Возможно, после моего доклада правительство отдаст приказ арестовать госпожу Снейд. А при самых неблагоприятных обстоятельствах они решат, что предусмотрительнее всего будет снова взять моего отца под стражу. Я не сомневался, что еще одно тюремное заключение убьет старика. Однако он неминуемо навлечет на себя подозрение. Батюшка — не только «пятый монархист», он к тому же знал Снейда. Власти обращают внимание на все, что имеет отношение к людям Пятой монархии. Должно быть, им не хуже меня известно, что «пятые монархисты» всегда считали 1666 год особенным, ведь в Откровении Иоанна Богослова 666 — число зверя. К тому же, если написать все римские цифры в порядке убывания, получится MDCLXVI — то есть 1666. Отец был убежден, что этот выдающийся нумерологический феномен предвещает великое событие в нынешнем году. И он даже точно знал, какое именно событие нам предстоит: после Зверя грядет второе пришествие мессии, и над родом человеческим навечно воцарится король Иисус. А из этого естественно проистекает, что Великий зверь — не кто иной, как наш государь Карл II. И чтобы освободить трон для короля Иисуса, с ним необходимо поступить так же, как с его отцом, — убить его. В конце Феттер-лейн я стоял на перекрестке и ждал возможности перейти улицу. Дождь полил еще сильнее. Нужно найти укрытие и перекусить. На пустой желудок думается плохо. Вдруг мне пришло в голову, что отсюда до Барнабас-плейс рукой подать. Особняк совсем близко, к северо-востоку от улицы Холборн. Перед мысленным взором возникло лицо Оливии Олдерли. Вдруг мне отчаянно захотелось увидеть ее или хотя бы побыть с ней рядом. А главное, я вспомнил, что у ворот дома есть таверна. Мне ведь в любом случае нужно где-то переждать дождь, так почему бы одновременно не вкусить и телесной пищи, и духовной? Судя по вывеске, таверна носила название «Три пера». Я сел в конце длинного стола и заказал эль и суп. Из окна таверны мне открывался вид на запертые ворота Барнабас-плейс. Я наблюдал, как дождевая вода стекается в лужи на булыжной мостовой перед входом. Около полудюжины бродяг нашли под широкой аркой ворот хоть какое-то укрытие. Я размышлял об Оливии Олдерли, об отце и Великом звере, пока не разболелась голова. Я уже почти доел, когда напротив, возле Барнабас-плейс, поднялась какая-то суматоха. Одна створка массивных ворот открылась. Двое слуг принялись кричать на нищих и грозить им кулаками. Пока они препирались с бродягами, за ворота вышел рыжий детина с тачкой и покатил ее в сторону Холборн. Его было трудно не заметить отчасти из-за роста — значительно выше шести футов. Распущенные волосы выглядывали из-под полей коричневой шляпы и спадали до плеч. Из-за неровной мостовой вперед он продвигался медленно. Парень то и дело оглядывался по сторонам — подобным образом ведут себя деревенские жители, недавно перебравшиеся в город. Он прошел мимо окна, возле которого сидел я. На тачке стоял сундук. В таких слуги хранят свои вещи. А этот сундук неожиданно показался мне знакомым. Под замком на деревянной стенке были выжжены две аккуратные заглавные буквы. Я осматривал этот сундук в Барнабас-плейс, когда за спиной у меня стоял господин Манди. Сундук принадлежал Джему, слуге, напавшему на хозяйского сына: его до смерти забили плетьми у меня на глазах. Госпожа Олдерли говорила, что ее супруг написал родственнице Джема, попросив ее забрать сундук. На первый взгляд, ничего особенного в этом нет. Однако под влиянием порыва я бросил на стол деньги в уплату заказа и вышел из таверны. Держась на расстоянии, я последовал за рыжим детиной. Он перешел на другую сторону Холборн, причем катил тачку с быстротой и уверенностью, свидетельствовавшей о том, что вопреки моему первому впечатлению Лондон ему вовсе не чужой. Парень свернул на Феттер-лейн. Этот сундук — единственное, что осталось от человека, покусившегося на жизнь Эдварда Олдерли. Было что-то трогательное в его содержимом: серебряная чаша, кукла и нечитаемая Библия. Но ни один из этих предметов не указывал на то, что Джем готовился поднять руку на хозяев. Феттер-лейн тянулась на юг до Флит-стрит. Первая половина почти не изменилась, только на стенах осело еще больше копоти. Однако Пожар добрался до южной части улицы и превратил здания в мрачные руины. Справа, в западном направлении, Лондон выглядел как ни в чем не бывало, и так до самых предместий. Но слева передо мной предстала обугленная стена Сити, а на холме за Ладгейтом возвышались руины собора Святого Павла. На востоке пепелище и развалины протянулись почти на полторы мили: от Феттер-лейн, к западу от границы Сити, до лондонского Тауэра. Картина опустошения стала для меня таким болезненным ударом, будто город подвергся чудовищному разрушению только вчера и я в первый раз увидел, что от него осталось. Самое точное слово для описания моих чувств — горе. Я отдавал себе отчет, как нелепо это звучит. Но я заметил, что другие люди испытывали нечто схожее: мы скорбели по нашему разрушенному городу, как дети по матери, как госпожа Снейд, оплакивавшая мужа. Печаль накатывала волнами: то же самое было со мной после смерти матушки. Пепелище и развалины. На глаза навернулись слезы. Я выругался вслух: для чего мне нужна эта скорбь? Двое священников, шедшие навстречу, взглянули на меня с осуждением. — Он пьян, — заметил один, даже не пытаясь понизить голос, как будто перед ним чурбан, неспособный услышать его слова и тем более понять их смысл. — Или не в себе, — прибавил второй. — Или и то и другое вместе, — заключил первый с видом человека, рассмотревшего все возможные варианты. Пепел и руины? И больше отсюда до Темзы ничего не осталось? Я остановился так резко, что один из священников едва не врезался в меня. До Пожара большинство перевозчиков принимали заказы на постоялых дворах Сити, откуда повозки почти ежедневно отправлялись во все концы страны. Я точно помнил, как госпожа Олдерли сказала, что родственница Джема живет в Оксфорде. Эта дорога особенно оживленная: в прошлом году королевский двор перебрался в Оксфорд из-за чумы и провел там добрую часть года — в Лондон вернулись только через месяц-два после Рождества. Повозки выезжали из Сити через Ньюгейт, пересекали Холборнский мост, а потом двигались на запад по Оксфордской дороге. Но большинство постоялых дворов Сити погибли во время Пожара. В конце Феттер-лейн рыжий парень повернул направо, в сторону Темпл-Бар и Стрэнда. И куда же он, черт возьми, держит путь? Что, если перевозчики нынче отправляются в Оксфорд, скажем, с Флит-стрит или со Стрэнда? Это возможно, однако совсем не удобно. Гораздо сподручнее было бы использовать конюшни в Холборне или еще дальше на западе: там великое множество постоялых дворов, где рады будут новым источникам дохода. Или сундук Джема будет храниться где-то в Лондоне, прежде чем его отдадут перевозчику? Объяснение складное, но уж слишком натянутое. Оно балансирует на грани правдоподобия и в цепи рассуждений выбивается из общего ряда, будто асимметрия в узоре на одном из турецких ковров Олдерли. В конце улицы я перешел на другую сторону и свернул на Флит-стрит. Здесь народу было больше, а рыжий детина между тем катил свою тачку в направлении Темпл-Бар. Он обогнал меня почти на сотню ярдов, но благодаря ярким волосам и высокому росту этого парня трудно было потерять из виду. В меня как будто бы случайно врезался оборванный мальчуган. Я выругался. Уголком глаза я заметил движение с другой стороны. Ко мне подбирался второй мальчишка, но пока он держался на безопасном расстоянии. Со свирепой гримасой я одной рукой сжал кошелек, а второй потянулся к рукоятке кинжала. Воришки кинулись удирать с быстротой вспугнутых сорок, которым помешали клевать падаль. Оба метнулись через дорогу, едва не попав под груженую телегу, катившую в сторону Сити. Не выпуская кинжала, я прислонился к стене, дожидаясь, когда выровняется мое дыхание. Иногда карманники нападают всей шайкой и предпринимают вторую попытку, пока будущая жертва не успела оправиться после первой. Я поглядел на запад. Рыжий детина исчез. Я снова выругался. На мальчишек я отвлекся всего лишь на какие-то секунды. Парень с тачкой далеко уйти не мог. Я пошел дальше, на этот раз ускорив шаг. По пути я заглядывал в лавки, таверны, переулки. Я спросил у двух человек, у слуги и поваренка, видели ли они рыжего мужчину с тачкой. Слуга притворился, будто не расслышал: заметив, что я держусь за кинжал, он поспешил пройти мимо. А поваренок покачал головой и, не дождавшись пенни, от досады сплюнул мне под ноги. Я рассудил, что детина, скорее всего, зашел в переулок, куда еле-еле могла въехать телега. Я оказался в мощеном дворе с водокачкой в углу. Похоже, люди здесь обитали довольно зажиточные. Здания стояли в ряд вплотную друг к другу: дома невелики, зато с кирпичными фасадами и построены недавно. В одном на первом этаже аптека, в другом — лавка ювелира, а в третьем и вовсе торговали фарфором, привезенным из Франции и Германии. Остановившись у водокачки, я притворился, будто что-то записываю в свою книжку. Между зданиями я заметил ворота, наверняка ведущие во дворы, куда не было хода посторонним, и к выгребным ямам за домами. Других выходов с общего двора нет: только через эти ворота. Я посмотрел на окна, но ничего любопытного в них не заметил. Через некоторое время я вернулся на Флит-стрит, перешел через улицу и зашел в таверну. Когда ко мне подошел прислужник, я решил забыть об экономии и побаловать себя кувшином вина. Как только подавальщик вернулся, я спросил, как называется двор напротив. — Неужто вы не знаете, сэр? — произнес тот, вытирая жирные руки о засаленный передник. — Это двор «Трех петухов». Глава 18 После Пожара я ни разу не был в соборе Святого Павла. Однако, выйдя из таверны, я понял, что пришло время туда отправиться. Возможно, так на меня подействовало легкое опьянение. А может быть, я просто хотел отложить разговор с господином Уильямсоном. Не то чтобы я принял сознательное решение избегать этого места. Мое желание обходить собор стороной было инстинктивным, безотчетным и необъяснимым и являлось важной частью моей загадочной скорби по утраченному Лондону. Чем ближе я подходил к собору, тем больше разрушений замечал. Двор Дома конвокаций оградили вместе с уцелевшими клуатрами и зданием капитула. Плотники запечатали все входы, а настоятель и капитул приказали, чтобы вокруг собора денно и нощно совершали обходы сторожа. В первые день-два гробокопатели предпринимали попытки разграбить могилы, а власти делали все возможное, чтобы им помешать. Мальчик на побегушках, выполнявший поручения каменщика, указал мне дорогу до администрации, управлявшей работами. Здесь мне пришлось договариваться со сторожем, охранявшим вход за временное ограждение между клуатром и нефом внутри ограждения побольше, охватывавшего весь двор. Уильямсон выдал мне пропуск, подтверждающий, что я секретарь на службе у лорда Арлингтона. Наконец этот документ убедил сторожа послать за секретарем капитула. Господин Фревин, беспокойный джентльмен лет пятидесяти, глядел на меня с подозрением: — Вам нужно в собор? Зачем? Когда не знаешь, что ответить, самая простая уловка — бесстыдная, но неопровержимая ложь. — Милорд Арлингтон желает, чтобы я провел инспекцию, сэр. — Господь свидетель, нас и без того постоянно инспектируют. Доктор Рен и другие архитекторы уже доложили его величеству о том, в каком состоянии находится здание. — Верно, сэр. Но теперь его светлость поручил мне проследить за кое-какими нюансами. — А именно? Я смерил господина Фревина взглядом: — Милорд не велел мне разглашать подробности. Я осознавал, что моя мокрая поношенная одежда не внушает почтения. Однако уверенная манера речи и подобие власти, которой наделили меня сильные мира сего, уже не раз меня выручали. Я наблюдал, как на лице секретаря сменяли друг друга разные чувства: раздражение, сомнение, задумчивость и даже легкая опаска. — Хорошо, — наконец произнес он. — Но предупреждаю, там опасно. Стены могут обрушиться ни с того ни с сего. Да и пол весьма ненадежен, смотрите не провалитесь. Мы уже потеряли нескольких человек. Вы ведь отдаете себе отчет, что, заходя внутрь, рискуете жизнью? Я склонил голову: — Там сейчас идут работы? — Ну разумеется. Господин Фревин потер лоб. Теперь, когда секретарь решил сдаться, он заговорил со мной почти доверительно: — Идите за мной да смотрите под ноги. Мы пытаемся разобрать обломки, из-за них здесь работать невозможно. Нам до сих пор не сообщили, что будут делать с собором — реставрировать или перестраивать. Кошмар, да и только! — Искренне вам сочувствую, сэр. Казалось, Фревин вот-вот разрыдается. — Король говорит одно, настоятель — другое, а каковы намерения лорд-мэра и есть ли они у него вообще, один бог ведает. Доктору Рену дай волю — выстроит новый Иерусалим, но где взять деньги? И все это время я вынужден из кожи вон лезть, чтобы поддерживать здесь порядок. — Сразу задам вам один вопрос, сэр. Мне велено навести справки о трупе, обнаруженном после Пожара в часовне епископа Кемпа. — Вы про Лейна? Слугу господина Олдерли? Вот бедолага! — Вы видели его тело? — Да. Я осматривал всех погибших. Трупы погибших в огне зачастую трудно было отличить от останков, которым уже много веков. — А раньше вы Лейна видели? — поинтересовался я. — Живым?