— Из Америки? Чтобы меня повидать? Как узнала-то, что я освободилась? — не поверила я. — Узнала вот, — уклонилась от прямого ответа она. — Гель… Я ведь понимаю — если бы не отъезд, ты помогла бы мне… — Да не помогла бы я тебе! — рявкнула вдруг Ангелина, ударив кулаком по столу так, что бармен Илья вышел из-за стойки и направился было к нам, но я жестом дала понять, что все в порядке, и он повернул обратно. — Не помогла — как ты не понимаешь?! Неужели ты такая наивная дура, Люська, что веришь в то, что мы с тобой действительно дружили?! Да на фиг бы ты мне сдалась?! И сюда-то я просто так забрела — не знала, что ты тут работаешь! Ишь — «из Америки — чтобы меня повидать!» — передразнила она. — Дел нету других — с тобой «видаться»! Я опешила. Что значит — «на фиг сдалась», когда Ангелина столько времени возилась со мной, с моим трудоустройством, с моим романом со Стрыгиным? Ведь она была единственной, кто знал об этом, кто помогал мне, кто выслушивал и советовал что-то. — Неужели ты так и не поняла, что это я — я, понимаешь, — убила его?! Я — а обставила все так, что подумали на тебя! Ладно уж — скажу, раз выпало встретиться, хоть будешь знать, что почем было! Мне показалось, что я получила удар в солнечное сплетение и не могу разогнуться от боли, мне нечем дышать, я вот-вот упаду в обморок от этого внезапного ужаса. Я смотрела на Гельку и ждала, когда та рассмеется и скажет, что пошутила, но та и не думала говорить этого, а все добивала меня словами: — Я его всю жизнь ненавидела, всю свою жизнь — после выпускного! Ты думаешь, что он идеальный? Да не тут-то было! Он бабник и трус, дерьмо собачье! И всегда таким был! Красавчик — все бабы вешались, даже ты вон не устояла! Ну так и я не устояла — на первом курсе! Попали в одну компанию, и вдруг что-то вспыхнуло — стали встречаться. У него как раз с Наташкой что-то разладилось, ну вот и… А потом я поняла, что беременна, — выпалила Гелька, задохнувшись от собственного крика. — Беременна — понимаешь?! Побежала к нему… Господи, как вспомню… снег мокрый валит, скользко, а я на каблуках бегу от остановки к его дому, а там под горку все время, того и гляди упадешь — и вдребезги. Бегу, плачу, в душе страх такой, что хоть вешайся — что делать-то? Мать же пришибла бы… Поднимаюсь к нему на пятый этаж, дышу, как паровоз, он открывает — рожа недовольная, в комнате музыка играет, а на вешалке Наташкино пальто висит — помнишь, у нее было такое светлое, финское? Ну, вот… И он мне говорит так раздраженно — мол, что хотела сказать, говори, а то я занят. Мне как будто кипятка в лицо плеснули, я заблеяла — мол, Владик, что делать, я ребенка жду, а он — ну и я при чем здесь? Гелька замолчала, закрыла глаза и тяжело задышала, как после забега на длинную дистанцию. Я в шоке не могла поверить в то, что она говорит, в моей голове не укладывались ее слова, а в душе все будто умерло. Я осторожно опустилась на стул и случайно наступила на осколок пепельницы, он звонко хрустнул, заставив Гельку вздрогнуть и открыть глаза. — Ты представляешь, Люська, что значили для меня его слова? Ты можешь понять, что я испытала? Он меня предал — так предал, что я растерялась. Он меня убил этим — я ведь ему верила, думала, что он хоть как-то поддержит, что-то скажет — мол, не переживай, разберемся. У него ведь мать — гинеколог, а он… Он просто открестился от меня. Я не знала, что сказать. Все это было так ужасно и так больно, что я даже на миг забыла о самой первой фразе, сказанной Гелькой. О том, что это она убила Влада. — Вот ты рыдала тогда, когда он тебя бросил, — помнишь? Так ты была взрослая, самостоятельная — а я? Мне было восемнадцать лет, у меня такая мамаша, что врагу не пожелаешь, я домой боялась идти… А Стрыгин меня отпихнул, как подзаборную дворнягу, — сама разбирайся, я ни при чем тут. Вытолкал за дверь и спокойно вернулся к своей Наташке. Она снова замолчала. В стекло отчаянно билась огромная муха, создавая столько шума, что мне казалось, будто я сейчас оглохну от этого. — И… что было потом? — с трудом вывернула я. — Потом… а потом я наглоталась таблеток и чуть на тот свет не отправилась, — почти спокойно ответила Гелька. — Но мать рано с работы пришла, вызвала бригаду. Ей потом в больнице сказали, что я беременна. Но она, видно, так испугалась, что даже не стала орать на меня, когда пришла. Только все допытывалась, кто отец, но я промолчала. Аборт оказалось нельзя делать — у меня с кровью что-то. В общем, так родился мой Коляня. Но от таблеток этих проклятых там что-то не так пошло, и родился он глухим и слепым, вот так вот, — Гелька вдруг всхлипнула, уронила голову на сложенные на столе руки и расплакалась. У меня отчаянно колотилось сердце, готовое пробить грудную клетку и вырваться вон. Я облизала пересохшие губы и потянулась к большой бутылке минеральной воды. Жадно выпив стакан, я снова налила воду и поднесла рыдающей Ангелине. Та ухватила стакан двумя руками и, цокая зубами, стала пить. — Люська-Люська, я ведь только тебе об этом рассказываю, никто не знает, даже муж… Коляню мама воспитывала, уехала с ним в деревню, от соседских глаз подальше. А я вышла замуж, начала ей деньгами помогать и все тряслась — как бы Иван не узнал, как бы не спросил, зачем это я к маме каждую неделю в деревню мотаюсь, да со мной не увязался. А Коляне лекарства нужны, слуховой аппарат, врачи-реабилитологи, его ж нужно было учить разговаривать, а это только специалисты могут… И еще я постоянно опасалась, что Иван вдруг захочет детей. Но ему, к счастью, это не нужно было, у него и так трое по разным городам, настрогал, как папа Карло, всем помогает. А потом я наткнулась на Стрыгина. И этот гад повел себя так, словно ничего не случилось. Не спросил, не поинтересовался… А сразу к делу — мол, Гелька, а сведи меня с мужем, он же строитель, пусть поможет мне с клиникой. Представляешь, какой циник? Весь холеный, лоснящийся, при деньгах, при жене, при детях! А мне всю жизнь угробил, я настоящей истеричкой стала от этого бесконечного вранья и переживаний за Коляню, — Гелька нервно прикусила нижнюю губу и замолчала. Ее глаза выдавали то, что творилось в этот момент в ее душе — она ненавидела Влада сильнее, чем когда бы то ни было, потому что воспоминания о нем снова заставляли ее переживать неприятные моменты. — И… что же ты? — тихо спросила я, потому что в ее молчании мне чудилось столько боли, что я боялась, как бы Гелька не свихнулась от нее. — А что — я? Я их познакомила с Иваном. Ты только подумай, каково мне было видеть его рожу? Иван ведь его домой приглашал, обсуждать дела в неформальной обстановке! — криво усмехнулась Гелька. — И ты что же — не могла сказать, что не хочешь этого? — глупо переспросила я. — Да? А на каком, простите, основании? Сама привела в контору — и теперь видеть не могу? Не-ет, я терпела, улыбалась, делала вид, что мне до смерти интересно, как он живет со своей Наташкой, как у него дети растут. Он их балует, души в них не чает — а наш с ним сын, о котором этот урод даже не знает, живет в деревне с бабушкой, не слышит, не видит! — Гелька всхлипнула, борясь с подступившими слезами. Я не покривлю душой, если скажу, что в тот момент я совершенно забыла о том, что отсидела четыре года по ее вине. Мне на самом деле отчаянно жаль было Ангелину и ее больного мальчика, а еще — подкатила тошнота от того, каким мерзавцем оказался Стрыгин, сумевший легко перешагнуть через еще не родившегося ребенка и даже не поинтересоваться спустя годы его судьбой. Ангелина перестала всхлипывать, закурила. — Знаешь, Люська, я сейчас очень жалею, что так с тобой обошлась. Если бы можно было отмотать назад, я бы иначе все устроила. Но ты такая всегда была правильная, такая непогрешимая… и мне стало обидно. Ты вроде бы и жила хуже меня, и денег не было, и мать больная — а все-таки было в тебе что-то такое… спокойствие какое-то, что ли. И потом — Стрыгин тебе всегда нравился, ты мне об этом в школе все уши прожужжала. Вот я и решила… И встречу в офисе Ивана я подстроила, не должен был Стрыгин в тот день там оказаться. И квартиру свою я тебе поэтому одалживала — чтобы в курсе быть. С фотографией вот только прокололась, забыла совсем. Когда ты рассказала про то, как Стрыгин в нее впился, я аж помертвела — ну, думаю, а вдруг что-то заподозрил? Он ведь однажды у меня спрашивал, чем, мол, дело с беременностью кончилось. Я его послала, конечно, а тут вдруг об этом вспомнила и испугалась. Я не хотела, чтобы он знал. Коляня — мой. Это мой крест. В общем, я наказана на всю жизнь — потому что кому он нужен-то без меня? — она снова вздохнула. — Ну, а там, на вечере, я подкараулила момент, когда Стрыгин покурить на крыльцо вышел, пошла следом и застрелила его. Он так и умер, не узнав о Коляне. У моего сына нет отца — лучше никакого, чем предатель. Я ведь сюда вернулась за ним и за мамой, Ивану честно все рассказала, он и велел приехать и забрать. В Америке можно жить спокойно, имея больного ребенка, там никто пальцем не тычет, как у нас. — А я думала, ты мне подруга, — горько призналась я, чем вызвала презрительную усмешку: — Да? А зачем ты мне нужна была, нищебродка? Я столько сил и денег на тебя ухлопала, чтобы в нормальный вид привести. На тебя ж не то что Стрыгин — бомж вокзальный бы не клюнул, когда мы встретились. Ты нужна мне была только для того, чтобы со Стрыгиным свести счеты. Я просто не знала, что потом мне будет так тяжело жить с этим. Оказывается, про совесть не врут — она есть, и она так мучает. Но ненависть, с которой живешь многие годы, мучает еще сильнее. Я мечтала Стрыгину отомстить — и отомстила. А что ты под раздачу попала — ну, так ведь кто-то должен был… Согласись — я удачно все сделала? Вот тут я и сорвалась, перестав жалеть Ангелину. Меня использовали и выкинули за ненадобностью! Ярость ослепила меня, и я, не понимая, что делаю, вскочила и вцепилась Ангелине в горло. От неожиданности та растерялась, хотя была крупнее и сильнее меня, и упала на пол, увлекая и меня за собой. Если бы на звук полетевших со стола вслед за стянутой скатертью тарелок и чашек не подбежали метрдотель, охранник и швейцар, я вполне могла бы получить новый срок — Ангелина хрипела и закатывала глаза, хватая воздух ртом. — Сдурела?! — рявкнул швейцар, встряхивая меня за воротник платья. — Снова в тюрягу захотела?! — Пусти! — отбивалась я. — Это она… из-за нее я… из-за нее! Четыре года… четыре! А мама в одиночестве умерла… Это же она убила Влада — она! И пистолет — ее! Я вспомнила теперь, вспомнила — у нее моя сумка была, когда я в туалет выходила! У нее! Охранник меж тем крепко держал брыкающуюся Ангелину за локоть, а второй рукой набирал номер. — Не имеете права! — бесновалась Ангелина, стараясь вырваться из цепких пальцев бывшего спецназовца. — Я вообще подданная США! — А нам без разницы, — меланхолично отозвался охранник. — Устроили дебош в кафе, на официантку с кулаками напали… Больше я ничего не слышала — в голове стало как-то пусто, а свет вообще исчез. Очнувшись в больничной палате, я с трудом разлепила тяжелые веки и кое-как села. Никого — я одна. Буквально через несколько минут заглянула медсестра, увидела, что я сижу, и тут же исчезла, а вместо нее спустя какое-то время появился следователь. После стандартной и хорошо мне знакомой процедуры допроса он вздохнул и, убирая листы протокола в папку, сказал: — Ну, устроили вы тут Санта-Барбару, девки. Первый раз такое вижу. Повезло вам, Макеева, — судимость снимут теперь, дело на пересмотр — получит подруга все, что заслужила, да плюс довесят еще за клевету. Конечно, я была рада это услышать. Но где-то глубоко внутри я по-прежнему жалела несчастную, запутавшуюся Ангелину и ее больного мальчика Колю. Конечно, то, как она обошлась со мной, не имело никаких оправданий. Но и то, что сделал Влад Стрыгин… Да, он не заслужил смерти — но заслужила ли Ангелина то, через что ей пришлось пройти? А я? Разве я заслужила эти четыре года лишения свободы за то, что просто волей судьбы оказалась тогда в супермаркете, где встретила Ангелину? Но разве мне могло прийти в голову, что моя одноклассница будет использовать меня как слепое орудие мести в своей вендетте со Стрыгиным? Я просто отчаянно хотела выбраться из беспросветной нищеты. За все нужно заплатить, как оказалось. И мы заплатили — Влад, Ангелина и я. Но я могу начать жить сначала. А вот Ангелина… На какую жизнь она обрекла своего больного сына? Как теперь будет справляться со всем ее уже немолодая мать? Цена одной юношеской ошибки оказалась слишком велика. И вот тут я неожиданно поняла, что уже совершенно не держу зла на Гельку. А еще я теперь твердо знала, что мне делать… Эпилог Пожилая женщина заботливо поправила шарф на шее худенького высокого подростка лет шестнадцати, крепко ухватившегося за ограду полисадника: — Холодно, Коленька, — она чуть наклонилась к уху мальчика, на котором располагался слуховой аппарат. — Может, дома подождем? Но он только мотнул головой и уставился прозрачными невидящими глазами в сторону автобусной остановки, откуда приближалась невысокая светловолосая женщина с большой сумкой. Заметив мальчика, она подняла было руку для приветствия, но потом, вспомнив, опустила ее и ускорила шаг. Буднично поздоровавшись с бабушкой, она нагнулась к уху мальчика: — Здравствуй, Коленька. Это тетя Люся. Дарья Калинина Жених в нагрузку Свадьба у Наташки намечалась пышная. Родители постарались. Раз уж их дочери удалось отхватить хорошего жениха, так и они со своей стороны не должны ударить в грязь лицом. Поэтому был заказан ресторан, несколько лимузинов и сотня белых голубей. Шампанское и прочие напитки закупались целыми багажниками, чтобы и перед гостями было бы не стыдно, и потом вспомнить приятно. — Молодец, доченька! Умница! Не засиделась в девках. Оно и правильно, хороших парней еще в детстве щенками разбирают. Жених Дима лишь скромно улыбался. Был он парнем стеснительным и тихим. Хоть из себя и не красавец, но зато квартиру имел, и с работой у него был полный порядок, благо папа его владел сетью автосервисов, в одном из которых Дима и работал сейчас мастером. Пока мастером, это понимали все вокруг, потому что других наследников у папы не имелось, Дима был единственным сыном в семье очень даже богатеньких родителей. Семья Наташи большими доходами похвастаться не могла, но они назанимали всюду, где возможно. От дочери требовалось лишь озвучить список своих подруг, которых она хотела бы видеть на празднике. Наташа честно перечислила всех. — Машу забыла, — предупредила ее мама. — Нет, не забыла, — отрезала дочь. — Что же, не позовешь свою лучшую подругу? — Нет! Родители с недоумением переглянулись.