил через паузу: – Когда-нибудь. – Спасибо, – прошептала я тихо. Наверное, я еду в салоне автомобиля с исторически значимой личностью. Эта личность готовила утром для меня блинчики – плакала душа. – Пока не за что. Есть за что. Даже если солнца не увижу я, его, может быть, благодаря таким, как Эггерт, увидят мои дети. Далее – безмолвное созерцание улиц столицы. Я качала головой, удивляясь ширине проспектов, размаху архитектурных задумок, количеству театров, дорогих машин. И странных, вычурных, непонятных мне людей. А спустя десять минут мы приехали. Глава 10 Если у Эггерта была большая, но все-таки квартира, то здесь был особняк. Королевских размеров – так мне казалось, потому как я никогда не видела дом в три этажа, предназначенный для одной-единственной семьи. Лепные колонны у входа, ухоженный строгий сад, высокие окна. Меня провели через парадную дверь. Эхо от стен, мраморные полы, античные вазы, декор, лепнина – я видела нечто подобное в учебниках по истории. Так жила знать. Мать Эггерта оказалась невысокого роста, но с высокой прической, уложенной из темных волос. Немолодая, чопорная и элегантная, затянутая в платье, укрывающее её от горла до самых пят. Худая, даже «суховатая», с красивым некогда, но усталым теперь, испещренным морщинами лицом. Она обняла сына крепко – вот и вся её реакция. Судя по тому, что она кинулась ему навстречу, не испытала шок, не ударилась в слезы (хотя, возможно, она и плакала-то раз в детстве, пока это делать ей не запретили родители), Пью звонил ей утром. Рассказал о том, что вернулся, предупредил, что придет вместе с гостьей. Она любила его, я видела. Сквозь всю свою строгость и чопорность, сквозь вечную вежливую маску на лице, к которой приучила себя очень давно, любила той частью себя, которую не посадила в клетку в угоду собственным манерам. И еще она была слаба. У нее дрожал подбородок – не от чувств сейчас, но от некой внутренней болезни, – дрожали руки. Утомленный пожилой человек, раздавленный горем, но принудивший себя держаться «достойно». – Мама, познакомься, это Кристина. Я опять почувствовала себя как плоский персонаж мультика, помещенный в объемный дорогой фильм. Вокруг роскошь, вещи стоимостью с квартиру моих родителей в Дэйтоне. Потолки, уходящие ввысь, широкая лестница на второй этаж с бесконечным количеством ступеней, ковер поверх нее. Новый. Наверное, не новый, но за которым ухаживали столь тщательно, что он еще лет сто останется «новым». На меня смотрели с настороженностью. – Кристина, это мама. Можешь называть её Агнессой. Мне показалось, Пью сократил имя матери до полуслога. Наверняка по паспорту эта старомодная женщина являлась кем-нибудь наподобие «Агнессы-Евангелины-Каролины фон Дормуд-Кристефсон». Но спасибо, что не стал усложнять. – Мама, у Кристины дар забирать чужую боль. Аккуратно накрашенные тонкие губы поджались укоризненно, и я поняла, что в обычной жизни Агнесса сочла бы оскорбительным обращаться к кому-либо за помощью. Она всегда и все превозмогала самостоятельно, но сыну перечить сейчас не могла. Собственно, никому не могла ввиду отсутствия речи. – Это она помогла мне стать зрячим. – Тишина. Сын и мать смотрели друг на друга. – Ты же понимаешь, что правильным будет позволить ей помочь и тебе? «Так нужно. Для дела. Для нас», – шел на фоне безмолвный диалог. И Агнесса, конечно же, все понимала. Я слышала ее короткий вдох и выдох, символизирующий нежелание делать то, что нужно, но – очередное принуждение себя согласиться на это, затем мне аккуратно и довольно вежливо махнули рукой: «Следуйте за мной, Кристина».