– Хочу попросить пост безопасности: двоих вниз и ко мне в квартиру. Немедленно. – Что? Да что произошло? Сервас рассказал о конверте и о незнакомце, который поджидал Леа. – Хорошо, я распоряжусь, – отреагировал Шабрийяк. – Похоже, на этот раз вы изрядно разворошили муравейник… Когда вы рассчитываете мне доложить о последних делах на передовой позиции? – Дайте нам еще двадцать четыре часа, – ответил Мартен. – Без вопросов. Жду вас завтра в полдень у себя в кабинете. * * * 20:43. Сидя на скамейке в маленьком треугольном скверике возле статуи Геракла с луком работы скульптора Антуана Бурделя, Эстер Копельман курила сигарету. Бронзовая статуя – натянув лук, лучник стоит на колене, а другая нога, вытянутая вперед, упирается в скалу – стояла возле храма весьма скромных размеров, и ночь обволакивала ее темным покровом. Эта статуя напоминала Эстер картинку на обложке ее школьных тетрадок. Что-то он запаздывает… Может, испугался… Дожидаясь, Эстер Копельман курила и размышляла о своей жизни. Точнее, подводила итог жизни той школьницы в сером передничке, в очках на носу, которая писала в школьной тетрадке в клеточку, сидя за деревянной партой с чернильницей. Потом, уже в юности, робкая куколка превратилась в роскошную бабочку, и она перелетала от одного мужчины к другому, заботясь только об удовольствии и даже не пытаясь кого-нибудь «подцепить». Она много пила и курила сигарету за сигаретой, начав в пятнадцать лет и рассчитав, что если выкуривать по две пачки в день, то за тридцать восемь лет набежит полмиллиона выкуренных сигарет. Случалось ей пробовать и кое-что другое, пока не настал день, когда любовники стали звонить все реже, а на лице начали появляться следы всех ее «прегрешений». Теперь же – задолго до всех карантинов и комендантских часов – она проводила свои вечера в одиночестве или в каком-нибудь баре в компании собутыльников, которые порой превращались в любовников на одну ночь. Заводить в качестве компаньона кошку или собаку она не хотела. Во-первых, она их боялась, а во‐вторых, для этого она была уже слишком старой девочкой. У нее не было детей, кому она могла бы позвонить или к кому зайти в гости, кроме разве что какого-то непонятного племянника, который звонил ей раз в полгода. А родители умерли уже очень давно. Помимо воли у нее сжалось горло. Вот и все; неужели это и есть итог ее жизни? Ей еще повезло, что не осталась без работы. Нет, работа у нее была. Свое ремесло она обожала. А что еще ей оставалось в наше время, когда любой мог стать журналистом совершенно случайно, когда все больше людей оказывались неспособны проверить информацию, которую получали, а потому подпитывали свое представление о мире фейковыми новостями, слухами и откровенным враньем? Она уже начала терять терпение и посмотрела на часы. Где его, черт возьми, носит? Продолжая этот маленький сеанс подведения итогов, она спросила себя, сожалеет ли она о чем-нибудь. А главное – если вдруг предположить, что у нее появилась возможность сесть в машину времени и перенестись в прошлое, чтобы некоторые вещи изменить, что бы она сказала? Да или нет? Ее ответ «да». Без тени сомнения. И еще какое «да»! А те, кто говорит «нет», по большей части врут. Ибо сколько из них прожили действительно ту жизнь, о которой мечтали в юности? Она вздрогнула. У нее за спиной, где-то за скамьей, кто-то пошевелился. Она была в этом почти уверена и на миг застыла. Потом обернулась к платанам и к черной воде канала де Бриенн. Здесь, как раз над ее скамьей, всегда висел фонарь, который все освещал ярким дневным светом, но сейчас он не горел. Поэтому она и села именно на эту скамью: чтобы ее никто не заметил. За скамейкой по гравию зашуршали чьи-то легкие шаги, и она вовремя обернулась, чтобы увидеть, как слева промелькнула тень и сразу исчезла из поля зрения. С тревогой она обернулась в другую сторону, и сердце совершило тройной лутц[55], когда чье-то лицо оказалось совсем близко от ее лица. – Господи, не может быть! – вскрикнула она. – Никогда так больше не делай! Ты мне надоел своими штучками! – Сейчас говорят «задолбал», – заметил парень. – Ладно, если бы люди выражались лучше, может, и не становились бы такими идиотами, – огрызнулась она. – Можно подумать, что это сказала моя мать… – Это доказывает, что она умная женщина. – Эй, Копельман, ты всегда хочешь, чтобы последнее слово было за тобой? – Сдается мне, что нас таких двое… – Ладно, мир, – сказал Рафаэль Кац, усаживаясь на скамью рядом с журналисткой. – Дашь закурить? Молодой лейтенант снял маску. У Эстер маска висела на шее и казалась вторым подбородком. Она достала пачку сигарет, и он вытащил одну. – Есть для меня что-нибудь? – спросила она. Он пожал плечами: – Может, есть, а может, нет… – Слушай, кончай эти загадки-отгадки. Уже поздно, и у меня только одно желание: оказаться дома, на диване, и смотреть сериал… – Ариана Амбрелот, – произнес он. – Это та девчонка, которую изнасиловал Муса Сарр? – В том-то и фишка: Муса Сарр ее не насиловал. Эстер Копельман нахмурила брови: – А ты откуда знаешь? – Она во всем призналась моим коллегам… Когда ее насиловали, Мусы там не было. Эстер задумалась: – Вот это да! То есть парня не только убили те, что гнали его, как дичь, но он к тому же и не был причастен к тому, в чем его обвинили? Ну и паскудство… Он затянулся сигаретой, и ее красный огонек блеснул в темноте. В это время кто-то прошел за их спинами вдоль канала, и они замолчали. – А у тебя для меня что-нибудь есть? – сказал он. – Может, и есть… Он повернулся к ней и вгляделся в ее профиль. – Выкладывай. Это обмен, мера за меру, а обмен работает в две стороны. – Ты же знаешь, – сказала Эстер, – что у меня нет контактов в полиции, кроме тебя. Но у меня есть и другие, не только в полиции, кто время от времени мне кое-что подбрасывает. Так вот. Говорят, что в регионе существует… гм… теневой трибунал, секретная группа из полицейских, судей и военных, которые претендуют на исправление недочетов нашей судебной системы и на восстановление справедливости собственными силами… Она увидела, как он сощурился, посмотрел на статую Геракла-лучника прямо перед собой и сделал тот же жест, будто натягивая лук и прицеливаясь. – Откуда ты знаешь? – сказал он. – Ходят такие слухи, – ответила она, – и доходят до моих ушей… – Кто тебе об этом сообщил? – К сожалению, мой птенчик, я оберегаю свои источники. Полагаю, что теперь ты это поймешь, потому что сам стал одним из них… Как ты сможешь мне дальше доверять, если я тебе их выдам? – Сдаюсь, – признал он. – А ты тоже слышал этот шумок? – Без комментариев. – Это значит «да»? – Это значит «без комментариев». – Существование такой группы могло бы объяснить не только гибель Мусы Сарра и Кевина Дебрандта, но и исчезновение Лахсена Хениша, Ромэна Эймана и Нельсона де Роха, – предположила она. – А может, и других… Он задумчиво на нее взглянул и поднялся со скамьи: – Мне пора идти. Она кивнула и проводила его глазами, а он быстрым шагом исчез в направлении бульвара Лакросс. Молодой лейтенант с большими претензиями: не то Растиньяк, не то Рюбампре[56]. Она спросила себя, что выпадет: орел, то есть прямота, честность и неподкупность, как у Серваса, или решка, то есть продажность, насилие и ожесточенность, как у всех, кто переступил черту. Эстер подумала, что Рафаэль Кац и сам еще этого не знал. Хотя и опасно заигрывал с вышеупомянутой чертой. Она вспомнила их первую встречу три дня назад. Как и положено, в баре. Рафаэль подошел к ней и угостил стаканчиком незадолго до закрытия, предусмотренного комендантским часом. Поначалу она подумала, что он, как и все остальные, пытался утопить свое одиночество в шумной компании выпивох и неприкаянных душ. Но он очень быстро объяснил, что прочел ее последнюю статью, ту, что вышла только утром и где говорилось о Мусе Сарре. Статья ему понравилась. А дальше он предположил, что у нее есть свои осведомители в полицейском управлении и в прокуратуре, но никто из них напрямую не связан с расследованием. Он заявил, что с его лейтенантским заработком он вряд ли сразу добьется двух целей, которые себе поставил, и в ожидании этого ему нужны деньги. Она рассмеялась ему в лицо и ответила, вспомнив, что ей говорил Шометт: «Ля Гаронн» – не «Вашингтон пост». Он заметил, что услуги «Глубокой глотки»[57], несомненно, дороже, но ему совсем немного надо: всего-то каких-нибудь несколько сот евро. А в порядке обмена она время от времени станет подбрасывать ему информацию, которая в будущем может помочь ему ускорить карьеру. В общем, предложил сделку «баш на баш». Ей понравилась такая дерзость, и она поговорила о парне с главным редактором, не называя его имени. С этого и началось их «па-де-де». Она тоже поднялась со скамьи, потянулась и отправилась домой. Но не заметила, что следом за ней в ночи движется чей-то силуэт. * * * – Мартен, можешь мне объяснить, что происходит? Она смотрела на него с суровым видом, и в красивых зеленых глазах читалось явное раздражение. Она сердилась на него за то, что не сказал раньше, и теперь они с Гюставом оказались в опасности. За то, что свое ремесло счел более важным, чем они оба. И Сервас ее понимал.