Сидя в кресле, он вдруг почувствовал, что усталость накрывает его с головой. И то, что хочет сказать ему Леа, ему явно не понравится, потому что она подозрительно легко пытается отступить. – Вот как… Ты снова позволил расследованию захватить тебя целиком, как в прошлый раз… Но я вовсе не собираюсь тебя упрекать, – прибавила она в сильном смущении. Сервас насторожился: – Ну, хорошо, так о чем все-таки ты хотела со мной поговорить? Она выпрямилась, плотно сжав колени и скрестив лодыжки. Сервас вздрогнул. Он привык наблюдать за коленями и ступнями собеседников. Ступни почти никогда не лгут. Леа испытывала сильный стресс. – Прежде всего, я хочу, чтобы ты знал: я счастлива рядом с тобой… И я люблю тебя… и Гюстава… очень… Вы оба мне очень дороги… Дело приняло плохой оборот. У него возникло ощущение, что ему в желудок закачали ледяную воду. – И для чего такая преамбула? – спросил он, прищурившись. – Со мной связался один друг, который работает в организации «Врачи без границ». Она бросила на него неуверенный взгляд. – Он предложил мне командировку в Африку, в Буркина-Фасо. Там сейчас тяжелая обстановка. Насилие захватило весь север страны, джихадисты устраивают резню, процветают межобщинная месть и разборки с убийствами. В конце девятнадцатого года больше пятисот тысяч человек потеряли жилье, в этом году – уже больше восьмисот тысяч. Им необходимы медики для работы на месте. Речь идет о помощи людям, которые живут в крайней нужде. У них огромная потребность и в базовой, и во вторичной медицинской помощи. Среди сотен тысяч беженцев очень много детей… Сервас не сводил с нее пристального взгляда. – Я надеюсь, ты ответила своему другу «нет», – выдохнул он. – Ты объяснила ему, что в данный момент это невозможно? Она опустила глаза и чуть плотнее скрестила лодыжки. – Я… я сказала, что должна подумать… И что сначала должна поговорить с тобой и в больнице… – И с Гюставом, – быстро подхватил он с язвительностью, о которой так же быстро пожалел. – Пожалуйста, дай мне закончить. Речь идет всего о нескольких месяцах, ну максимум о годе. – О годе?.. Он ушам своим не поверил. – Ты серьезно собираешься туда ехать? Взгляд ее стал непроницаемым. Она ничего не ответила, только, не отрываясь, смотрела на него. И в ее глазах читался ответ: «да». – Поверить не могу… – сказал он, помотав головой. – Мартен, эти дети… – Не надо мне говорить об этих детях. Должен тебе напомнить, что здесь тоже есть ребенок, которому ты нужна… Который называет тебя «мама»… – Не делай этого… – Чего не делать? Я эгоист, ты это хочешь сказать? Ты несчастлива с нами? Неужели нет никого, кто может поехать вместо тебя? Это же опасно, как ты не понимаешь? – Никто не сможет работать с этими детьми лучше, чем я, – принялась оправдываться она. Ему вдруг захотелось прикрикнуть на нее, но он сдержался. «Интересно, кто из нас больший эгоист? – подумал он. – Она, со своим крестовым походом, или я, не желающий принять риск расставания?» Ему вдруг явилась Африка, словно видеоклип, отснятый в стиле «Вон из Африки». Дикие звери в буше. Величественные закаты в саванне. И Леа, в окружении молодых холостых врачей под импровизированными тентами. Она будет делить с ними пищу, разочарования и радости. И в единении с ними будет горда, что выполняет благородную, необходимую миссию. Месяцами жить с ними бок о бок, больше их узнавать, сближаться… Вдали от Франции, на магическом континенте. Ох эта магия Африки… Он вдруг понял, что ревнует. Ревнует к будущему, которое еще не наступило. Он знал, что все в этой Африке будет совсем не так. Скорее всего, это будет лагерь на грани полной антисанитарии, в грязи, среди множества мух. Множество больных, нехватка продуктов, крики, плач, понос и лихорадка. Умершие дети. Драмы на каждом шагу. Это все равно что заглянуть в бездонный колодец. И этого не избежать. Его охватила тревога. – Ты вернешься оттуда сильно изменившейся, – сказал он. – Не такой, как прежде. Они помолчали. – Но я еще не приняла решения, Мартен… – Ты в этом уверена? * * * Он поднялся. Побрел на кухню. Открыл окно и закурил сигарету. Вот всегда так. Все, что жизнь дает вам, она рано или поздно забирает. Все, чего ему больше всего хотелось, у него всегда отнимали. По какой-то непонятной причине все, к кому он привязывался, его бросали. Он не верил в судьбу. Наверное, дело было в его собственной натуре. Он затянулся сигаретой, вслушиваясь в тулузскую ночь. Она была полна звуков, не похожих на звуки саванны, но хищных зверей и здесь хватало: и леопардов, и гепардов, и гиен, и львов… Что же за хищники гнались за Мусой Сарром? Какую цель они преследовали? И кто был сам Муса? Такой же хищник, только послабее, или беззащитный травоядный? Этот вопрос неотступно преследовал Серваса. А что, если эти хищники были выходцами из полицейских? Из близкой ему среды? Что, если враги притаились внутри? Как они отреагируют, если он к ним подберется? * * * Самира Чэн выключила «Slayer»[26], вылезла из «Клио», которую только что забрала из ремонта, и ступила на грязное поле в двадцати километрах от Тулузы, заменявшее сад. Большой старый дом был погружен во мрак. Самира купила это странное, полное закоулков, кособокое строение десять лет назад. С тех пор она постоянно его подправляла и доделывала. Она не торопилась: работала понемногу, в зависимости от своих скромных ресурсов и возможностей любовников, которых она отыскивала среди каменщиков, кровельщиков или сантехников. Холостякам, качавшим мускулы в спортзалах, и бородачам, которые нагуливали хорошее настроение, поедая биодобавки, Самира предпочитала тех, кто работал руками и умерщвлял свою плоть этой изнурительной работой. Короче говоря, они не пытались руководить, зато в постели часто были на высоте. Самира сознавала, что такое суждение высокомерно и даже унизительно, но в ее глазах это был комплимент. Она ценила такие достоинства, как простота, грубоватая откровенность и полное отсутствие лицемерия – иными словами, право говорить без обиняков. Ей нравились мясная пища и секс без всяких сантиментов и трепотни. Она очень любила Мартена, но ни за что не стала бы жить с таким любителем все усложнять… Не говоря уже о том, что он был не в ее вкусе, а музыку слушал так и просто стариковскую. Возле входа она увидела мотоцикл, стоящий на упоре, и повернула ключ в замке. Потом попыталась включить рубильник. Ничего. Полная темнота. Сердце билось все быстрее и быстрее. Самира осторожно двинулась по полутемному коридору. В доме царила абсолютная тишина. – Есть здесь кто-нибудь? – крикнула она. Никакого ответа. Ночь была очень ясная, и волна размытого сероватого света струилась по застекленной части двери. Внутри та же светотень, точнее, больше тень, чем свет, переливалась по коридору. Она шла медленно, вся напрягшись, готовая в любой момент отпрыгнуть. Вдоль стен все еще стояли банки с краской и пластиковые баки, за которыми можно было легко спрятаться. – Есть здесь кто-нибудь? – повторила она. Вдруг у нее за спиной возникла тень, и ее плотно прижали к стене. Чья-то рука зажала ей рот, а горячее тело прижалось к ней, обдав запахом мыла и туалетной воды. – Не шевелись, – прошептал над самым ухом хриплый голос. – Даже не пытайся. Она кивнула. Сердце билось так сильно, что даже слегка закружилась голова. – Ты знаешь, что никто так и не догадался, кто такой был Джек-потрошитель? – продолжал голос. – А в «Ста двадцати днях Содома»[27] четверо аристократов заперлись в замке с сорока двумя юношами и девушками, с которыми могли проделывать все, что хотели? В это время рука скользнула под пуловер и принялась гладить ее грудь, потом спустилась, расстегнула пряжку ремня и молнию на брюках и забралась в трусики. У Самиры задрожали ноги, и она ощутила между ними эрегированный член. Просунула руку ухватилась за него. – Нет, паршивка, так нечестно! – взревел он, отстраняясь. – Самира, это уже не смешно! В том, что касается фантазий и извращений, везде царило унылое однообразие. Он был ничуть не лучше других… Ему бы не помешало хоть раз позаниматься с учителем словесности. 13 Полночь. Бледная луна освещала долины, черные леса и луга на склонах, а легкий туман заползал в расщелины в сотне километров к югу от Тулузы. На вершине холма, на месте деревни, за высокими заржавевшими воротами и окружной стеной, вдоль которой шла дорога департаментского значения, высился замок, освещенный луной. В холодной ночи он казался огромным и имел угрожающий вид из-за ощетинившейся каминными трубами крыши на фоне ночного неба. Замок отбрасывал мрачную тень на парк с двухсотлетними деревьями и разбросанными по территории служебными помещениями: хлевом со стойлами, конюшнями и домиком садовника возле ворот. Большинство окон были темны. Однако, обогнув здание справа, можно было увидеть над подстриженным самшитом окна с решетчатыми свинцовыми переплетами, где горел яркий свет. За окнами была просторная гостиная с монументальным камином, и на стенах плясали отблески огня. То была библиотека. На стенах висели гобелены и картины мастеров, а рядом с ними охотничьи трофеи, крупная дичь французских лесов: кабаны, лани, олени, и здесь же гвоздь коллекции – огромная голова льва. Хищник, казалось, наблюдал за маленькой аудиторией суровым взглядом, который мерцал в слабом свете, словно он только притворялся, что дремлет, а сам готовился к прыжку. Снаружи завывал ветер. А внутри было тихо и мрачно, только потрескивал огонь в камине, так что, когда зазвучал голос, то показалось, что он исходит откуда-то из самого сердца замка. – Как случилось, что никто не подумал о контроле над дорогой? – спросил единственный из присутствующих, кто сидел перед камином на стуле с высокой спинкой. И голос, и силуэт, изрезанный по краям вспышками света, излучали ауру авторитарности и несгибаемости. Слабые лучи света, идущие от камина, освещали длинные руки с набухшими венами, лежащие на дубовых подлокотниках. Лица видно не было.