63 Сервас бегом спускался с холма, падая на скользкой, как каток, траве, вставал, поднимал с земли револьвер и бежал дальше. Когда он поравнялся с остальными, они расступились, и он увидел… Он вгляделся в освещенное яркими лучами фар тело, висевшее, запутавшись в клубке стальных спиралей и шипов. Со щек генерала стекала кровь, синие глаза, ни на что не реагируя, смотрели прямо перед собой. – Генерал, – сказал Сервас, – мы вас сейчас вытащим. В ярком свете, сквозь струи дождя, невероятно синие глаза медленно, как у куклы, двинулись и остановились на Сервасе. – Не советую… – Что? – Видите два шипа у самой шеи, майор? Они направлены точно на сонную артерию. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю. Мне достаточно резко потянуть за проволоку. И пока вы будете меня вытаскивать, из меня вытечет вся кровь. Сервас посмотрел на генерала, и тот ответил таким же пристальным взглядом. – Тогда что же делать? – Вам, майор, ничего, – отозвался генерал, моргая глазами, чтобы их не заливали дождь и кровь, ручьем текущая из-под проволоки, впившейся в лоб, как терновый венок. – Разве что выслушать меня… Сервас догадался, что за помощью уже послали и вот-вот приедет «Скорая» с носилками. Но он сомневался, что они успеют. – Вы были в Гонконге, майор? – тихо спросил Тибо Доннадье де Риб. – Вы видели чудесную страну догонов?[71] А закат на Мысе Доброй Надежды?[72] А о национальном парке Намиб-Науклуфт[73] что-нибудь знаете? А Голубую мечеть Мазари-Шарифа[74] видели? А большую миграцию антилоп гну в Серенгети?[75] В мире есть много чего, что стоит посмотреть, майор. Однако представьте себе, я здесь родился и умереть хочу на этой земле. – Вы не умрете, генерал… Вас будут судить за то, что по вашей вине погиб невиновный, и за смерть Кевина Дебрандта – в ожидании других обвинений. – Эти двое вовсе не были такими уж невинными мальчиками… Давайте без сентиментальности, майор. Я уже достаточно наслушался этих благодушных стенаний. Уж не думаете ли вы, что наш враг так уж разборчив и щепетилен? – О каком враге вы говорите, генерал? В синих глазах на миг вспыхнула ярость. Облака снова сгустились, и дождь полил с удвоенной силой. Тибо Доннадье де Риб разглядывал Серваса, лицо его было залито водой и кровью. – Прощайте, майор. – Генерал! Сервас рванулся вперед, но было уже поздно. Когда висящий на изгороди человек резко дернул за колючую проволоку, лицо его было спокойно, и на нем лежала печать внутреннего умиротворения. Сервас видел, как длинные шипы вошли ему в шею, распоров вздувшуюся и пульсирующую сонную артерию. На какую-то долю секунды ему показалось, что ничего не произошло, что все так и останется. Никакого кровавого гейзера, никакой излишней театральности. Но потом гейзер все-таки ударил, и кровь, как нефть из скважины, забила мощным и мрачным фонтаном. Она забрызгала красным и металл, и грязь, и траву, и руки тех, кто под проливным дождем пытался отпереть проволочную тюрьму. Сервас почувствовал в легких колющую, разрывающую боль, но упрямо продолжал вместе со всеми трясти проволочную ловушку, стоя на коленях в грязи. * * * Сердце генерала все продолжало качать кровь, а сам он, безразличный к стараниям высвободить его из проволоки, уже видел, как к нему подходит смерть. И вот что произошло: он вдруг оказался в доме, где провел детство. Среди высоких дубов в парке и зелени, сияющей под лучами июньского солнца. Воскресенье в деревне. Отец в форме капитана инфантерии, сверкающей огромным количеством пуговиц, и дед – он помнил дело Дрейфуса и Великую войну 40-х годов, – сидящий на стуле под липой в соломенной шляпе, и его тень смешивается с тенью листвы. Летняя жара, гудение насекомых, лебеди в пруду, запах глицинии и нежный аромат маминого летнего платья с оборками. Ему десять лет. Из дома слышны звуки радио. Шейла[76] поет «L’Heure de la sortiе», а Польнарефф [77]– «La Poupée qui fait non». А в это время мальчик в коротких штанишках, у которого еще вся жизнь впереди, бегает по парку с самодельным деревянным ружьем и кричит: «Пах! Пах!» И постепенно его глаза, омытые дождем, глядящие сейчас в детство, в прошлое, и знающие, что единственное проигранное им сражение развернулось только что, начали тускнеть. А потом остановились и стали матовыми, как старое синее стекло. * * * Они изо всех сил работали ножницами по металлу, чтобы высвободить генерала из заточения в проволочной тюрьме. Камуфляжная форма, напитавшаяся водой, была забрызгана кровью. Наконец, работая в две пары ножниц, им удалось его освободить и уложить на траву. Но он уже не дышал. Эпилог Последние капли вылились на землю, и ливень прекратился. Цветные огни проблесковых маячков вспыхивали в лужах и на мокром гравии. Густая мешанина звуков – голоса, крики, треск переговорных устройств, – окружавшая их, утихла, потому что стала им безразлична. Прислонившись к открытой задней дверце «Скорой помощи», Сервас оглядывался вокруг и сомневался, что вслед за всем этим хаосом когда-нибудь наступит порядок. Леа стояла рядом с ним. Она слезла с носилок, которые ей любезно предоставили, и пила кофе, тоже поглядывая, как разворачивается операция. – Мне сказали, что им удалось разыскать и вернуть всех лошадей, – сказала она. Он не удержался от улыбки. Было очень забавно наблюдать, как бойцы RAID в тяжелом обмундировании и ботинках гонялись по парку за грациозными созданиями. – Как ты себя чувствуешь? – Слегка помятой… Она посмотрела на него. – Но, во всяком случае, все это позволило мне осознать одну вещь… – добавила она. Сервас бросил на нее удивленный взгляд. – …о том, что такое твое ремесло, – договорила она. Он покачал головой: – Да вовсе нет, просто этот день был не такой, как все остальные. Гораздо скучнее и рутиннее, чем обычно. Поколебавшись, он взял ее за руку. Она не отдернула руки, перехватив дымящийся стаканчик с кофе другой рукой. Неподалеку кто-то курил, но Сервас не уступил желанию достать пачку сигарет. Он посмотрел на часы: 3 часа ночи. Потом поискал глазами Самиру и Венсана, чтобы сказать им, что они с Леа возвращаются, но не увидел их. Эстер Копельман уехала на машине «Скорой помощи» час назад, отнекиваясь и протестуя, что «все и так замечательно, спасибо». Она уже достаточно нагляделась на врачей: их показывали на каждом канале телевидения. Если их это не обеспокоит, она предпочла бы уехать на такси. Но их, видимо, это беспокоило. – Знаешь, я приняла решение, – вдруг сказала Леа, стоявшая рядом с ним. Он внимательно на нее посмотрел, слегка приподняв голову: она была чуть выше его ростом. – По поводу чего? – По поводу «Врачей без границ». Горло ему сразу перекрыл цементный комок. В самое ухо застрекотало переговорное устройство, а мимо быстрым шагом прошел судья Ногаре с каким-то полицейским. Он изображал из себя дирижера оркестра и поминутно протирал стекла очков. – Я думаю, ты его уже давно приняла? – сказал Мартен. – Но… Он силился сохранить хладнокровие, помимо воли перебирая, что может последовать за этим «но». – Я изменила решение. Он почувствовал, как забилось сердце, тряхнул головой и вдохнул побольше воздуха, прежде чем заговорить: – Я должен попросить прощения за то, что не поддержал тебя. За то, что повел себя как эгоист, думая в первую очередь о себе. Я понимаю, как это важно для тебя. Ты должна туда поехать. Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь упрекнула меня, что я тебя удержал. Она взмахнула рукой, словно отстраняя его. – Ты меня не понял. Я остаюсь не из-за тебя, Мартен. Вернее, не только из-за тебя, но и из-за меня самой, из-за Гюстава, а еще из-за нового члена семьи. Из-за нас четверых. Он невольно нервно сглотнул: – Ты о чем? Она высвободила свою руку и положила руку Мартена себе на живот. – Я беременна. Он с недоверием на нее посмотрел. – Я беременна, – повторила она. С того самого времени, как они познакомились, идея родить ребенка у них ни разу не возникала. Леа было сорок шесть лет, ему пятьдесят два. Иногда он чувствовал себя слишком старым, чтобы воспитывать девятилетнего сына. А тут, надо же…