Фревин покачал головой: — Знать его не знаю. Господин Олдерли на днях задавал мне тот же вопрос, когда приходил в собор вместе с доктором Реном. Пока мы разговаривали, Фревин вел меня через двор, заваленный уцелевшими каменными плитами, к большому павильону, пристроенному к стене клуатра. Внутри трудились несколько человек, они разбирали и вносили в список свои находки. Фревин отдернул тяжелый кожаный занавес, висевший на задней стене. Прямо в каменной кладке было пробито отверстие, куда вставили новую дверь. За ней скрывались руины северной аркады клуатра. Через оставшиеся без стекол окна справа виднелись руины здания капитула. — Сюда, сэр. В конце налево. Здесь раньше была южная дверь собора. Часть этой двери, обугленная масса дерева и металла, по-прежнему свисала с петель. Ее подперли деревянным брусом. А за ней тянулся длинный неф без крыши. Оглушенный грохотом, я замер в дверях. Трое работников с молотками и резцами трудились поблизости, откалывая блоки обтесанного камня от бутовой кладки внутри обвалившихся стен. Под средокрестием ватага работников распевала кабацкую песню, в такт орудуя лопатами. В западной части нефа, где во времена прежней власти к основному корпусу церкви приделали современный портик, кто-то кричал. Среди обломков ветвилась целая сеть тропинок. Мужчины с трудом толкали перед собой тачки, нагруженные камнями и всевозможным строительным мусором. Для того чтобы сдвинуть тачку с места, требовалось два-три человека, и окованные металлом колеса катились по полу с громким скрежетом. Отовсюду доносились ругательства, пыхтение и оханье. — Истинный бедлам, сэр, — проговорил господин Фревин. — Вот уж не думал, что увижу такое под крышей собора Святого Павла! Видит бог, при Оливере мы немало натерпелись, но, когда король взошел на свой законный трон, мы надеялись, что счастливые времена вернутся вместе с ним. Как же мы были глупы! На глаза секретаря навернулись слезы. Повсюду одно горе. Чтобы не смотреть ему в лицо, я вскинул голову. Закопченные колонны и осыпающиеся стены тянулись прямо к небу, затянутому тяжелыми тучами. — Зачем? — произнес господин Фревин. — Для чего все это нужно? Повернувшись, он стал пробираться через аркаду обратно, оставив меня в дверях. Теперь, когда я здесь, хочешь не хочешь, а в собор войти придется. Я направился к средокрестию. Огромные колонны, поддерживавшие башню, растрескались и покосились. Над высоким алтарем с восточной стороны крыша уцелела, однако это место было самым опасным во всем здании, потому что клирос провалился в крипту церкви Святой Веры. Разве можно все это восстановить? Пожар нанес непоправимый урон зданию, которое и без того пребывало в плачевном состоянии. Во времена войны и Английской республики власти только радовались, что собор ветшает, и подвергали сомнению его святость. Кромвель разместил здесь кавалерийский полк, и солдаты на своих конях разъезжали вверх и вниз по ступеням, ведущим на хоры. Мой отец ликовал. Несмотря на гигантские размеры собора, передвигаться по нему оказалось непросто: отчасти из-за груд обломков, а отчасти потому, что работники заполнили все свободное пространство. Я петлял среди развалин, подбираясь к тому, что осталось от часовни епископа Кемпа в проходе Святого Павла. Она находилась к западу от средокрестия, на северной стороне нефа. Часовня пришла в запустение еще до Пожара. Из нее воровали каменные блоки. Статуи, стоявшие в нишах, были либо полностью разрушены, либо обезглавлены. Теперь же от часовни и ее былого величия и вовсе мало что осталось. Чтобы до нее добраться, я перелез через груду камней. Резьба местами уцелела, на ней даже кое-где сохранилась выцветшая краска. Алтарная плита была сброшена со своего возвышения. От жара она раскололась надвое. Я вспомнил сводника с балладами: выжил ли он при Пожаре? На этом месте нашли тело Лейна со связанными за спиной большими пальцами. Оно было втиснуто между алтарем и стеной часовни. У меня за спиной, рядом с временным заслоном в западной части нефа, кто-то кричал. Один из работников перечислял, что ему принести на ужин. Похоже, что слугу убили в тот самый вечер, когда Пожар уничтожил собор Святого Павла. Иначе на труп наткнулись бы раньше. До того как огонь перекинулся на собор, он был полон людей, пытавшихся укрыться от огня и спасти свое имущество. — Принеси мне щеколд, Ридж! — хриплым голосом прокричал работник. — А потом за элем сбегай, да принеси холодненького, а не полутеплого, как в прошлый раз! Я вовсе не прислушивался к воплям работников. Мои мысли были сосредоточены на убийстве Лейна и ночи Пожара в соборе Святого Павла. Однако их слова до меня долетали, и в уме я незаметно для себя складывал из них свои собственные. «Принеси щеколд, Ридж». «Колд… ридж». Колдридж. Я заглянул в проход Святого Павла, где работал мужчина, не желавший пить теплый эль. Слова сложились вместе. «Колдридж. ПСП», — пронеслось у меня в голове. Колдридж. Проход Святого Павла. Я шел обратно через руины клуатра, потом отдернул кожаный занавес. Я спешил уйти: мне нужно отчитаться перед господином Уильямсоном в Уайтхолле, а я без того уже провел в соборе больше времени, чем собирался. В павильоне, служившем мастерской, господина Фревина не оказалось. Я подошел к пожилому чертежнику, склонившемуся над доской, и спросил, где мне найти секретаря капитула. Старик выпрямился и потер глаза: — Должно быть, он у себя в кабинете. — Тогда, будьте добры, сэр, попрощайтесь с господином Фревином от моего имени и передайте, что я благодарен ему за помощь. Моя фамилия Марвуд, я приходил по поручению из Уайтхолла. — Можете его подождать, он скоро придет. — Чертежник вытянул костлявый палец с кривым ногтем, который не мешало бы подстричь. — Уходя, он не закрыл чернильницу. Вот его рабочее место. Я зашагал в указанном направлении. Табурет и стол господина Фревина стояли меньше чем в пяти ярдах от меня, а позади я заметил деревянную лестницу. Наверху была дверь, которая наверняка вела в личный кабинет секретаря. А потом в глаза мне бросился плащ. Он висел на ржавом гвозде, вбитом промеж двух каменных блоков стены между табуретами чертежника и господина Фревина. Плащ серый, шерстяной, но легкий — для зимы не годится. К тому же вещь довольно потрепанная. Нахмурившись, я подошел к плащу и стал ощупывать ткань. От нее пахло гарью — а впрочем, после Пожара этот запах исходил отовсюду. И тут я будто ухнул в холодную воду. Слева на подкладке я увидел длинный разрез: летом, когда буйствовала чума, вор предпринял неудачную попытку срезать мой кошелек. Я снял плащ с гвоздя и снова обратился к чертежнику: — Сэр, кажется, это мой. С вежливым поклоном старик ответил: — Полагаю, вы заблуждаетесь, сэр. — Но я в этом твердо уверен, сэр. — Я показал чертежнику плащ. — Не представляю, как он здесь оказался, но взгляните на эту прореху. Я ее прекрасно помню. В последний раз я видел этот плащ, когда им прикрывалась некая молодая женщина, вместо благодарности вонзившая зубы мне в руку. — Сэр, мне точно известно, что вы ошибаетесь. — Чертежник подошел ко мне, с неожиданной решительностью забрал у меня плащ и повесил обратно на гвоздь. — Подобные вещи легко перепутать. Серые плащи трудно отличить друг от друга. Как говорится, ночью все кошки серы. — Старик вскинул голову и устремил взгляд на что-то у меня за спиной. — А вот и господин Фревин спускается. Теперь можете лично с ним попрощаться. Иногда я ненавидел своего отца почти так же сильно, как любил. Он навлек беду и на себя самого, и на всех, кто был ему близок. И во времена Оливера, и до них батюшка держал писчебумажную лавку. Проживая и работая на Патерностер-роу, он немного занимался и печатным ремеслом. И станок, и печатню отец унаследовал от тестя, у которого служил подмастерьем. Когда я был ребенком, даже в военное время мы ни в чем не нуждались. Однако, когда Оливер Кромвель стал лорд-протектором, дела у батюшки пошли неважно. Отчасти он винил матушку, утверждая, что Господь наказывает ее, а вместе с ней и нас за то, что она пытается его убедить, будто правление Кромвеля принесет нашему государству мир и спокойную жизнь, а это самое главное. — Единственный достойный мир — мир Божий, — рассуждал отец у смертного одра моей младшей сестры, умершей от приступа рвоты прежде, чем ей успел исполниться год. — Хвала Господу. Прекрати рыдать, женщина. Тебе бы плакать от радости за дочь! А когда король вернул себе престол, изменить взгляды отцу не позволила порядочность, а скрыть их — глупость. Батюшка частенько твердил мне, что в жилах Карла Стюарта течет та же кровь, что и в жилах его родителя, а посему он дьяволово отродье, охочее до иноземных шлюх, и папист в протестантском обличье. Отец напоминал мне, что на наших глазах голову венценосной особы уже один раз отделили от тела. Если на то будет Божья воля, мы вполне можем стать свидетелями второго подобного события. Уже тогда я отдавал себе отчет, что рано или поздно эта точка зрения приведет к противостоянию между отцом и властью. Когда его наконец арестовали, он был крепким мужчиной средних лет. А пять лет спустя на волю вышел старик, слабый и телом, и разумом. Но, увы, в тот день батюшка заблудился не только в собственных мыслях. Когда вечером я вернулся из Уайтхолла, госпожа Ральстон ждала меня на кухне: — Старик где-то бродит. Одному Господу ведомо, куда его понесло. — Он в саду? — Да кто ж его знает? Я с трудом сдержал гнев: эта женщина говорила о моем батюшке, будто о загулявшей собаке. — Давно он вышел из дома, госпожа? — Когда начинало темнеть. Я глянул на колышки у двери: — Без шляпы? Без плаща? Госпожа Ральстон пожала плечами: — Я ему не мать. Он взрослый человек. Я повернулся к двери. — Господин Ральстон недоволен, — сказала мне в спину госпожа Ральстон. — Он принял решение: вашему отцу здесь не место. Вы уплатили за комнату до будущей пятницы, ну а после этого срока ищите другое жилье. В саду было прохладно, здесь до меня долетали запахи с реки. Шел мелкий дождь, и эта морось ощущалась как легкое, ласковое прикосновение. Тучи скрывали звезды. Мои глаза привыкли к сумеркам. Сад, в котором господин Ральстон выращивал фрукты на продажу, отличался удивительной симметричностью, ведь хозяин по природе своей любил порядок. Я медленно ходил взад-вперед по длинным прямым дорожкам, полагаясь не только на зрение, но и на память. Бродя по саду, я звал батюшку. По обе стороны от меня виднелись грядки, на которых господин Ральстон выращивал овощи, зелень и вообще все, что годилось для салата. Наконец я зашел во фруктовый сад, занимавший больше четверти от всего надела Ральстонов. Яблони, груши, сливы стояли вдоль южной стены ровным строем, точно кавалерия «железнобоких»[11] на параде. — Сын мой! Сын мой! Отец сидел на мокрой земле, прислонившись к стволу одного из штамбовых деревьев. — Это яблоня, — стуча зубами от холода, выговорил батюшка. — Да, отец. Пойдемте в дом. — Яблоня. Ева отведала плод с ее ветви и навлекла вечное проклятие и на себя, и на все колена рода человеческого, вышедшие из ее чрева.