Антонина вытащила из пакета книгу и обратилась ко мне: – Вы писательница Арина Виолова? Вот тут на обложке фото. Видите? Алина Михайловна уверена, что это именно вы. И нам теперь тоже так кажется. Глаза заведующей округлились. Делать нечего, я улыбнулась. – Да. Только «Арина Виолова» – псевдоним. Мое настоящее имя Виола Тараканова. Алевтина поспешила к двери, распахнула ее и крикнула: – Она! Честное слово, она! В кабинет начали заходить женщины. – Виола, вы, когда поговорите с Лидочкой, подпишете нам книжечки? – попросила Алина Михайловна. – Они меня считают слепой совой и вообще Бабой Ягой престарелой. Да только молодые вас не узнали, а я сразу поняла, кто у Лиды в гостях. Я кивнула. – Конечно. Только, простите, книг при себе нет. – Мы уже послали гонца в магазин, – затараторила Тоня. – Он неподалеку. Там директор Ниночка – такая хорошая, умная, добрая женщина! Мы ее все очень любим. – Да, – подтвердил хор из коридора, – очень любим. Нина лучшая! – Еще начали обзвон читателей, – продолжила Антонина, – все уже бегут. Лидия встала. – Уважаемые сотрудники и любимые читатели! Вы попросили Арину подписать книги… Я кивнула. – Не беспокойтесь, не обману. – А сейчас дайте нам спокойно побеседовать! Прошу покинуть кабинет! – повысила голос заведующая. Глава двадцать третья – Простите, не узнала вас, – начала извиняться Лидия, когда мы остались одни. – Честно говоря, пожалела, что пообещала поговорить с вами… Хотя… Вряд ли вы у кого-то секретарем работаете. Я кивнула. – Вы правы. Работаю в детективном агентстве, которое принадлежит моему мужу. Не хотелось представляться автором криминальных романов, но ваши сотрудницы… – Просто огонь, – засмеялась Лидия. – Значит, так. Денег не возьму. Расскажу все-все, что знаю. Только объясните, зачем вам Матвей понадобился? – Сейчас занимаемся делом, в котором всплыло его имя, – аккуратно ответила я. – Вы уверены, что он погиб? – На все сто процентов, – кивнула Лидия. – Моя мама забирала из морга тела. В гробы Кузнецовых уложили, хотели крышки заколотить. А мама моя, Серафима Ивановна, остановила процесс: «Сначала хочу посмотреть на покойных». Санитар, который всем занимался, начал ее отговаривать: «Лучше не надо, вам плохо станет. Мы-то постарались, но кое-что не в наших силах. Давайте заколотим домовины. Много людей прощаться придет?» Мама ответила: «Я и дочь». Мужчина ей: «Тем более. Не известных всей стране людей хороните. Примите совет: погибших лучше запомнить живыми, красивыми!» Но санитар не знал мою маму. Если та что решила, атомный взрыв ей не помеха. Она на своем настояла. Лидия отвернулась к окну. – Когда мамочка вышла из морга, я сидела в скверике и впервые поняла: выражение «у человека перевернулось лицо» не литературный прием, оказывается, правда такое случается. Спустя несколько недель после похорон мамуля призналась, что с трудом удержалась на ногах. Галину Петровну опознала по руке, у нее был шрам вокруг большого пальца. Кисть осталась целой. А у Матвея Николаевича одна сторона лица почти не пострадала. Мама поняла, что видит педагога и лучшего друга Германа. Заведующая вытянула руку и включила чайник. – Страшный июль случился! Первого числа исчез Гера, мой старший брат. Тем летом ему девятнадцать исполнилось. Мне было семнадцать. Герман учился в институте. Утром ушел на работу, вечером не вернулся домой. Родители всех его друзей, кого знали, обзвонили. Гера не пил, не курил, он был весь в науке, занимался на вечернем. Мог поступить на дневной, сдал все экзамены на отлично, плюс золотую медаль получил по окончании школы. Но брат отправился работать в архив, его туда Матвей пристроил. Кузнецов был старше Герки лет, наверное, на пять. Несущественная разница во взрослом возрасте, но в юности она огромна. Брат – студент, Матвей – преподаватель, уже кандидат наук. В те годы научное звание в двадцать с небольшим лет было редкостью, а ему удалось его получить. Кузнецов был историком, Гера тоже учился на историческом факультете. Дружба у педагога со студентом была крепкая, оба были фанатами любимой науки. Не хотел Герка и от работы отказываться. Он был в полном восторге от хранилища бумаг, изучал дневники каких-то известных людей. Хотел написать книгу, даже название придумал: «Документы умеют говорить». Первого июля брат домой не вернулся. Где он? Что с ним? Вопросы без ответов. Мама до сих пор надеется, что раздастся звонок в дверь, она откроет, а на пороге сын. Но этого не случится, не одно десятилетие прошло со дня его пропажи. – Может, юноша обиделся на родителей, – тихо произнесла я, – поэтому убежал из дома. – Что вы! – засмеялась Лида. – Мама и папа его обожали. И меня тоже. Наше детство… Прекрасные воспоминания. Каждое воскресенье всей семьей в музей, на выставку, в театр, цирк… Денег у нас не особо много было. Папа преподавал историю, мама была учительницей русского языка и литературы. Колбаса и сыр на столе появлялись не каждый день. Мама прекрасно шила, ездила на фабрику, при которой был магазин с тканями, где выбор больше, а цена ниже, чем в других местах. Мама нас с Герой одевала так, что одноклассники стонали и к нам домой бежали: «Тетя Сима, сшейте мне джинсы, как у Герки!» Брат никогда не сердился на родителей. Его убили. Уверена в этом. Герман по характеру был рыцарем. Сначала я подумала, что он в Домнино задержался. – Где? – насторожилась я. – Маленький убогий городок под Москвой, – объяснила Лидия. – Там жил Матвей Кузнецов. Он в том же институте преподавал, где и Карл Сергеевич, мой отец, ректор. Только не подумайте, что папа был немцем. Его в честь Карла Маркса назвали. Дедушка, которого я никогда не видела, был ярым коммунистом! Лидия нахмурилась. – Когда Матвея взяли в штат, педагогический коллектив его в штыки принял. Зависть! Пришел парень, которому до тридцати еще далеко! Молоко на губах не обсохло, а он уже с кандидатским дипломом! Ясно, чей-то сынок. Сначала все притихли, улыбались новому сотруднику, побаивались, не знали, из какой он семьи. Потом выяснили, что родители парня умерли, и давай гадить новенькому по-тихому. Карл Сергеевич быстро понял, что происходит, и дал понять членам коллектива: «Если продолжите травить юношу, будете иметь дело со мной». И начал приглашать Матвея к нам домой – подружились они. Папа говорил: «Мотя умен не по годам, из него вырастет большой ученый». Жили Кузнецовы под Москвой, в Домнино. У них избушка была на самой окраине, у леса. Удобств никаких, все во дворе. Папа сто раз предлагал Матвею: «Подай заявление на получение хорошего жилья». Но Мотя отмахивался: «Никогда не брошу усадьбу». Лидия засмеялась. – «Усадьба»! Звучит гордо. А по сути деревенский дом. Одна радость – участок огромный, к нему кусок леса присоединен. В нем часовня, там похоронены предки Матвея. Гера любил Домнино. Мотя каждый вечер устраивал чтение книг вслух. Приходил в гости Егор – одногодок брата, фамилию не помню. Вот мама его у меня в памяти осталась, тетя Валя ее звали. Думаю, с братом вот что случилось. Гера часто от Матвея уезжал на последней электричке. Я с ним тоже ездила, но была школьницей, мама не разрешала в гости часто ходить. Может, брат пришел на станцию, когда уже было поздно, а на платформе какие-то мужики к девушке пристали. Герка по характеру был рыцарем, он им замечание сделал – не мог пройти мимо, если женщину против ее воли куда-то тащат, бьют, непременно заступался. Негодяи его убили, тело в лесу закопали, девушка удрала. Все. Но мама Геру до сих пор ждет, говорит, он жив. Я с ней не спорю, ей от такой мысли легче. Лидия прижала ладони к щекам. – Проклятые дни. Когда брат не пришел ночевать, мама не забеспокоилась – значит, он поехал к Матвею, там и остался. Через день ближе к вечеру позвонили из милиции с вопросом: «Супруги Кузнецовы, Матвей Николаевич и Галина Петровна, вам знакомы?» Мама испугалась: «Да. Что случилось?» Ей в ответ: «Приезжайте на опознание тел». А у нас недавно папа умер, инфаркт случился. Мама еще от кончины мужа не оправилась. Но что делать, поехала на опознание, уже рассказала вам о нем. Лидия закрыла лицо рукой. – Отец умер, Гера так и не вернулся, Матвей и Галина погибли. Я чуть с ума не сошла, рыдала без остановки. А мама даже в советские годы в церковь ходила. Вера ее спасла. Мамочка каждую неделю начала на выходные ездить в монастырь. В пятницу вечером укатит, в воскресенье поздно вернется. Я не воцерковленная, но антирелигиозную пропаганду дома не вела. Даже один раз напросилась с ней – устала хуже ездовой собаки. Службы длинные, между ними все прихожане работают, каждый что-то свое делает. Мама, оказывается, решила научиться иконописи, сидела в мастерской. Мне дали шланг цветы поливать. Обед вкусный, ужин тоже, и завтрак хорош. Гостиница приличная. Бедная обстановка, но чистота изумительная. И дышится там хорошо, и настроение прекрасное. Но! Отдохнуть некогда. Утром в пять подъем, служба, работа, вечером опять молиться. Увольте, не мое. А мама прямо расцвела. Потом у нее там появился знакомый алтарник Владимир. Вернется мама домой, давай рассказывать про поездку, и с языка у нее не сходит: «Владимир сказал… Владимир объяснил… Владимир поступил… Владимир, Владимир…» Я в один день подумала, может, алтарник на маме женится? Сказала ей, что никогда протестовать не стану, пусть она будет счастлива. Мама руками замахала: «Нет, нет!» А сама начала в монастырь надолго уезжать. Работала там на кухне, уволилась из гимназии. Дальше – больше. Ей предложили преподавать в сельской школе, которая расположена рядом с обителью. Мамуля насовсем в деревню уехала. В столицу редко возвращается. Когда приезжает, прекрасно выглядит. Я ее не расспрашиваю, но подозреваю, что у них с алтарником все хорошо. Меня она с ним наотрез знакомить отказывается, а я не настаиваю. Глава двадцать четвертая Дома вкусно пахло. Я сбросила кроссовки и услышала голос Степы: – Картошечку пожарил. – Бегу! – обрадовалась я. – Руки помой, – велел муж. – Как съездила? – Сейчас все расскажу, – пообещала я и порысила в ванную. Когда мы сели за стол, я пришла в восторг: – Еще и салатик! – Во мне сегодня проснулся повар, – засмеялся Степа. – Подумал, ты голодная приедешь, а топать в кафе не захочется. – Лидия отказалась брать двадцать тысяч, – сообщила я. – Да ну? – удивился Степа. – Чего так? – Твоя жена – звезда, – гордо ответила я. – После беседы с заведующей целый час подписывала книги. Сотрудники библиотеки узнали меня по фото на обложке, оповестили читателей, и случился у меня творческий вечер. – Вот не зря я пирожные купил, зарулил во французскую кондитерскую. Мы поболтали короткое время о пустяках, потом я начала рассказывать то, что узнала от Лидии. Степан внимательно слушал, а когда я увлеклась вкусной картошкой, поторопил меня: – Мать до сих пор уверена, что Герман жив. Сейчас Серафима живет неподалеку от монастыря, вроде, она там нашла себе утешение в лице некоего Владимира. Что дальше? – Лидия назвала то время проклятым, потому что несчастья лились потоком на Мироновых. Смерть ее отца, исчезновение Геры, гибель Кузнецовых. В Домнино Лида больше не ездила. А Серафима там никогда не бывала. Судьба избы не волновала ни мать, ни дочь. – Странно, – отметил Степан. – У Матвея Николаевича была богатая библиотека. Почему женщины не забрали книги? – Не догадалась задать этот вопрос заведующей библиотеки, – смутилась я. – Но поинтересовалась, кому достался дом. И тут Лидия Карловна, которая до сих пор вела себя вежливо, взорвалась, как петарда! Не ожидала, что такая дама владеет ненормативной лексикой во всей ее красе. У Матвея есть брат Роберт, ребенок от второго брака их отца. Мать Кузнецова умерла, папа женился на другой женщине, Евгении, та родила сына. Когда Кузнецовы погибли, Роберту то ли восемнадцать, то ли девятнадцать лет было. Изба, наверное, отошла ему. Парень рос хулиганом. Папа мой, узнав от Матвея об очередном «художественном выступлении» Роба, в сердцах воскликнул: «Похоже, Евгения обманула Николая Петровича, не от него второй сын родился. Ну не мог у папы Матвея такой оболтус на свет появиться. И ведь все его любят, а он ведет себя безобразно. Парень без стоп-сигнала, что хочет, то и творит». Матвей принял мачеху, никогда не конфликтовал с Евгенией, а та демонстративно выражала свою любовь к пасынку: «Мотя замечательный», «Мотя самый умный», «Мотя – наша радость». Но чем слаще речи, тем меньше любви. Евгения стала требовать от Николая, чтобы он подарил избу с участком Роберту. Аргумент она использовала такой: мальчик младше Матвея, соответственно, дольше проживет, дом без хозяина не останется. То, что разница в возрасте у братьев пять-семь лет, ее не остановило. – Гениально, – усмехнулся Степан. – Муж не догадался возразить, что смерть часто приходит и к совсем юным. У Матвея наследников пока нет, но могут появиться. Если же старший сын останется бездетным, то младший непременно унаследует имущество. И почему кандидат наук промолчал? Я посмотрела на пирожное. – Когда задала этот же вопрос Лидии, она объяснила, что Матвей и Галина были излишне интеллигентны. Раз Николай так решил, значит, он так решил, не надо спорить с отцом. Дом принадлежит ему. Роберт вел себя отвратительно: двоечник, хулиган, прогульщик. Младшего брата интересовали только девушки, выпивка и гулянки. И он очень хотел денег, желал получать их просто так, без усилий, чтобы с неба падали! Учиться и работать он вообще не собирался. Никогда! Лет в десять малыш начал воровать. Вытаскивал деньги у родителей, украл коробку с украшениями у мамы. С Робертом проводили беседы, ему объясняли, что брать чужое нельзя. Но как с гуся вода! Все наставления подросток пропускал мимо ушей, никогда не плакал, не признавал свою вину, с удивленным видом возражал: «Брать чужое очень плохо, так никогда не поступаю. Наверное, вор в дом влез». Я взяла корзиночку со взбитыми сливками.