Я не могла представить его живущим в Дэйтоне. Он не был рожден для этого места, он сюда попросту не подходил. – Отсюда, – отозвался он просто. – Или из Второго Района. Какого-нибудь домика, затерянного в зелени. С лоханью на крыльце. Наверное, вся его серьезность и своя собственная, касательно желания сказать ему да, до меня начали доходить только теперь. Я начинала верить, я начинала неистово желать этого – нашего совместного будущего. Я прилипала к нему с каждой долей секунды, прилипала так, что не отодрать. – Ты правда предлагаешь меня…себе, Эггерт? – Да. – Это «да» я слышала уже однажды. Которое на года, которое будет длиться даже тогда, когда тысячелетие закончится. – Предлагаю тебя себе. И хочу забрать тебя себе. Я впервые прижалась к его щеке – как котенок, поверивший, что его больше не выкинут и не предадут. – Только не обижай меня больше. – Каждый раз, когда я буду тебя обижать, я буду слепнуть. Он улыбался. А я понимала: все по правде, все на самом деле. И впервые в жизни почувствовала, как у моей Лейки сейчас выбьет крышку, как у кипящего чайника. О чем и сообщила. – Надо модифицировать твою Лейку, убрать в ней проценты. Он продолжал держать мое лицо, а мне казалось, что он держит всю меня. Не знаю как, но целиком. Вместе с душой. – А так можно? – Да. Есть программа. И твоя Лейнхарта будет такой же, как моя. – Значит, ты все знал тогда… Когда я спросила тебя о различиях в Лейках в лохани. Эггерт был красив, когда улыбался. Он знал так много. Он собирался сделать, разработать и создать еще больше, он намеревался перевернуть этот мир. Ввернулась тут же в сознание беспокойная мысль о том, что рядом с таким мужчиной должна быть особенная женщина. Его невидимый стержень, его опора. Смогу ли я? А после подумалось, что как раз я и смогу. Я верю в его идеи, я горю ими теперь так же сильно, как и он, я всегда найду, как поддержать. Разве не такой должна быть жена генерала? Как же пафосно, почти смешно от важности это звучит. Стелла ей быть не смогла бы: она не верила в Оэма, она не восхищалась им. – Я верну тебе ту лохань. И домик. И бесконечные дни в радости. – И себя в постели. – И себя в постели. Невероятно ценно было ощущать, что ему нужен именно мой стержень и ничей другой. Мое умение верить и просто я рядом. Теперь мы оба знали, что постель, если мы не приблизимся к ней, сама приблизится к нам со скоростью света. – Твоя мама… – шепнула я, – я…слишком…другая… – Моей маме…ты очень понравилась. Ты еще увидишь это сама. А сейчас…я хочу… Я поняла это по его ставшей чуть жестче ладони, но очень глубокому намерению, проявившемуся в глазах, по той самой мужской ауре, которая воздействует так, что ты уже не можешь уйти. – Сейчас ты…хочешь…начать отдавать мне долги? – Именно так. – Только…не все разом. – Я буду делать это…последовательно. Постепенно. И это займет годы. Мне вдруг стало ясно, что мечта сбылась – моя мечта о себе счастливой. Что та девчонка в моем воображении со светящимися глазами и я в реальности – одна и та же личность. Что мы наконец совпали. Я просто обняла его. Сильного, цельного, стального и мягкого – обняла своего Эггерта. Эпилог Они крутили бумагу о переходе долго, передавали друг другу; отец даже потер печать ногтем. Полагал, что поддельная? – Кристинка, но зачем она нам? – спросила наконец мать. Удивленная и больше подавленная. – На что мы будем там жить? Даже если продадим эту квартиру. Там что делать? Снимать? Надолго ли хватит средств? – Средства есть, – я подтянула к себе блокнот и вывела на нем цифру. Огромную даже теперь и даже для меня. – У меня есть деньги. Вот столько. То, что было изображено на странице, повергло родителей в еще большую тревогу. – Это…слишком…много… У тебя не может быть… Где ты… – Мама качала головой, не могла подобрать слов, боялась меня обидеть. И все же спросила: – Кого ты обворовала? Они догадывались про меня и «род моей деятельности». До них доходили обрывки слухов. Чем-то, желая поддержать отца, делился дядя Бредди. Не для того, чтобы навредить, но чтобы заверить, что со мной все в порядке. В полутемной маленькой квартире тесно – сервант, старая посуда, шкафы, кухонный, хромающий на одну ножку, стол. Следовало бы обидеться, но я не обиделась, покачала головой. – Я ничего…не воровала. Это честно…заработанные деньги. И их хватит на два дома – вам и мне. – Заработала. Материнский голос прозвучал желчно. И застыл в усталых глазах упрек: мол, столько заработать невозможно, даже если трудиться ночами и на трех работах. Она мне не верила. Если бы моя дочь принесла столько, я бы не поверила ей тоже. Или с большим трудом. С очень большим. Но что-то загорелось у отца внутри, и он откинул вопросы в сторону. – Я хочу купить дом своих родителей, – произнес он, протрезвев. Он и до этого, впрочем, не был слишком пьян, но теперь стал серьезен и чуть-чуть окрылен. – Дом твоих родителей стар, он разваливается, – отозвалась жена, – мы же узнавали… Стены, крыша – там все нуждается в ремонте. – Я починю его своими руками. – Ты? – Я. У меня не хватает пальцев, но хватает рук, и они кое-что еще могут. Отец очень долго не имел ни цели, ни мечты. Он понимал, что меня тоже стоит вопрошать по поводу моих «заработков», но желание выдохнуть наконец и занять голову чем-то, помимо алкоголя, взяло верх. – Надин, сделаем тебе мастерскую. Я мысленно порадовалась – он не разучился мечтать. – Мастерскую? Для чего? – Для твоих акварелей, – поддержала я папу. – Да я рисовать разучилась много лет назад. – Талант не пропадает. – И глаза уже не видят… – Я вылечу твои глаза. – Как? Ты на доктора отучилась? Я не стала посвящать ее в подробности. Мне хватало того, что чувства своих родителей здесь, в тесном пространстве квартиры, я ощущала очень хорошо. Их волнение, беспокойство, застой, постоянную печаль. След безнадеги. И прямо сейчас я потихоньку проветривала их головы, впускала туда свежий ветер. И больше не казалось, что я вычищаю чужие нужники, – я чувствовала любовь. Это мои отец и мать, и они самые прекрасные на свете. – Вот увидишь, – прошептала я тихо. – Надин… – Я давно не видела отца таким. Робко воодушевленным, что ли. – Мы все там починим. Постепенно. – Да здесь денег хватит, чтобы починить быстро, – ввинтила я, – бригаду нанять. И здорово, что папа захотел именно родительский дом. Место бабушки и деда будет восстановлено, вновь зацветут у крыльца розы. Но мать отодвинула от себя бумагу. И блокнот. Поджала губы. – Бесплатный сыр…в мышеловке. А если это ворованное… Я вздохнула. Без досады, впрочем, заранее знала, что этим, скорее всего, диалог и обернется. Потому просто поднялась и вышла в коридор, чтобы пригласить гостя. Он вошел в квартиру, и мои родители притихли, скукожились. Кажется, сделались меньше, даже квартира стала теснее. Возросло лишь напряжение. Эггерт был в белой форме с погонами, в фуражке. В подобном виде он производил впечатление на каждого, кто его видел. – Доброго дня, – поздоровался он спокойно. – Меня зовут Оэм Эггерт Эрдиган, генерал Эрдиган, если быть точным. Первый Район, Кирстаун. Онемел и сделался неподвижным мой отец, со страхом взирала на вошедшего мать. И я ощущала закравшийся в ее мысли ужас – «что ты натворила, дочь?» Она ждала плохого, она была почти уверена, что сейчас в мой адрес прозвучат обвинения, что это коснется и их тоже. Наверное, долги, наверное, придется продать квартиру. Эх, мама, как же мало ты в меня веришь. Я вздохнула со смесью нежности и укоризны. Впрочем, еще месяц назад и я сама в себя не верила.